Дети погибели

– Преступник в беспамятстве сейчас: яду наглотался. У него во рту орех был с ядом…

– Боже! – простонала Мария Александровна. – Да ведь он всё продумал. А ты говоришь – «сумасшедший»…

Государь промолчал. Императрица, как всегда, сумела ухватить самый корень проблемы, самую суть. Только вопрос: преступник сам всё продумал, или ему подсказали?

– А кто он, этот… – спросила Мария Александровна. – Из каких?

Государь вздохнул:

– Говорю же – в беспамятстве. Доктора Кошлаков и Трапп им занимаются. Когда в сознание придёт – всё узнаем.

– А с виду-то каков?

Александр Николаевич подумал:

– Да нынче они переодеваются так, что можно и за барина принять, и за чиновника. Фуражка чиновничья. Шарфик вязаный. А пальто… Да, пальтишко-то ветром подбито. И как он в таком пальтишке револьвер по городу тащил? Револьвер-то тяжеловат…

Мария Александровна закрыла глаза и вдруг сказала:

– Я знаю. Я помню. Когда Юм приезжал, духов вызывал. Духи сказали: кровь надвигается…

– Ах, оставь, пожалуйста! Сто лет уж прошло, и в столы вертячие давно уже никто не верит.

– А как же предсказание о Константинополе? – спросила Мария Александровна.

Александр Николаевич вздрогнул. Вот ведь… Больна, смертельно больна. А всё помнит. Разум чист…

Еще в 1858 году, когда Россия только начала приходить в себя после позора Крымской войны, на сеансе столоверчения в Зимнем духи предсказали странную вещь о «Константинопольском вопросе»: разрешится он-де лишь при внуке царствующего императора. А до того будет большая война, в которой победа будет на стороне России. Но русские дойдут до Константинополя, и у его врат глупейшим образом остановятся. Именно так и надиктовали! И так и случилось не далее как пять месяцев тому назад: генерал Скобелев с передовым отрядом был в двадцати верстах от Константинополя, шпили минаретов видел! И получил приказ: остановиться. И приказ этот отдал он сам, Александр Николаевич. Ввиду угроз европейских держав. Напрасно, напрасно он тогда в эти грозные дипломатические демарши поверил. Вошёл бы в Константинополь – и ничего бы державы не сделали. Смирились бы… Но… Не посмел. Ближайший союзник – Вильгельм – и тот посоветовал ему тогда с Европой не ссориться. То есть, с Англией в первую голову. С королевой Викторией.

Александр Николаевич вспомнил их мимолётный роман, когда они, оба молодые наследники, едва встретившись взглядами, сразу поняли всё наперёд: либо любовь до гробовой доски, либо… Либо ненависть. Кстати, к ненависти причин было предостаточно. Александр Николаевич уже тогда прекрасно знал, что его дед, император Павел I, был убит в результате заговора, который щедро профинансировало английское правительство.

В итоге любви не получилось. Уже даны были авансы Дармштадтскому герцогу. И папенька зорко следил за поездкой сына – через соглядатаев. Куда же без них?..

Вот и осталась у российского императора и английской королевы одна только ненависть. Обоюдная. Беспощадная. Навсегда.

– Тебе, Сашенька, я вижу, не до меня… – прошептала Мария Александровна. – Ну, Господь с тобой. Вечером ещё свидимся. Ступай. Ступай уж…

Александр Николаевич, однако, ещё посидел. Ему почудилось в этом «ступай уж» продолжение: ступай уж, мол, к этой своей бесстыжей Катьке…

Он вспомнил Катю, вспыхнул. Сказал, резко поднявшись:

– Да. Надо срочно созвать кабинет, сенаторов. С этой неслыханной бесовщиной пора кончать. Я не могу допустить…

Он замолчал, гневно сжал кулаки. Тут же вспомнил крепко сжатый кулак умиравшего папеньки, и слова его – «Держи всё… всё…». Не договорил папенька, не успел. Но все, кто стоял у постели Николая Павловича, поняли: «Держи всё ВОТ ТАК!».

Александр Николаевич поцеловал Марию Александровну в бледный, покрытый испариной лоб. Тихо выговорил:

– Прости…

И пошёл к дверям.

– Бог простит, – чуть слышно отозвалась она; потом внезапно приподнялась, сказала умоляющим тоном: – Сашенька! Уезжай. Уезжай ради Бога! В Крым, в Ливадию. Там ОНИ не достанут.

«И там достанут, ежели захотят», – подумал государь и вздрогнул. Нет, всё же там, в Крыму, действительно, безопаснее…

Мария Александровна закрыла лицо руками; сквозь почти прозрачные пальцы пробивались горошинки слёз.

– Вот как тебе свой день рождения приходится встречать, – проговорила она сквозь всхлипывания. – Ведь тебя нынче… в центре столицы… как зайца травили! Как зайца…

Государь сделал вид, что недослышал.

* * *

Камер-фрау, подхватив кринолины, уже уносились к своим покоям. А в коридоре возник флигель-адъютант с пакетом.

– Что это? – на ходу спросил государь.

– Список приглашённых на экстренное совещание. От графа Адлерберга.

– Когда совещание?

– Сегодня в одиннадцать.

Государь приостановился, подумал. Отрицательно качнул головой:

– Нет. Приедут не все, впопыхах. Что они смогут решить? Лучше завтра. Да, завтра. С утра, в десять часов. И чтоб каждый имел предложения. Каждый! И… Постой. Вот что. Ты выстрелы слышал?

– Никак нет. Только вороны кричали…

Государь хмуро посмотрел на адъютанта, вспомнил то самое, важное:

– Послушай-ка… Приведи сюда жандармского офицера, который преступника остановил. Это начальник конвойного эскадрона Кох. Немедленно отыщи и приведи!

И зашагал к лестнице, которая вела к покоям Екатерины Юрьевской-Долгорукой.

* * *

ПЕТЕРБУРГ. УГОЛ КУЗНЕЧНОГО И ЯМСКОЙ.

Апрель 1879 года.

Поздно вечером – дети уже спали – появился гость.

Анна Григорьевна Достоевская, всегда стоявшая на страже покоя мужа, не пускала:

– Фёдор Михайлович не очень здоров. Спать почти перестал…

Достоевский услышал, вышел из кабинета, спросил обычным глуховатым голосом: