Назови его свободой

Первый и пока единственный медведь Врура был именно таким, средненьким. Вообще на крупного зверя охотятся в горной части Абхазии. «В прибрежных горах почва каменистая, на ней следов никаких не остается, а в горах – чернозем», – пояснил охотник. В горах есть места, по которым не ступала нога человека, там деревья-великаны в 60 – 70 метров высоты. На их вершины спокойно садятся голуби, потому что дробь туда не долетает. Как-то Врур с друзьями попытался обхватить один из буков. Удалось это сделать только втроем. А есть деревья и покрупнее, такие, в которых, по прикидкам, можно было бы разместить охотничий балаган.

А еще в горах живет Сурик, которого Врур описывал восхищенно-сказочно – «профессионал», «легенда» и даже «монстр», несмотря на уменьшительное имя. Мол, Сурик по лесу быстрее собак передвигается, ориентируется без карты, все тропы и норы животных знает, охотников расставляет по номерам с точностью, которой позавидует ГЛОНАСС. Словом, природный следопыт, егерь-самородок, человек леса, который, по словам Врура, в городе трех дней бы не выдержал.

И в тот раз Сурик не подвел. В первый же загон четыре стрелка убили четырех медведей. Во второй день гнали уже пуганого зверя, но все же одного медведя добыли.

Вруру его зверь достался при драматических обстоятельствах. Он слышал, что гон движется в его сторону, и вроде готовился, но все же мишка появился неожиданно. Патроны двустволки были снаряжены картечью, и, выстрелив метров с 35, Врур был уверен, что попал. Однако медведь лишь развернулся в сторону охотника. Второй выстрел хищника также не остановил. Врур успел зарядить ружье патроном с пулей, подождал, пока медведь приблизится, и уже наверняка, в лоб выстрелил. Туша скатилсась к ногам стрелка, у которого, по его признанию, сердце готово было разорваться. Потом в шее трофея обнаружили 12 картечин от двух выстрелов. Охотник ни разу не промахнулся…

По традиции шкуры убитых медведей достались удачливым стрелкам, мясо разделили поровну на всю бригаду, а полагавшуюся Вруру желчь он подарил Сурику – в честь и благодарность за первого медведя. Да и дома почти вся улица угостилась медвежатиной.

Мечтает же Врур о том, чтобы завести лаек. У одного знакомого есть пара, так собаки такой магической выучки, что сами на охоту убегают, сами приносят добычу. Ну и с парочкой лаек можно и одному на медведя сходить.

И конечно, не обойтись без историй о медведях со счастливым концом, которые охотники очень любят и которых немало рассказал и Врур.

Вот классического рода. Пошел сельчанин в лес за каштанами, выбирает, наклонившись, такие, что покрупнее. Голову поднял – два медвежонка перед глазами, не успел выпрямиться, как с ревом вздыбилась из недалекого куста медведица. Посмотрела на остолбеневшего человека, рявкнула что-то детенышам, и вместе с ним ушла. Ну и человек тоже… Убежал.

А вот другой. Двое охотников заметили, что в лесу, под одной из диких груш много поломанных веток. Сообразили, что медведь десертничать приходит, и решили подстеречь зверя. Пришли к вечеру, расположились обустроиться, передохнуть, ну и, похоже, лишнего расслабились. Словом, утром просыпаются, а под грушей куча свежих веток обломанных, их припасы разбросаны, но приходивший ночью медведь съел лишь то, что на десерт годилось, вроде йогуртов. А что не годилось, тем побрезговал, сладкоежка косматый…

Охотники живут дружно, здесь формальностей нет. Бригады их друг друга знают, есть договоренность, кто в каких угодьях «хозяйничает», живности хватает на всех. По случаю мой собеседник оказался армянином, а вообще коллективы складываются по-человечески, без загляда в паспорта. Браконьерства тоже нет. Время, когда выводится потомство, нагуливает местная фауна вес, – добровольно запретное. Охота в Абхазии, в основном, занятие местное. Но и сведущие зарубежные любители приезжают, а некоторые, зная особенности местных ландшафтов, прилетают – на вертолетах.

Возможно, когда-то возникнет целый бизнес – охотничьи туры с забросом на вертолетах в этот край волшебных примет. И будь моя воля, то для машин я бы выбрал тот самый, известный с детства песенно-голубой цвет.

Не знаю почему, именно в этот раз запала в душу картина ночного моря. Луна посыпала его серебром, а сакральную дорожку так густо, что подумалось: зачем серебряные рудники рыть – вот подходи и черпай богатство ведром.

Я еще думаю, что русский народ на фантазию тароват. Приветствовать друг друга, например, принято здравицей. Хотя ясно, что взять здоровья негде, ведь лишнего или свободного нигде и ни у кого нет.

Английской же породы и воспитания население, полагаю, практичнее, а может – завистливее. Всего-то спросят друг у друга при встрече: как, мол, дела… И какие, интересно, испытывают чувства, когда услышат, что хорошо?

