– Народ говорит.
– Нет, вы представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, и в чем суть вопроса?
Раздался шум помех, потом звонкий детский голос заявил:
– Волки и собаки были на Черемошках. Сарама и еще тот, кого называли Анубисом, Луперкасом, Волхом, – по-разному… Извините, но вы всё врете, дяденька! Перестаньте врать!
Раздались гудки, Ирина покраснела, а Ильин, растягивая слова, сказал севшим голосом:
– Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.
– Да, да, да, – рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. – Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», – вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… – Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: – Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!
Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.
В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:
– А вас, Ирина, собачки не покусали?
Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.
Нар-Юган. В тот же вечер
– Оставайся, Стёпка, у меня, – вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. – Со мной живи.
Степка замер на секунду, не донеся стакан до рта.
– Тесно у тебя, однако, – осторожно, дрогнувшим голосом, ответил он.
– Ничего! Летом к избе пристройку сделашь. Просторно будет, как в фатере: две комнаты.
Степка отвернулся, засопел.
– Боюся я.
– Чего? – удивилась Катька.
– Женшшин, – тихо ответил Стёпка, отвернувшись.
– Чего-о?
– Женшшин, говорю, боюся. Я никогда с женшшиной не жил. Была у меня невеста, да сбежала. С тех пор один живу, однако. Да и старый я. И ты вон, погляди на себя, – совсем почти без ног.
– Ноги маленько ходят, – обиженно сказала Катька. – К весне точно снова ходить буду. Спасибо собаке – ведь она меня вылечила.
Степка промолчал.
Катька посидела, утерла лицо тряпкой, служившей кухонным полотенцем, и добавила:
– Только в супружестве не ноги главное. Али забыл? Остальное-то у меня всё на месте, как у всех. А может, ишо и получше, чем у некоторых-то…
Экспресс «Томск-Москва». Плацкартный вагон. Январь 2004 года
Девушка, по виду совсем молоденькая, не больше шестнадцати, села к окну и стала глядеть на перрон. Там еще суетились люди, бегали туда-сюда вдоль вагонов, что-то кричали. А напротив окна стояла бабушка в древнем пальто, печально склонив голову к плечу, и промокала глаза скомканным платочком.
Девушка помахала ей, привстала и крикнула:
– Баба, не плачь! Я же не навсегда! А ты Рыжика береги! Старая она уже, корми получше, не жадничай!
Бабушка – то ли услышала, то ли нет, – махнула в ответ платком и снова стала вытирать слезы.
«Зеленый» уже дали, и суета на перроне достигла пика. Бабушку толкали, она отступила к ограждению, и там сморкалась; её маленькое сморщенное личико было красным и заплаканным.
Сидевший напротив девушки человек в большой лисьей шапке, с татарскими усами, лет сорока, с интересом глядел на неё.
Девушка заметила, – слегка покраснела, и круче повернулась к окну.
– Куда едем, красавица?
Девушка вздрогнула.
– Далеко, – сказала она. Искоса взглянула на усатого и добавила из вежливости: – В Питер.
– Питер? Питер – это не далеко. Я дальше еду – за границу еду, домой, в Казахстан. А в Питер, что – на экскурсию?
– Н-нет, – после паузы ответила она. – Я к отцу еду. К папке.
– Это очень, очень хорошо! Навестить, или домой?
Девушка вздохнула. Вот прилипчивый какой! Не привыкла она к такому вот – запросто – разговору с незнакомыми людьми. Тем более – старыми и усатыми.
– Домой, – сказала она, сама не понимая, правда это, или нет.
Поезд тронулся. Перрон поехал назад, поехали назад переставшие бегать люди, привокзальный сквер; вот и перрон оборвался, мимо окна проплывали старые неухоженные панельные пятиэтажки. Поезд шел медленно, не разгоняясь. Впереди был железнодорожный переезд, потом – край города, и наконец, ещё один переезд – последний. Вот тогда поезд и станет набирать ход всерьёз.
– А как зовут-то тебя, красавица? – спросил черноусый. – Да не стесняйся: нам ехать вместе долго, до самого Омска. Надо познакомиться.
– Алёнкой… То есть, Еленой.
– А меня – Аман. «Аман» по-нашему «счастливый», значит.
Откинулся на спинку сиденья и заговорил:
– В гости приезжал, к дочке. Дочка учится здесь, в университете. Хорошо учится, молодец… Только Сибирь мне не нравится. Нет, не нравится. То морозы, то волки по улицам бегают.
Аленка подняла удивленные глаза:
– Да что вы, – большой город, какие у нас волки.