Парализатор

– Класс! – поднял большой палец Денис. – Но не объезженная, с гонором.

– Со мною Кабан и Моня. Дашь знать, где можно будет взять девчонку. Они объездят. И в хвост, и в гриву!

В ответ на сальный оскал гостя Голубок вежливо улыбнулся.

– Я вижу в столице ампути в моде. У нас до такой фигни еще не дошло.

– У местных мужиков мозги на водку заточены, а в Москве есть фанаты Венеры Милосской. Слышал о такой?

– Статуя без рук.

– Во-во! Ученые перцы пришли к выводу, что у греческой бабы рук по жизни не было. А она, между прочим, эталон женской красоты. Стандартные киски с длинными ножками – это ширпотреб. Только потеряв что-то, женщина становится неповторимой. Вот такая мулька в башке у тех, кто называет себя девоти.

– У кого?

– У девоти! Они открыли для себя непревзойденную красоту женщин ампути.

– Москва, блин! – уважительно причмокнул Голубок.

– Человеческая похоть не имеет границ, ты же знаешь. А в Москве умеют любое дерьмо в красивую обертку завернуть. Грех на чужих грехах не зарабатывать.

Голубок покорно кивнул. Спорить с бывшим зэком о грехе и вере, себе дороже.

– Но приехал я не только за девкой. – Тиски наклонился и посмотрел в глаза Голубку. – Есть заказ на паренька-инвалида.

– Для этого дела? – понимающе улыбнулся Голубок.

– Нет, чтобы задачки решал! – заржал Тиски.

– Не проблема. У меня есть славный, покладистый, обученный децепешник. Четырнадцать лет, а выглядит на двенадцать. Грезит о Москве.

– В этот раз нужен колясочник.

– Колясочник? Кто с ним возиться будет?

– Я же говорил про безграничную похоть. Беспомощность тоже возбуждает. Иначе не было бы наручников и повязок. И с чего ты взял, что с колясочником будут долго возиться?

Голубок задумался, потянул коктейль через трубочку. Он никогда не брал в голову, как долго используют, поставляемых им мальчишек и девчонок, и что с ними происходит потом.

– Подберу кого-нибудь. Есть варианты.

Тиски покачал головой.

– Нет у тебя вариантов. Мне нужен Павел Соломатин.

Голубок не понимающе уставился на Тиски.

– Да ему уже шестнадцать. У него пушок на губах!

Тиски не стал объяснять, что есть заказ на убийство парня. И по отработанной технологии, жертва должна загнуться в качестве продажного мальчика от передозировки наркотой.

– Не твоего ума дело! Я приехал за конкретным уродом. Натаскаешь за три дня? Чтобы знал, что к чему.

– Я думаю…

– Да хрена тут думать! Обещай золотые горы и трахай во все дыры. – Тиски встал. – Короче так! Даю три дня, потом забираю мальчишку. Девку безрукую можешь передать раньше, чтобы мои быки не скучали. И сработай чисто. Усек?

– Я всё сделаю. Объявлю их беглецами, как обычно. Интернатских все равно не ищут. Не первые, не последние, – испуганно хихикнул Голубок.

2

– Солома, ты словно с луны свалился! Тебе уже шестнадцать! Через год тебя выпихнут из интерната – и живи, как хочешь! Думаешь, инвалидного пособия тебе на жизнь хватит? Фиг! Кому ты нужен, сирота убогая! А я тебе дело предлагаю.

Солома – это я, Пашка Соломатин. А кричит на меня Женька Киселев по кличке Кисель. В интернате у всех клички. Солома и Кисель вполне сносные. Есть, например, у нас Вонючка – худой тринадцатилетний пацан с тяжелой формой ДЦП. Он, как и я, колясочник, но даже говорить не может, а руки его такие кренделя выделывают, что пока ест вечно изляпается. Одежду каждый день не поменяешь, вот от него и воняет.

Я смотрю на раскрасневшегося от пылкой речи Женьку Киселева. Его голубые глаза блестят, светлая челка растрепалась, и красивое лицо приобрело ореол одухотворенности. Хоть сейчас на обложку журнала. Только снимать надо по пояс. Ниже у Киселя искривленные тяжелой болезнью ноги. Но я все равно завидую ему. Кисель довольно бодро передвигается на костылях, а я никуда без расшатанной инвалидной коляски. Скрипучие колеса и продавленное сиденье между ними – это мои ноги, моя надежда и мое проклятие.

Кисель младше меня на два года, но нас приняли в интернат в один день, поэтому мы скорешились. Сегодня утром он прервал мои лежачие упражнения на кровати и вытащил на задворки в укромное место для разговора. Кисель глотает пиво из прозрачной бутылки, давится пеной. Пиво теплое и шибает в нос. Бутылки Кисель припер, так же, как и сигареты. В последнее время у него денежки водятся.

– Я не врубаюсь, ты на что намекаешь? – интересуюсь я.

– Есть одна фигня, через которую нужно переступить. – Кисель вытирает ладонью рот и неожиданно срывается: – Надо думать о будущем, о деньгах, а не корчить из себя недотрогу!

– О будущем? Или о деньгах? – подкалываю я приятеля.

– Без денег нет будущего! – отрезает он.

– Ты можешь говорить прямо, Кисель?

– Эх, Солома. Что ж тут непонятного. – Женька с опаской зыркает по сторонам и, хотя рядом никто не вертится, переходит на шепот. – Дэн меня кое-чему научил.

Наш преподаватель английского тридцатилетний Денис Голубев выгодно отличается от матерых воспитателей интерната. Он не кричит, загадочно улыбается, а выглядит так, словно только что сошел с круизного корабля, где царит вечный праздник. В общем, клевый чувак, свой в доску! Любит по душам поболтать, и моим здоровьем интересуется.

– И чему же он тебя научил? Английскому мату? – ухмыляюсь я.

– Дурак ты, Солома. Забудь об английском, хотя он тоже нам пригодится. Дэн обучил, – и Кисель шепчет мне на ухо: – как делать приятное мужчинам.

Ни хрена себе! Я шарахаюсь и пялюсь на приятеля.

– Чего?!

– Того! Тому самому, что им делают женщины!

– Но ведь ты… у тебя не как у женщин.

– Какой же ты дремучий, Солома. – Кисель смачно обсасывает пивное горлышко и затягивается сигаретой. В уголках его губ дрожит похабная улыбка. – Секс понятие многогранное. Есть куча мужиков, которые предпочитают юношей и платят за это.

Он отклячивает задницу и игриво вертит ею. Я потихоньку въезжаю, к чему клонит Кисель. Он всегда цеплялся за любой способ заработка, но чтобы такое! О, боже! Многое еще не укладывается в моем куцем сознании.