2015

Назови его свободой

Конечно, я испугался. Хотя от берега отплыл всего-то метров на 30 – 40, но тут с шипеньем и уханьем вырвался со дна какой-то газ рядом с плечом, метрах в полутора, и я успел увидеть глубокую воронку с маленьким выступившим конусом в центре и фонтанчиком из него. Потом в лоб коротко ударила волна от воронки… Вначале я подумал, что газ вырвался со дна, но вспомнил, что такие явления в Черном море возможны на глубинах около 2000 метров, а какая уж тут глубина, рядом с берегом? Так что я, успокаивая себя, сделал еще несколько гребков, когда пришла мысль, что это выдохнул дельфин… Наверное, большой, может быть, он до сих пор рядом плавает. Сердце заколотилось. Ведь дельфин – это зубатый кит, и хотя легенды ходят про их доброжелательность к людям, но эти байки, понятно, распространяют те, кто недоброжелательности не испробовал. Может, дельфины настолько умны, что свидетельств своего возможного каннибальства, в отличие от тупых акул, не оставляют… А я, похоже, вплыл на территорию, на которой дельфины кормились. Я даже попытался рассмотреть животных под водой, но ничего не увидел, никакого хотя бы силуэта. Почему и поплыл дальше, скрепив, конечно, несколько сердце.

Вернувшись на берег, я пристальнее всмотрелся в море, и в голову стали приходить объяснения картинкам, которые прежде мимолетом обозревались и мыслей не вызывали. Например, многочисленные небольшие выступы на поверхности воды, вокруг которых она вихрилась, набегая, оказалось, двигаются, и именно сами образуют волнения вокруг себя. Не иначе это были оконечности спинных дельфиньих плавников, а не обломков скал, унесенных штормами с берега. Иногда и сами спинки показывались или вытенялись под водой, а дальше в море вырезались из него высокие плавники и мощные горбы спин. Видимо, около берега искала себе пропитание дельфинья молодь, а родители охотились метрах в 150 – 200 от берега. Там и воронки с расходящимся вокруг гребнем воды появлялись, и глухие вздохи-выдохи, испугавшие меня, оттуда доносились.

А вскоре и прямо подтвердилось, что я делю мою частичку моря с дельфинами, когда из-за мыска, который ограничивал бухточку справа, выплыла лодочная кавалькада. Впереди на красной байдарке продвигался плотноватый, лысоватый, хмуроватый мужчина, Начальничек, как почему-то я его окрестил. За ним на желтой байдарке скользила девчушка политически незрелого возраста, с двумя веселыми русыми косичками. Замыкали строй два разнолетних парнишки, сосредоточенно выгребавших на синем каноэ. Начальничек и возгласил: «Смотрите, дельфины!». «Дельфины, дельфины!», – зазвенела девочка. А ребята мужественно промолчали.

Вообще природа мало доставляла хлопот, скорее, забавляла. Например, почему чайка садилась на камень по левую руку от меня, а баклан – на обломки скал по правую? И если чайка иногда и справа устраивалась, коли место бакланом не было занято, то тот никогда слева не объявлялся. Баклан оказался намного осторожнее чайки. Та подпускала к себе метров на 10, а то и ближе, а баклан срывался с места и за 20 метров. Иногда взлетал, иногда нырял, да так, что, казалось, утонул. Я как-то подошел к тому месту, откуда он нырнул, как можно скорее. На дне не увидел никакого следа. И в пределах взгляда не было птицы на поверхности. Лишь солнечные блики качались и смеялись на маленьких волнах. Подумалось, что баклан, нырнув, превращается в камень. А в другом, незнамо каком месте и из другого камня снова оборачивается в птицу. В вольной природе каких только чудес не бывает, и всамделишних, природного происхождения, и придуманных – только труд приложи.

Как-то меня посетил куропаточий выводок. Я пережидал дневной зной в небольшом распадке, по которому весной спускалась талая вода, а сейчас он был сух. По откосам распадочка, по окраинам оставленного водой руслица росли кое- где маслины, под одной из которых я и нашел себе благодатную тень. От чтения меня отвлек шелест, на противоположный бок распадка в нескольких местах уселись куропатки, скорее всего, самцы – куропачи. Вслед за ними сверху откоса пестрыми волнами заскользили вниз цыплята в сопровождении куропатки. Я уткнулся опять было в книжку, но что-то меня потянуло поднять голову. Цыплята, как оказалось, освоили уже и мой бок долинки, и в полуметре от меня пасся хвостиком вверх куропаченок, который вдруг поднял головку и взглянул на меня черным круглым глазом. Так мы и смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он опять занялся своими земными делами, а вскоре выше всех сидевший петушок что-то клекотнул и полетел в верх распадка, за ним побежали курица с цыплятами, которые переваливались с лапки на лапку, покручивая гузками. Думаю, что глядеть глаза в глаза – это животная манера. Люди, бывает, заранее прячут глаза при встрече, а животные – никогда. Возможно, выдаю желаемое за действительное, но сдается, что гориллы ещё не умеют отводить глаза, а на следующей ступени близости к человеку шимпанзе уже овладели этой наукой. Из чего, полагаю, следует, что предки человека на самом деле были когда-то животными, в том числе и птицами. И женщины, судя по способности (или пристрастию?) вилять, как говорится, бедрами, сохранили в себе больше птичьего, чем мужчины. Наверное, я так теперь обязательно и буду писать, когда какая-нибудь кокетка начнет вертеть гузкой, – по-цыплячьи, по-утиному, по-гусиному или как-то еще, в зависимости от художественной задачи.

