Агент вождя

– Я. Как-никак Несвиж – моя родина, выходит, вы у меня в гостях.

– Это уже по-нашему, по-кавказски!

– И по-белорусски тоже! – заверил Ярослав.

– Выходит, законы гостеприимства одинаковы для всех народов?

– Скажу так: они не имеют национальности.

– Браво-браво! Прекрасно сказано, – шутливо поаплодировал нарком.

– Спасибо на добром слове.

– Пожалуйста… А сейчас – построились… Тьфу ты, чёрт… Вперёд, товарищи!

* * *

Начали конечно же с борща.

Свекольник был потрясающим – настолько вкусным, что каждый из компании управился со своей порцией за считанные минуты. Быстрее всех – Павлик, похоже, что в костёле его совсем не кормили. Или кормили очень плохо.

Пока ждали второе – завязали разговор про житьё-бытьё, скоро переросший в монолог или, если хотите, исповедь профессора:

– Семья наша была, может, и не самой богатой, но одной из наиболее образованных во всей Белоруссии – это точно. Отец преподавал в первой белорусской гимназии, которая, между прочим, открылась на сто лет раньше российской… И тут его за какие-то грехи перевели из Минска в Несвиж – по одним данным просто выслали за революционную деятельность, по другим – откомандировали поднимать упомянутое выше учебное заведение. Здесь он и познакомился с моей мамой – лучшей выпускницей знаменитой местной балетной школы… Да-да, не улыбайтесь – была в Несвиже и такая! А в 1880 году у них родился первенец. То есть я. Назвали меня в честь деда – Фёдором. Второй ребёнок – Василий – появился на свет через три года, но долго не прожил – умер, когда мне не исполнилось и шести лет. Я его помню плохо, но старшие соседские ребятишки шептались, что у него было не всё в порядке с головой. Может, поэтому родители больше не рисковали заводить детей…

Васькина смерть больно ударила по моей неустойчивой ещё психике, что, видимо, и сказалось значительно позже, когда у нас родился сын. Степан. Имя Павел ему дали в монастыре, на другое он уже не отзывается… Со своей будущей женой я, кстати, познакомился в этом самом ресторанчике, когда прибыл на каникулы из Виленского университета – Настя в нём прислуживала. Вот такая моя история… Ну, беритесь за вилки, дорогие друзья, а то вареники стынут!

– Надеюсь, вы прибыли сюда не только для того, чтобы пробудить светлые юношеские воспоминания? – покосился на профессора Цанава, поблескивая хитрыми чёрными глазами.

– Нет конечно… Что, сынок, откроем тайну товарищу наркому?

– От нашей организации не должно быть тайн ни у одного гражданина Страны Советов! Ни у рядового пролетария, ни у всемирно известного философа. Ясно?

– Так точно! – откликнулся профессор Фролушкин, и в самых потаённых мыслях не ожидавший от самого себя подобной прыти.

– А хотите, я угадаю, что вас привлекло сюда, а?

– Попробуйте, – с любопытством воззрился на наркома Плечов. – С трёх раз.

– Мне и одного хватит… Вас интересуют золотые статуи. – Лаврентий Фомич решительно поднялся из-за стола, на котором ещё стояла неубранная посуда, и принялся ходить по ресторанной террасе. – Я прав?

– Ваша проницательность не знает предела… – удивился Фёдор Алексеевич.

– А вы знаете что…

– Знаем. И не собираемся присваивать себе то, что принадлежит всему нашему народу, – предугадал ход мыслей старшего майора Ярослав. – Апостолы будут переданы представителям советской власти, как только мы их найдём.

– Это меняет дело. К тому же не самый последний представитель этой самой народной власти сейчас находится рядом с вами, – сменил гнев на милость Цанава. – Так что за работу, товарищи учёные!

– К сожалению, нам придётся сделать небольшой перерыв – завтра рабочий день, и у нас с Ярославом очень много дел в университете…

– Вы больше ни о чём не должны беспокоиться! Повторяю: ни о чём! Правда, сейчас я, к сожалению, вынужден вас оставить и срочно выехать в Минск – сегодня в наркомате важное совещание, но уже во вторник вернусь. Все свои и ваши проблемы к этому времени улажу. И чтобы у вас тоже всё было готово.

– Что вы имеете в виду?

– Статуи найдены и упакованы в ящики.

