Дети погибели

– А вы, полковник, случайно… гм… «дамочке» этой ничего не показывали?

Готский густо, до синевы, покраснел. Даже слёзы на глазах выступили.

Ч-чёрт, жалко человека. Впрочем, Готский, со своей стороны, в меру сил и разумения пытался исправлять ошибки ржавого бюрократического механизма.

Маков махнул рукой. Понятно: значит, показывал журнал, в котором фиксируются даты приёма писем господ поднадзорных.

– А вы знаете ли, кто этот Достоевский?

– Наслышан-с, – просипел натужно Готский.

– Домовладелец? – ядовито спросил Маков.

– Да, купил дом в Старой Руссе ещё лет десять назад… – Готский подумал, глянул искоса: – Романы пишет.

Маков оживился:

– А вы их читали?

– Как же! – Готский тоже оживился. – Про господина Раскольникова очень даже в душу запало. Ведь господин Достоевский вон ещё когда про нынешних-то «наполеонов» уже знал! Тех, которые нынче только себя людьми считают, людьми, «право имеющими»… Казнить или миловать…

Маков взглянул на полковника с изумлением. Уловил его мысль и продолжил:

– То есть, в романе «Преступление и наказание» Алёна Ивановна, которую Раскольников укокошил… это вроде… генерала Мезенцева? Раскольников – террорист, который «право имеет», а Мезенцев, получается, – «тварь дрожащая»? Вроде Алёны Ивановны или сестры её Лизаветы? Прихлопнуть такую «тварь» – что муху. Одна только польза обществу…

Готский молчал.

Макова внезапно осенило. Он ближе наклонился к сидевшему прямо, как доска, Готскому:

– А вы по делу Дубровина…

Готский насторожился, тоже слегка подался вперёд.

– По делу этого нашего подпоручика с домовладельцем Достоевским… случайно… не беседовали?

Готский смущённо прокашлялся.

– Сознаюсь… Неофициально, так сказать… Беседовал, и неоднократно.

– Вот даже как! – Маков откинулся в кресле, покрутил рукой мраморное пресс-папье. – Однако, вы дельный человек, господин полковник. И что же вам Достоевский сообщил?

– Сообщил, что лично с Дубровиным знаком, но шапочно. В гости, так-сать, не ходили-с.

– Ага, ага… А с чего же вы вообще взяли, что Достоевский мог иметь отношение к революционным делам Дубровина?

Готский снова прокашлялся. Не без усилия выдавил:

– Каторжанин же, ваше высокопревосходительство. Господин Достоевский, я имею в виду. А у нас в полиции поговорка есть: «с каторги никогда не выходят»; каторга – это на всю жизнь. До смерти не отпустит… Городок у нас, изволите видеть, небольшой. Так что господин Достоевский не мог Дубровина не знать. Вот я и составил с ним разговор.

– Неоднократно?

– Точно так. Дважды. Первый раз после того, как Дубровина арестовали со стрельбой, я к ним, Достоевским, сам зашёл. А второй раз случайно вышло: на улице встретились. Господин Достоевский на почту шли, по личным делам-с. И сам о Дубровине спросили: дескать, что с ним теперь будет? Я ответил, что решает военно-окружной суд, а только за стрельбу по представителям власти по головке не погладят.

Маков невольно улыбнулся.

– Занятно… А потом, значит, и явилась супруга господина литератора?

– Да-с. По делу о надзоре…

Маков что-то решал про себя, стучал согнутым пальцем по столу. Потом, решив, сказал официальным тоном:

– Хорошо. К делу сие не относится. Будьте любезны, полковник, впредь таких панибратских отношений с поднадзорными не иметь. О снятии надзора я снесусь с Третьим Отделением. Может быть, у них на сей счёт есть какие-то иные соображения…

* * *

ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ.

1 апреля 1879 года.

Государь вечером хотел зайти к Катеньке, но уже явно не успевал: после чаю принесли две докладные записки – от Дрентельна и Макова. Оба требовали одного и того же: поручить именно их ведомствам расследование дела об убийстве статского советника Филиппова.

Государь прочитал оба доклада, положил их рядом и задумался. Дрентельна он знал давно. Александр Романович был решительным и преданным человеком, военной косточки. И хотя доводы его о политическом характере преступления были не слишком убедительными, но Дрентельн политику за версту чуял. А Маков? Что ж, исполнительный служака, не очень энергичный, малозаметный, да и при дворе бывает редко. Фрейлина Александра Стрельцова называла его не иначе, как «нашим почтмейстером». Ввиду того, что почтовое ведомство Российской империи входило в состав МВД. Впрочем, Стрельцова – известная в придворных кругах язва…

Государь вздохнул. Филиппов был одним из ближайших сотрудников Макова. Был… Правая рука, и – прирезан разбойниками на Обводном!.. А вот Дрентельн своих людей не теряет! – внезапно подумал он. И додумал некстати: «А убийство агента в Москве?.. Да и сам давеча ведь чуть голову не потерял!» Тут же вспомнилось и убийство Мезенцева: тогда злодей заколол предшественника Дрентельна кинжалом. И скрылся!

Государь перекрестился, вздохнул. Пододвинул к себе докладную записку Дрентельна, обмакнул перо в чернильницу и размашисто написал: «Не возражаю. Возможно убийство по политическим мотивам. Но ввиду того, что убит чиновник МВД, подключить к делу сыскную полицию при канцелярии градоначальника СПб». А на докладе Макова черкнул короче: «Дело не столь очевидно. Отказать».

Взглянул на часы: половина первого ночи. Пожалуй, Катя ещё ждёт. Государь постоял в раздумье. Вспомнился вдруг гадкий разговор, подслушанный нечаянно: камер-фрау императрицы Кутузова, дура известная, басила юной фрейлине Асташевой: «Сраму-то, сраму! В одной комнате – законная жена, в другой – не венчанная! Вот они, современные-то нравы! Вот откуда весь нынешний нигилистический разврат-то и идёт! Да разве при батюшке Николае Павловиче могло быть такое?»

Тьфу ты, ч-чёрт. Язык бы старой ведьме отрезать… Да при батюшке, если уж правду сказать, во дворце такое творилось!.. Конечно, Кутузова – дура знаменитая, о ней во дворце каждый день новый анекдот ходит. Но, кроме неё, есть и другие. Те хуже: молчат. Молчат…

На днях Дрентельн приставил к императору очередного шпиона из III отделения.

– Первый раз во дворце? – увидев новое лицо, спросил государь мимоходом.

– Никак нет, Ваше Императорское Величество! Служу пятый год! И в Зимнем службу приходилось нести!

– Молодец…

– Рад стараться!

Государь чуть не плюнул в сердцах, – сдержался. Только сказал:

– А что-то я раньше тебя здесь не видел.

Шпион в красном парадном мундире (видимо, чтобы казаться незаметней, – ядовито подумал государь), и глазом не моргнул:

– У нас служба такая, Ваше Императорское Величество! Нас видеть не обязательно-с. Это нам всё примечать должно!