– Городовым? Уже третьи месяц как. А до того…
Маков взмахом руки остановил его.
– Садись, Кадило. И учти: рассказывай только правду. А после того как выйдешь из этого кабинета – сразу же всё забудь. Понял?
– Дык… Ваше высокопревосходительство… Об чем рассказывать-то?
– О том, как ты нигилиста, стрелявшего в генерала Дрентельна, в кабак отпустил. Поправить здоровье…
Кадило неслышно присел на краешек кресла, словно ноги, наконец, не удержали.
– Дык… Меня в околотке уже спрашивали. Всё записали.
Городовой покраснел, как мальчишка, – вот-вот слёзы брызнут из выкаченных голубых глаз. Маков поморщился:
– Да читал я, читал твой рапорт…
– Рапорт не мой, дозвольте доложить. Я рассказывал, – писарь писал.
– Хорошо, – устало сказал Маков. – Теперь расскажи мне сам всё, снова, и не так, как рассказывал для писаря.
– Как же-с? – ещё более выкатил глаза Кадило.
– Ну… – Маков пошевелил в воздухе пальцами. – Скажем, так, как будто ты рассказываешь об этом своему товарищу-городовому.
И городовой, волнуясь и подбирая слова, рассказал. Почти слово в слово то, что было написано в рапорте.
Лев Саввич вздохнул. Действительно, чего ещё было ждать от этого малограмотного парня, который, наверное, всё ещё посылает часть жалованья в родную деревню.
– Коня этого куда дели? – спросил Маков.
– Коня? – переспросил Кадило. – Это на котором преступник прискакал? Известно-с. Отвели, как положено, в татерсал. Конь оттудова оказался, даже номерок с адресом – хозяин оченно обрадовался.
– А преступника ты хорошо рассмотрел?
– А как же! Одет не как нигилист. А как господин, справно, – барышни на него оглядывались. Придержи, – говорят мне, подскакавши, – коня. А то конь взбрыкнул, говорят, так они в седле не удержались. Пойду, говорит, здоровье поправлю. И ушли-с.
– Куда? – спросил Маков, хотя этот вопрос городовому уже задавали, наверное, раз десять.
– Не могу знать. А только они сразу же за угол свернули, и я их больше не видел.
Маков достал из стола карточку, показал городовому.
– Посмотри. Этот ли?
Городовой, прижав шапку к животу, привстал и согнулся, чтобы рассмотреть получше.
– Похож… Только одёжа другая.
– «Похож»! – фыркнул Лев Саввич. – Да они для тебя, я думаю, все на одно лицо!
– Как же-с… – взволновался Кадило. – Нет-с, мы нигилистов всегда отличить можем. Нас учили.
– Знаю-знаю… – отмахнулся Лев Саввич. – «Учили». По газетным карикатурам. Если девка стриженая – значит, нигилистка. Если господин в штанах, заправленных в сапоги, – значит, тоже нигилист… Пальто непромокаемое – опять «нигилист»…
Городовой не понял, но переспросить побоялся.
– Ладно, – сказал Маков. – Можешь идти…
И тут же вспомнил то, что крутилось у него в голове, но никак не давалось. Карета!
– Постой-ка! – негромко позвал он.
Кадило, успевший только надеть шапку и отдать честь, замер.
– Сядь. Вот ещё что… Да сними ты шапку!
Кадило сорвал шапку с кокардой, начал мять её в руках. Присел на краешек: наверное, совсем сробел – побледнел даже.
– Вот что. Когда генерал Дрентельн… Ты его знаешь?
– Нет-с. Только нынче познакомились.
Маков невольно улыбнулся. Хорошее знакомство! Но тут же продолжал сурово:
– Дрентельн, догонявший преступника, сразу к тебе подъехал?
– Точно так. Сразу же, как госпо… то есть, извиняюсь, террорист, ушли-с.
– В карете подъехал? – как-то странно уточнил Маков.
– Так точно. В той самой, стало быть. Дырку я ещё хорошо разглядел и стёклышки: окошко, должно, выстрелами разнесло.
Маков привстал, пристально глядя на городового.
– Ты её, карету эту, хорошо разглядел?
Кадило раскрыл рот, усиленно вытаращил глаза, – вспоминал, что ли.
– Ну, ладно, – сказал Маков. – Спрошу по-другому: ты эту карету сможешь узнать, если опять увидишь?
– Как же не узнать! – обрадовано сказал городовой и привскочил. – Карету я завсегда узнаю! Стеклышки выбиты, одно колесо порченое…
Маков спросил с интересом:
– Это как – порченое?
– А скоро менять, значит, придётся. Ободок там отстал, и ступица…