Три смерти Ивана Громака

В скором будущем Кравченко ожидало повышение, и кандидатура Алексея Матвеевича виделась командованию флота самой достойной из всех на освобождающуюся должность.

Вот Гущин и принялся, не теряя времени, изучать все нюансы предстоящей деятельности в новой для себя ипостаси: знакомился с личным составом, отрабатывал до автоматизма действия экипажа по команде: «Корабль к бою и походу приготовить», планировал и проводил стрельбы; короче, делал всё, что было предписано Уставом корабельной службы.

Времени для общения со свежеиспечёнными юнгами у него не оставалось совсем. Но подростки это понимали и не очень обижались на своего командира.

Тем более что они давно были расписаны по боевым постам и с утра до ночи занимались чрезвычайно важными и совсем недетскими делами: драили отсеки и палубу, помогали на камбузе, наводили марафет на орудия и приводили в порядок спасательные средства.

Нельзя сказать, что служба на корабле пришлась по душе всем троим.

Василий и Охрим, совершенно не помнящие своих родителей и с детства пристрастившиеся к «вольнице», без удовольствия переносили «тяжести воинской службы» и практически с первых дней стали помышлять о том, чтобы удрать «на гражданку»; а вот Ивану на корабле нравилось исключительно всё, но особенно… питание!

А что?

Завтрак-обед-ужин. Калорийно, сытно и строго по расписанию.

Чего ещё хотеть-то?

К тому же кок[9 - Корабельный повар.] – холостой сорокалетний сверхсрочник под два метра ростом, с широченной волосатой грудью, в жизни оказался очень мягким, светлым, чистым, душевным человеком, испытывавшим острую потребность постоянно о ком-нибудь заботиться, за кем-то ухаживать, кому-то помогать.

Короче, он стал для Громака вторым отцом.

Точнее – третьим.

Вторым всё же по праву оставался Алексей Матвеевич Гущин.

* * *

13 мая Ванька праздновал очередной день рождения. Ему исполнялось целых четырнадцать лет.

(Может, именно с того дня эти два следующих друг за дружкой числа – 13 и 14 – стали для Громака самими любимыми?)

Дядя Коля (так звали кока) изощрялся, как только мог.

Приготовил на первое любимый Иваном краснофлотский борщ, называемый на его родной Полтавщине просто буряковым[10 - Буряк – свекла (укр.), то есть, если кто не знает, речь идёт об обычном свекольнике.]. На второе и вовсе – подал макароны по-флотски. А компота так вообще целую бадью сварганил! Из лучших сухофруктов: груш, яблок, слив.

Вдобавок испёк несколько противней пирогов. С творогом, горохом, картошкой, капустой и конечно же повидлом… Для юнг с позволения командира накрыли отдельный стол. И впервые не стали ограничивать для них время приёма пищи.

Кушайте, будущие красные моряки, на здоровье, сколько угодно!

День рождения не каждый день случается.

* * *

Похлёбывая ещё тёплый ароматный узвар[11 - Компот (укр.).], виновник торжества лениво покосился на запястье своего старшего товарища и вдруг обнаружил на нём умопомрачительный морской якорь, после чего сразу же воспылал страстным желанием и себе набить такую же наколку.

– А ну, Васёк, признавайся, кто тебе такую красу на гранке[12 - Гранка – рука (жаргон.).] навёл? – спросил он.

– Есть у нас в команде один ценный специалист… – соорудил на лице таинственную мину Василь.

– Как звать его, скажешь?

– Скажу, – кивнул головой приятель. – Виктор Андреевич.

– А, дядя Витя…

– Кому дядя, а кому – старшина Сорокин.

– Никогда бы не подумал, что у такого заныканного чмыря может обнаружиться хоть какой-то талант, – не стал скрывать своего удивления Громак.

– Будь повежливее и потише, это мой лучший кореш!

– Знатный мастер, спору нет, – не стал спорить Иван. Да ещё и добавил: – Проще сказать – золотые руки!

– Согласен, – удовлетворённо покивал Василий.

– Скажите, братцы, а меня он может осчастливить каким-нибудь похожим шедевром? – тут же поинтересовался Громак. – Например, нанести на запястье компас, штурвал или в худшем случае корабельный флаг на грот-мачте…[13 - Грот-мачта – обычно вторая мачта, если считать от носа судна.]

– Нет. Только якорь. Ничего другого Сорокин не рисует.

– Небось попросту не умеет? – опрометчиво заявил Иван, и тут же услышал в ответ строгое:

– Но-но!..

– Хорошо, – заторопился Громак. – Согласен. Якорь – это тоже здорово. Замолвишь за меня слово?

– Лады… Только что мне за это будет? – многозначительно протянул Иванов, напуская важности на своё поправившееся в последнее время лицо с розовыми, как у поросёнка, щёчками.

– Пончик! – улыбнулся Громак.

– Слышь, друже… – неожиданно зло ощерился Василий. – Не держи меня за лоха, за базарную дешёвку!

Иван даже растерялся. Он посмотрел на упорно молчавшего Охрима и осторожно предложил:

– Тогда определись сам и скажи, что ты хочешь больше всего.

– Дай подумать… Немного… Ты ведь с коком дядей Колей корифанишься?[14 - Дружишь (жаргон.).]

– Ну да, – не стал отрицать очевидного Громак.

– Значит, соберёшь нам с Охримом жирный тормозок, когда придёт время.

– Вы так и не отказались от своих планов? – удивился Иван.

Василь отрицательно мотнул головой:

– Нет. – И спросил: – Пойдёшь с нами?

Громак недовольно посмотрел на приятеля и ответил сразу же: