Жадный, плохой, злой

– Еще! – потребовал он. – Ну же!

Допросился! Замысловатый крендель, выписанный в воздухе второй Иришиной ногой, выбил из его руки прихваченную мимоходом бутылку.

– А-а-а! – заорала Ириша от натуги и от бессильной злобы. – Ы-ы-ы! – Она совершила довольно неуклюжий пируэт, тяжело подпрыгнула и поочередно взбрыкнула ботфортами перед моим носом.

При приземлении ее развернуло ко мне задом да еще в придачу согнуло в три погибели, отчего рост ее ненадолго приблизился к среднестатистическому. Этого я ждал с того самого момента, когда выбрал наиболее уязвимое место соперницы и надумал закончить поединок простым, безопасным, но весьма эффективным способом.

Ахиллес, помнится, берег пуще зеницы ока свою пятку. Кощей Бессмертный лелеял единственное имевшееся у него яйцо. Самое уязвимое место Ириши находилось там, куда норовили без остатка втянуться ее прочные кожаные бикини.

Мои руки проворно метнулись к ее талии и заграбастали узенький поясок, на котором держалась вся незатейливая конструкция. Я уже цепко держался за кожаный жгут сзади и спереди, когда Ириша попыталась проделать то же самое, наверняка заподозрив, что я хочу оставить ее без трусов.

Во-первых, она опоздала. Во-вторых, ошиблась. Вместо того чтобы резко дернуть бикини вниз, я проделал прямо противоположное. Рывок – и Иришу подбросило на цыпочки. Еще рывок – и она была вынуждена подпрыгнуть вместе со своим интимным лоскутом, чтобы тот не удлинил ее ноги на пару лишних сантиметров. Уяснив для себя, что чувствует кобыла, которой вожжа попала под хвост, она пронзительно заверещала.

Это было только начало взбучки, устроенной мною вздорной девице. На протяжении минуты Ирину подбрасывало, мотало и раскачивало, как самую неистовую участницу оргии сектантов-трясунов. Я заставил ее поплясать на славу! Думается, Ириша выделывала гораздо более лихие коленца, чем тот несчастный священнослужитель, которого она решила осрамить перед здешними «патриотами России».

– Еще? – приговаривал я, продолжая экзекуцию. – Еще?

– Не-ет!.. Ой!.. Ай!

Кожаная шлея, врезавшаяся в чувствительную промежность, превратила разъяренную фурию в обычную перепуганную девчонку, получающую первую в жизни трепку.

Одновременно с ней подал голос ее папаша. Брошенный мной поясок еще не успел коснуться пола, когда в комнату ввалились те два охранника, которые торчали в коридоре, а в распахнутую дверь донесся топот дополнительных бегущих издалека ног.

Членораздельного приказа Дубов отдать не сумел, но и его возмущенного блеяния хватило для того, чтобы охранники набросились на меня. Первого я сшиб с ног подвернувшимся стулом. Стремительно пройдясь задом наперед по распростертой на полу Ирише, он протаранил гигантский шарообразный аквариум и улегся в луже среди осколков и загубленных им рыбок.

Дубинка второго охранника умело парализовала мою правую руку. Пока я рассматривал ее, удивляясь своей неспособности даже сжать пальцы в кулак, новый удар пришелся по моей шее, а затем на меня обрушился настоящий град, спастись от которого мне удалось лишь нырнув в обморочную темноту.

Уже падая, я смутно осознал, что рискую опуститься на колени и постарался завалиться на бок. Это было последнее осмысленное действие, на которое я оказался способен той проклятой ночкой.

4

Что сказали бы вы, очнувшись на рассвете в незнакомой комнате, на чужой кровати, с руками, прикованными наручниками к ее изголовью? Прочитали бы утреннюю молитву господу? Помянули бы черта? Принялись бы сочинять возмущенный протест в комиссию по правам человека?

Лично я для начала просто застонал. Физиономия моя чувствовала себя почти хорошо (спасибо, Дубов, спасибо, благодетель, что велел своим опричникам не частить дубинками по моей головушке). В остальных частях тела ощущался полнейший дискомфорт. Грудь побаливала как на вдохе, так и на выдохе. Руки прикидывались чужими, плечи гудели.

Раннее солнышко, проглядывающее сквозь листву в окне, рассеяло мрак в комнате, но не в моей душе. Пробежавшись взглядом вокруг себя, я не обнаружил ни единой детали, которая могла бы меня порадовать или хотя бы утешить.

Вдохновенная ряшка господина Дубова на настенном календаре, примерно 50 на 50, была расцвечена, оттенена и разглажена с такой тщательностью, что самая высокооплачиваемая топ-модель не рискнула бы стать рядом, опасаясь показаться потасканной дешевкой. Не мужское лицо, а младенческая попка, и только!

Плакат висел над хлипким на вид столом, который едва выдерживал вес взгроможденного на него компьютера.

Дальний угол комнаты занимала тумба, увенчанная скромной видеодвойкой. Телевизор был не больше компьютерного монитора.

Моя голова, как ни странно, вполне комфортно покоилась на подушке, упакованной в восхитительно свежую наволочку. Вся остальная постель тоже была показательно чистой (до того, как меня, изрядно вывалянного по полу и истоптанного чужими грязными ногами, уложили сверху в одежде и обуви).

