Лишь изредка вскрикнет полночная птица.
В лощине костер разожгли пастухи,
И пятна огня обозначили лица.
Отведали вдосталь нехитрой стряпни
И стали устраивать место ночлега.
Пришествия Бога не ждали они,
Их души снедало предчувствие снега.
И снег, словно свет, снизошел с высоты.
Он был вожделеннее манны небесной.
Мерцала пороша на склоне гряды,
На кровлях лачуг и на храмине местной.
Снег выпрямил кручи вдали и вблизи,
Поскольку щедры были горние сферы,
И страждущим всем приготовил стези,
Ведущие к входу заветной пещеры.
И Ангел Господень предстал пастухам:
По снежным проселкам, по торным снегам,
К Спасителю мира припасть возжелая,
Мы двинулись скопом. Мы пастырям вслед
Ступаем по снегу скользящей стопою.
Смотрите, над яслями зыблется свет,
И темени бездна стоит за спиною.
«Словно памятные святцы…»
Словно памятные святцы,
Строки теплятся в груди.
Уходить, чтобы остаться.
Возвращаться, чтоб уйти.
И не праздные прогулки,
Не морока, не тщета….
Но в знакомом переулке
Внове всё, как и всегда.
В этом крохотном пространстве
Снова властвует зима.
В хрупком праздничном убранстве
Дерева, как терема.
Безмятежный белый снеже.
Бесконечный чистый свет.
То ли я пока и не жил,
То ль меня в помине нет.
И храню в душе, как милость,
Уверение одно:
– Господи! Ведь то случилось,
Чему быть не суждено.
Свет детства
1
В детстве – больше всего остального —
меня удивлял солнечный свет.
Летним полднем его было столько,
что невольно смежались глаза.
Свет проникал в самые отдалённые,
недоступные уголки:
в глушь чулана, в гулкий ствол колодца,
в стремительные провалы сновидений.
В сухой темноте дровяного склада
свет сочился сквозь узкие, как порез, щели дверей;
слепил на речном плёсе
звонким ребячьим плеском;
отражался в осколках стекла,
в выпуклой жести водосточных труб,
в брызгах дождя и в озорном карманном зеркальце.
Весь окружающий мир был для него
материальной оправой – и только.
Всё, что плескало, шумело, дробилось рябью,
служило ему живым обрамлением,
кружевной замысловатой виньеткой.
И это делало солнечный свет ещё невесомей,
привлекательней и неуловимей.
Я и сейчас, закрывая глаза,
вижу лужайку лета
или – чаще всего – прямоугольный проём окна,
сквозь который тянется просека утреннего света,
а день ещё так слаб и хрупок,
и цветы на городских клумбах
по-девичьи сдержанны и стыдливы,
но в песчинках пыльцы
уже напряжённо гудит шмель,
мохнатый, исчерна-золотой и сильный,
как землекоп…
2
Это истоки дня,
это мир целиком,
не разъятый на части взрослым досужим рассудком,
мир в пяти человеческих измерениях —