Конь в пальто

Повинуясь его воле, пьяная до полной невменяемости и неузнаваемости фигура все же пересекла грязное поле, уткнулась в родительскую дверь и потянула руку к звонку…

2

Дзк!.. Дзззк!..

Пипочку звонка Борис Петрович трогал пальцем робко и деликатно, как вечный хорошист, впервые щупающий девочку за самое нежное местечко. Виноватой осанкой он тоже походил на положительного ученика, неожиданно заявившегося домой с двойкой за прилежание.

Борис Петрович даже боялся себе представить, что произойдет, если дверь откроется и встретит его на пороге освободившаяся супруга. Чем она его встретит, он примерно догадывался и даже слегка жмурился заранее. Как объяснять свое идиотское поведение? Что говорить в оправдание? В общем, это были пренеприятнейшие мгновения в его жизни.

Дверь, однако, не распахнулась.

Указательный палец Бориса Петровича вернулся в исходную позицию, нерешительно завис над звонком и вдруг ткнулся с отчаянной решимостью.

Дззззк! – Пауза… – Дзззззззк!!!

Что такое?

Вместо того, чтобы позвонить в третий раз, Борис Петрович отдернул руку, как ошпаренную. Ему почудилось, что за дверью кто-то перемещается, осторожно отдирая липнущие к линолеуму босые ступни. Обливаясь холодным потом, он вслушивался до звона в ушах. А когда попытался успокоить себя, убедить в том, что шаги – плод больного воображения, до него донеслось… пение.

Голос Ирины по ту сторону двери стих только после того, как Борис Петрович впился зубами в кулак, оставив на нем розовые полукружья.

Галлюцинация? А что, если Ирина свихнулась от злости, в бешенстве разорвала путы и бродит теперь нагишом по квартире, распевая пугачевские песни? Или, – что еще хуже, – сумела лишь прогрызть скотч и до сих пор сидит на стуле, безумная, разъяренная, мечтая о моменте, когда у нее развяжутся руки? Женя мог все наврать по пьяни, забыть. Мог струсить. Мало ли что могло произойти. Или уже произошло?

Борис Петрович на всякий случай снова приналег на дверь. Нет, замок был определенно защелкнут. И пора было что-нибудь предпринять.

Как ни странно, хватило одного решительного напора мясистого славинского плеча, чтобы дверь подалась внутрь, приглашая хозяина растянуться на полу прихожей. Борис Петрович на ногах устоял, но потом не меньше минуты ушло на то, чтобы унять крупную дрожь в руках. Затем он боязливо отгородился от подъезда дверью, включил свет и преувеличенно шумно завозился в прихожей. Бессмысленно уставившись на свое отражение в зеркале, чтобы не видеть происходящее в гостиной, позвал дискантом:

– Ира? Ты дома?

«Дома, дома, – откликнулся в мозгу незнакомый насмешливый голос. – Сидит в темноте, тебя дожидается!»

Опять эта дурацкая дрожь! Бросив прощальный взгляд на свое растерянное отражение, Борис Петрович медленно двинулся навстречу неизвестности.

– Ирочка!

Стул стоял на прежнем месте. В полумраке казалось, что на него взгромоздилась исполинская белая птица. Борис Петрович мог поклясться, что отчетливо различает… клюв. Совсем маленький клювик для такой внушительной фигуры.

Шаря дрожащей рукой по обоям, он очень долго искал выключатель и удивлялся тому, что не падает в обморок. А когда нащупал клавишу, слегка пригнулся, готовясь ринуться наутек, если… Он не знал, что «если», но твердо знал другое: при любом шорохе, при малейшем постороннем движении в квартире следует немедленно бежать отсюда, бежать сломя голову. Лишь бы ноги не подвели в самый ответственный момент.

Чтобы заставить себя включить свет, пришлось мысленно сосчитать до трех… потом до пяти… и дальше.

Девять… десять…

Одновременно с щелчком клавиши вспыхнула люстра под потолком, заливая комнату беспощадным светом.

Никакой птицы на стуле не было. Там сидела, порываясь упасть на бок, Ирина. Клюв превратился в обычную бельевую прищепку на ее носу. Эта деталь выглядела кощунственно-карикатурно, но Борис Петрович смотрел уже не на прищепку, а чуть выше: туда, где над поникшей Ирочкиной головой заколыхалось, заклубилось что-то серое, будто призрачная тень промелькнула и сгинула, вспорхнув с безжизненного тела.

– Господи-Иисусе-Христе-Сыне-Божий-помилуй-мя-грешного, – затараторил, размашисто крестясь, набожный в трудные моменты биографии Борис Петрович.

Но наваждение уже исчезло. Теперь мешал сосредоточиться лишь яркий электрический свет, в котором покойница выглядела слишком уж реалистично. И слишком развратно. Борис Петрович пригасил две лампочки. Да, так стало лучше. Еще не совсем хорошо, но лучше. «Совсем хорошо станет, когда отсюда уберут эту толстую тварь», – подумал он.

3

Страдания начались после того, как в славинскую дверь решительно позвонили.

