– Но он же не вспыльчив.
– Если это не касается математики. Данин живет в абстрактном мире, где числа и формулы перевешивают человеческие отношения.
– Это крест многих ученых.
– Не скажите. Я уже пятнадцать лет работаю в математическом институте, и насмотрелась на докторов и академиков. Таких как Данин больше нет! Он погружен в океан математики, пропитан им, а они сидят на берегу и направляют на свои личные мельницы те волны, которые он создает.
– Он там уже не работает.
– Поэтому я и опасаюсь. Я не видела его два года. Как он хоть выглядит?
– Всё такой же. Худой, за собой не следит, немножко не от мира сего.
– Вот-вот! – Архангельская извлекла из сумочки тонкую сигаретку, просяще посмотрела на Вишневскую: – Я закурю?
– Чего уж там, – вздохнула учительница и потянулась за керамической пепельницей, дежурившей для такого случая на подоконнике между горшочками с цветами.
Энергичная молодая женщина закинула ногу на ногу, красиво втянула дым и элегантным ударом длинного ноготка стряхнула пепел в подставленную пепельницу.
– У нас поговаривают, что Данин в последнее время стал несколько странным, – осторожно подбирая слова, начала она, но после очередной затяжки резко придвинулась к учительнице и рубанула: – А кое-кто заявляет прямо, что он окончательно свихнулся.
– Что значит, свихнулся? – отшатнулась Валентина Ипполитовна. – Дважды два – пять! Если он мыслит не так, как все, это не означает, что он душевнобольной.
– А кто же он, по-вашему? На его идеях десять докторских сделали, а Костя сто лет назад на кандидатской остановился. Так поступают только чокнутые!
– В тебе говорит былая обида. Константин гениальный математик, и этим всё сказано.
– Лучше бы был просто умным. И практичным.
– Как твой муж, Феликс?
– Хотя бы наполовину.
– Что-то мы отвлеклись, Танечка. – Вишневская подлила в чашки чай, подвинула сушки.
Архангельская посмотрела на пустующий стол, всплеснула руками.
– Вы извините, Валентина Ипполитовна. После вашего звонка я так спешила, что совершенно забыла конфет прихватить или пирожных.
– Я тебе сначала на рабочий звонила…
– Вы лучше сразу на мобильный. Я же теперь главный бухгалтер, сама себе начальник. Вы знаете, из неудавшихся математиков получаются хорошие бухгалтеры. Да-да. Там те же цифры, но без интегралов и дифуров. Правда есть еще одно отличие, – Татьяна кисло улыбнулась. – Бухгалтерия не приносит удовольствия.
– Новый дом обживаешь? – как бы невзначай поинтересовалась Вишневская, подразумевая недавно построенный загородный дом Архангельской.
– По магазинам моталась. Квартальные отчеты сдали, можно и о себе родимой подумать. Я же работаю больше по привычке, чем по необходимости. Хочется на людях бывать. Если осяду дома, то закисну. У всех соседей заборы, как в Петропавловке. Киваем друг другу сквозь автомобильные стекла, и то больше машине. Кто там за тонировкой – не разглядишь.
– Давай, Таня, думать, как Косте будем помогать? – перешла к главному вопросу учительница. – Он не виновен – для меня это очевидно. Поднять руку на мать, ты прости… К тому же она учитель математики, а ты знаешь, как он трепетно относится к числам и всем, что с ними связано.
– Чересчур трепетно, я бы сказала, ненормально трепетно, – с нажимом произнесла Архангельская.
– Танечка, ты говоришь, как плохой прокурор.
– А нам нужен хороший адвокат. Нужно срочно найти адвоката.
– Чтобы он за большие деньги переквалифицировал строгую статью на более мягкую? Убийство в состоянии аффекта! Как мило.
– Что вы предлагаете? – начала раздражаться Архангельская. – Я хочу ему помочь. Искренне хочу. Ведь я же его любила.
Она рывком отвернулась. Рука полезла в сумочку за косметичкой. В длинных пальцах появилось зеркальце и ватная подушечка. Валентина Ипполитовна не спешно поправила скатерть на столе, дав возможность Татьяне привести себя в порядок. «Эх, Таня, Танечка. Ты всегда в душе была экономистом, высчитывала, с кем тебе будет выгоднее. Если это теперь называют любовью, то наш мир сильно изменился. Но помочь Косте ты действительно можешь».
– Я не упомянула еще об одной важной детали, – выразительно сообщила учительница и сделала многозначительную паузу. Таким нехитрым приемом, не раз отработанным на уроках, она, не повышая голоса, встряхивала самых сонных учеников.
– Какой? – недоверчиво насупилась Татьяна, подцепила ноготками новую сигарету и щелкнула зажигалкой.
– Ферма!
Огонек дрогнул и застыл в руке на полпути к сигарете. Выщипанные брови вопросительно изогнулись.
– Когда Константина уводили, он упомянул теорему Ферма.
– Ферма? – Кончик сигареты побелел от яркого огня. Татьяна затянулась. Тонкая струйка дыма выпорхнула из накрашенных губ. Женщина задумчиво проследила за ней. – Ту самую, Великую теорему Ферма?
– Да. Ты же знаешь, что Константин постоянно возвращался к ней.
– Его мозг всегда был чем-то занят. Причем здесь теорема?
– Пока не знаю. Но всем очевидно, что в квартире нет больших ценностей, которые бы привлекли вора. Поэтому следователь убежден, что это типичная бытовая ссора. По его словам, подобные убийства не редкость среди родственников, стесненных бытовыми условиями.
– Чтобы в этом убедиться, достаточно включить хронику происшествий. Про Ферма там точно не упоминают, – усмехнулась Архангельская.
– Я обратила внимание, что рабочий стол Константина был в беспорядке. Когда он вошел, то не обнаружил там чего-то и нервно рассмеялся.
– По-другому смеяться он не умеет, Валентина Ипполитовна.
– А позже он сказал про теорему Ферма. И я подумала…
– Что Данин нашел доказательство, и подлый вор его выкрал!
– А почему бы и нет? – в свою очередь удивилась Вишневская. – Танечка, ты хорошо должна представлять всю ценность этого достижения.
– Премия, слава… Ни то, ни другое для Данина ничего не значат.
– Я сейчас говорю не о нем. Всегда существовали математики, готовые продать душу за доказательство теоремы Ферма. Разве не так?
– Данин не умеет извлекать выгоду из своих открытий. Он бы просто так всё рассказал первому встречному.
– Но это особый случай, – настаивала учительница. – Да и не было у него в последнее время собеседников. Он отгородился ото всех.