– Это не так просто…

– А вы постарайтесь… Балабанов и Козырев на неопределённое время остаются в вашем полном распоряжении. Чтобы уберечь вас от врагов народа, которых здесь, кажется, хватает. Это раз. И не дать вам возможности совершать необдуманные поступки – это два…

* * *

– Ну, куда теперь? – растерянно озираясь по сторонам, спросил Фёдор Алексеевич, когда автомобиль с наркомом внутренних дел Цанавой на переднем пассажирском сиденье, обдав свинцовыми парами учёную братию с «примкнувшими к ней» Балабановым и Козыревым, наконец-то отчалил от городской площади у костёла Божьего Тела.

– Опять в подземелье, – вздохнул Яра так тяжело, будто ему предстояло заняться непосильным рабским трудом в средневековой каменоломне.

– Мы-гы, бэ-вэ, – в ответ на это начал «блеять» полоумный монах, сопровождая свою странную речь безудержной жестикуляцией, лишённой каких-либо признаков координации с головным мозгом. – Там, – тем не менее закончил он вполне членораздельно.

– За ним! – решил профессор.

У левой стены костёла стояла небольшая каменная тумбочка. Ни слова не говоря, юродивый шмыгнул в её дверцу. Остальные, пригибаясь, последовали за Павлом, чтобы очутиться (это выяснилось очень скоро) в родовой крипте[19 - Крипта – одно или несколько подземных сводчатых помещений, где выставлены для почитания мощи святых и мучеников. Располагается обычно под алтарной и хоральной частями храма.] Радзивиллов.

Но прежде они заглянули в небольшую комнатушку, где, по всей видимости, Павлику предоставили обитель – пол в ней был устлан тёплыми вещами и даже шкурами диких животных из чьей-то охотничьей коллекции (может быть, самих князей Радзивиллов?). Там Ярослав взял керосиновую лампу и на всякий случай прихватил грубую палку, непонятно кем и для каких целей, оставленную в ближнем, поросшем паутиной, уголке, после чего возглавил процессию, направившуюся в соседнее помещение.

А там…

Там наши герои сразу обнаружили множество деревянных гробов (102[20 - Именно такое количество саркофагов было указано в польской монографии 1937 года. Сейчас их значительно меньше – 70. Плюс 2 канопы и одна урна с прахом.] – насчитает позже Плечов). Причём – не простых. В середине каждого из них, как в русской матрёшке, был ещё один. К тому же в крышки саркофагов было вмонтировано толстое стекло, чтобы посетители могли разглядеть лица усопших[21 - На самом деле, такие «окошки» есть лишь в крышках нескольких внутренних гробов, в которых захоронения произведены с использованием метода герметизации. Разглядеть через них останки – невозможно. Надеюсь, никто из вас, дорогие мои читатели, не станет обижаться на меня за этот маленький обман. – С.Б.].

А один гроб и вовсе оказался с… горбом. О его происхождении за минувшие века народ сложил множество разнообразных и часто противоречащих друг другу легенд.

С некоторыми из них всезнайка Фролушкин не замедлил ознакомить своих спутников.

Вот – первая и самая распространённая…

Якобы в Средние века одна из дочерей князя Радзивилла влюбилась в обычного бедного паренька и в скорости забеременела от него. Чтобы избежать позора, родители объявили дочь сумасшедшей и заточили несчастную в одной из башен замка. Там она и родила дочурку.

Дальше – хуже.

По приказу князя дитя выкрали. Но одна, сохранившая верность юной роженице, служанка открыла оной горькую правду.

Княгиня мгновенно скрючилась от горя и… умерла.

При этом затвердевший труп никто не смог разогнуть, и похоронных дел мастерам пришлось изготовить горбатый гроб!

А вот – вторая легенда: мол, в гробу покоится тело юной дочери Богуслава Радзивилла – Людвики. Любящие родители планировали выдать её замуж за влиятельного австрийского принца, но девушка полюбила другого – простого конюшего – и собралась бежать с ним прямо с предсвадебного бала. Однако отец пронюхал об их коварном замысле и бросил юношу в темницу, а Людвика, ничего не знавшая о случившемся, продолжала действовать согласно ранее намеченному плану и явилась в условленное место в одном бальном платье да лёгких летних туфельках.

Так она и замёрзла…