Чужие люди обутыми сновали по квартире, входили и выходили, терзали телефон, шумели, трогали вещи. У Бориса Петровича от этой кутерьмы ужасно разболелась голова. Его попросили сидеть на кухне и не мешать, а сами постоянно ему мешали, бесцеремонно тревожа его по каждому пустяку. Невозможно было сосредоточиться. А в душу Бориса Петровича закралось подозрение, что он больше никогда не увидит ни Жени, ни Ирининых денег. Ситуацию требовалось срочно обдумать, но ему не давали. Стоило лишь уцепиться за хвостик любой малюсенькой мысли, как в кухню вторгался карликовый капитан в штатском и сбивал Бориса Петровича с толку очередным глупым вопросом. Ну вот, опять…

Фамилия этого человека, возглавлявшего оперативную следственную группу, была Зимин. Выглядел он бодрым и оживленным, как будто не на место преступления приехал, а на дармовой фуршет. Прежде чем сесть за стол, он сделал странный для мужчины жест, несколько раз огладив ляжки обеими ладонями. Эта странность, вкупе с почти детским росточком, плохо вязалась с обликом представителя одной из самых мужественных профессий на земле. Зато лицо капитана, неожиданно крупное, с волевым подбородком, соответствовало.

Борис Петрович неприязненно ожидал, когда наконец Зимин выложит из папки бумагу, ручку, деловито откашляется и произнесет неизменное милицейское: «Итак…» Дождался. Началось скрупулезное фиксирование в протоколе показаний Славина Бориса Петровича, «обнаружившего по месту проживания труп законной супруги Славиной Ирины Дмитриевны, носящий на себе явные признаки насильственной смерти».

– Но-ся-щей, через «е», – желчно сказал Борис Петрович, ткнув в написанное пальцем. – Мы имеем дело с женским родом.

– Мы имеем дело с трупом, – отрезал Зимин и отвел славинскую руку в сторону. – Не надо отвлекаться. Я спрашиваю – вы отвечаете. Понятно? Только по существу, пожалуйста… Во сколько вы появились на рабочем месте и кто может это засвидетельствовать?

– Ну… Приблизительно в десять тридцать, даже раньше. Вахтер уволился, так что при входе в НИИ меня никто не видел. Впрочем… Дашевский, да, Дашевский, мэнээс из экономического сектора. Он еще пиво нес и окликнул меня, давай, мол…

Зимин прервал Бориса Петровича:

– При чем здесь пиво? И что такое «мэ-нэ-эс», расшифруйте. Потом имя-отчество Дашевского, попрошу…

Так, с горем пополам, добрались до возвращения Бориса Петровича домой. Массируя кончиками пальцев виски, он заунывно начал:

– Я глазам своим не поверил, когда вошел… Боже, какой кошмар! Окликаю ее, а сам…

Черствый следователь прервал его воспоминания на этом драматическом моменте. Оказалось, что он хочет услышать распорядок сегодняшнего утра Бориса Петровича, начиная с того момента, как он свесил ноги с кровати и заканчивая тем, как вышел из квартиры, забыв ключи.

Шаг за шагом проделали этот путь, кое-где запинаясь, останавливаясь, а то и дважды прохаживаясь по одному и тому же месту. На милицейском языке это называлось: «подробненько, по порядочку».

И хотя повторение пройденного материала обычно идет на пользу, в случае со Славиным это произвело обратный эффект. Он стал путаться, сбиваться, забывать очевидные факты, а вспоминать, наоборот, пустяковые, ничего не значащие детали. Например, что напор воды в кране был слабым. Или что не удосужился позавтракать. Или как раздражает его вечная вонь на лестничной площадке.

– …Все, кому не лень, в подъезде мочатся, – бубнил он с таким видом, будто запах доносился и сюда, в квартиру. – Проходу нет от алкашей и хулиганья. А потом после них воняет… Вот вы, как представитель законности, что скажете по этому поводу?

– Аммиак, – пожал плечами Зимин.

– Простите?

– Моча обладает специфическим запахом аммиака. Это еще цветочки. Вам повезло, что не нужно опознавать труп в морге – вот там бы вы нюхнули чего похлеще. Трупы – они мастера пахнуть.

– Но нельзя же так цинично, в самом деле! – обиделся Борис Петрович. – Нужно же хоть немного уважать человеческие чувства! За стеной покойница, а вы…

– Мы отклонились от темы, Борис Петрович, – вежливо напомнил Зимин. – Вы рассказывайте. Я слушаю.

4

Зимин поймал себя на мысли, что ему хочется подмигнуть собеседнику. Ему был симпатичен этот вздорный интеллигент с седой бородкой, так бездарно удушивший свою жену. Убийство само по себе давно не вызывало у Зимина ни положительных, ни отрицательных эмоций. Убил и убил – значит, на то имелись причины. Славин был симпатичен ему потому, что наградил его не очередным «дохлым висняком», а, напротив, выгодным следствию быстрораскрываемым преступлением. Эффектное убийство, эффектное дело, о котором приятно отрапортовать начальству. Вот почему Зимин воспринимал убийцу как своеобразного коллегу, соавтора.

Уже при беглом осмотре места преступления ему стало ясно, что женщину прикончил кто-то из близких, свой. Замки и решетки оказались неповрежденными, если не считать последствий небольшого взлома, проведенного хозяином квартиры. Что касается захлопнутой двери, то это можно было сделать как изнутри, так и снаружи.