Хотя наручники на меня надели гуманные, не самозатягивающиеся, они мешали мне ощущать себя в этом доме желанным гостем. После урока, преподанного Ирише, я вряд ли мог рассчитывать на добрые чувства ее отца. С другой стороны, если бы я позволил ей одержать верх, мое положение тоже не стало бы завидным. Нормальные люди, как правило, стремятся пнуть падших побольнее.

Я понятия не имел, как пройдет моя новая встреча с Дубовым, но твердо знал одно: он ни в коем случае не должен увидеть страх или растерянность на моем лице. Это как показать слабину при встрече с лютым псом: дрогнул, и тебе крышка!

Желая проверить, как поведут себя мои треснувшие по краю губы при попытке улыбнуться, я растянул их во всю ширь, а зубы предельно обнажил.

Когда человек улыбается в обществе, он считается веселым и приятным собеседником. Когда же он скалится неизвестно чему в полном одиночестве, это уже тревожный сигнал. Вот почему женская фигура, приоткрывшая дверь в комнату, при виде широкой ухмылки на моем лице чуть не отпрянула обратно.

Я состроил непроницаемое лицо. Это было проделано так молниеносно, что навестившая меня особа встряхнула светлыми волосами. Наверняка отгоняла безумный образ, который показался ей просто померещившимся.

Объемное голографическое изображение наипервейшей раскрасавицы в мире – вот что видел я перед собой. Если где-то и существовали более притягательные молодые женщины, то для меня это ровным счетом ничего не значило, потому что при виде прекрасной незнакомки все они разом обратились в пустое место.

Как описать загорелую богиню в белоснежном теннисном наряде, с умелым макияжем на лице и волосами, только что уложенными феном? Где взять слова, чтобы передать цвет и форму сосков, норовящих прорваться сквозь тонкую ткань? С чем сравнить ее пупок, выглядывающий из-под короткой маечки так трогательно, что, если бы не наручники, я мог бы не сдержать желание прикоснуться к нему хотя бы одним пальцем? Я даже обрадовался, что прикован к кровати. И ничуть не огорчился тому, что у меня не было ни мыслей, ни слов. Это позволяло мне просто лежать, молчать и пялиться на прекрасное видение во все глаза. Оно благоухало экзотическим ароматом киви, который в последнее время предпочитала моя жена. Дезодорант «Фа», гарантирующий свежесть на протяжении 24 часов.

Пауза продлилась достаточно долго, чтобы мы успели вволю полюбоваться друг другом.

– Досталось? – сочувственно спросило неземное создание, плотно прикрыв дверь за своей спиной.

– Пустяки, – мужественно сказал я.

– Бедненький!..

Пройдясь по комнате пританцовывающей походкой, незнакомка склонилась над столом, делая вид, что заинтересовалась маркой компьютера. Шортики, облегающие отставленный зад, задумчиво качнулись из стороны в сторону. У меня вырвался прерывистый вздох. Есть такая обидная закономерность: чем красивее женщина, тем чаще она принимает солнечные ванны нагишом, но при этом ваши шансы полюбоваться ее сплошным загаром уменьшаются в прямо противоположной пропорции.

– Ничего, если я буду с тобой на «ты»? – Шортики развернулись ко мне передом и приблизились почти вплотную, заслоняя собой все остальное мироздание.

С трудом заставив себя оторвать глаза от волнующего холмика под белой тканью, я устремил их на обращенное ко мне лицо и хрипло согласился:

– Пожалуйста, гм!.. Гм!

– Тебя зовут Игорем, я знаю. Неужели ты и вправду писатель?

– Когда я гляжу на тебя, – сказал я, – остается только пожалеть, что я не стал поэтом. Или скульптором на худой конец.

– Худой конец? – Незнакомка прыснула.

Половину ее очарования как рукой сняло. Я по-прежнему не находил в ее внешности ни одного изъяна, но предвкушение сказки или праздника прошло. Это как если бы ослепительное сияние солнца было омрачено тучкой. При этом солнце остается таким же блистательным, но на него можно смотреть без риска ослепнуть.

– Кто ты, смешливая прелестница? – спросил я, попытавшись сесть на кровати.

Никелированные браслеты грубо напомнили мне, где мое место.

– Я Натали, – сказала моя посетительница, похлопывая ракеткой по смуглой ноге, позолоченной едва заметным пушком.

– Жена Марка? – дошло до меня.

Не успев как следует порадоваться нашему знакомству, я уже помрачнел. Помнится, Дубов обмолвился, что Натали однажды победила в конкурсе красоты, и теперь это не вызывало ни малейших сомнений. Но не забыл я также и дополнительную характеристику, данную свекром снохе. «Жадная и расчетливая сука». Учитывая брак такой редкостной красавицы с совершенно порочным чудовищем, слова Дубова скорее всего были прискорбной правдой. Пусть простят меня милые романтики, но чем ярче натура женщины, тем темнее ее инстинкты.

– Ха, жена! – горькое восклицание Натали прозвучало, как запоздавшее эхо. – Наложница я… Владимир Феликсович насильно окрутил меня со своим сынком. Никакой жизни теперь!

– А что, разве он такой плохой супруг? – спросил я, изображая полное неведение. – Мужик на вид привлекательный, интересный.

– Кто мужик-то?! – презрительно процедила Натали. – Таких мужиков я знаешь где видала?..