Вообще соплеменники расстраивали. В первую очередь, мальчишки, мелкотня. Я их уничтожители прозвал, потому что они, копаясь в прибрежных камнях, отлавливали все живое. И крабиков, размером с копейку, и мизинечных мальков. Ну и матерились детишки беззаветно.

Подальше от берега, там же, где кормились дельфины, добывали морепродукты промышленники постарше, с масками, порой в гидрокостюмах и с гарпунами, садками. Набивали их, в основном, рапанами продажной величины. Мне так казалось, что дельфины намеренно не соперничали с промышленниками. Дельфинье стадо как будто нарочно не приплывало на кормежку, если могло столкнуться с ними. То есть уже с утра, когда я приходил к морю, дельфинов не было, а потом, попозже обязательно появлялись охотники.

Еще встречались девицы с фотоаппаратами или смартфонами. Неподалёку располагалась каменная гряда, с выступавшими толстенными отломками некогда береговых пластов. Перебираться через эту чертоломицу было непросто, хотя издали гряда выглядела как спинной плавник ерша. Большое видится на расстоянии, но плоским. Вот на этих «колючках» -отломках девушки любили фотографироваться. На них всегда был хоть слабый ветерок, который распущенные волосы развевал. Девушки становились в позу греческой буквы «лямбда» (это которая раздернутый вход в палатку напоминает), волосы распушивали, подбрасывали, а подружки их снимали. Наверное, потом в различных «книгах морд» получали лайки. Реклама – двигатель…

Сам же я по традиции читал. Сначала книжку про Василия Аксенова – напал как-то на «бестселлер» Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов». А где Аксенов, там и шестидесятники, и диссиденты, и общественное звучание – причем якобы лидерское… О том времени все еще говорят, видимо, есть зудящее подозрение, что сказано и не все, и не так. Потому решил почитать и сами произведения одного из головных «шестидесятников». Что публиковалось в Союзе, я читал, и мнение, которое об Аксенове сложилось, не совпадало с кабаково-поповским. Так что решил познакомиться и с эмигрантским творчеством его. Обновленное впечатление опять-таки противоречило «Аксенову», но и собственному прежнему мнению. Впрочем, тема выявилась запретной вообще, поскольку для меня открылось аксеновское матерщинничество. А мат, убежден, выносит текст из литературы, из беллетристики. И предмет интереса, а также желательного высказывания вроде бы исчез (на аксеновском, во всяком случае, примере и образце). Но тут случилась экранизация аксеновской «Таинственной страсти». Телеверсия оказалась стыдливей, и формально табу можно было снять…

Самое претенциозное, что говорится об Аксенове и его товарищах, якобы они народники, то есть народ эту компанию любит, ценит, признает выразителем своих чаяний и дум.

И Аксенов со товарищи за народ болеют, чувствуют себя его частью, хотя в то же время немножечко «вождят». Насчет второго проще всего, наверное, составить мнение. Стоит только вспомнить сцену из «Страсти», когда вся соль компании, отдыхающей в Крыму, идет за пивом, узнает, что в Чехословакию введены войска стран Варшавского Договора, и сообщество охватывает отчаяние и ужас, мол, наметившийся к дальнейшему раскочегариванию демократический пар вышел на свисток. А серая народная масса тупо и бесчувственно стоит в пивной очереди. Представляется, что между народом и помянутой, представляющей саму себя элитной компанией обнаружилось, мягко говоря, противоречие.

На самом деле снова проявился разлад между элитой и народом. Наперекор заблуждению, отождествлению элитой себя с народом, такому давнему, вековому, что кажется естественным и вечным. Мол, если плохо набольшим, то и народ страдает. А если хорошо, то благоденствие всеобщее. Враньё это выдает себя и разрешается в критических обстоятельствах, в том числе эмиграцией. И вот тогда обнаруживается, что элита расстается с народом легко и бесстыдно, но и народ по эмиграции не плачет, не зовет и не жалеет ее. Так что с одной стороны – чванство, презрение и страх, с другой – недоверие, подозрительность и зависть (есть основания думать, что похожие соображения мучили и Аксенова, поскольку «таинственная страсть» – это страсть к предательству, под чары которой в разных личных и социальных обстоятельствах попадает едва ли не каждый персонаж одноименного фильма, включая главного героя). Да и в «Аксенове» авторы в конце концов признаются, что круг почитателей писателя, его социальное влияние на самом деле не очень широки.

Поскольку верхи (по самоощущениям) взяли-таки себе роль интеллектуальных, интеллигентских предводителей, то можно без стеснения назвать помянутые отношения – как между умственным и физическим трудом, и даже отчасти – противоречиями классовой борьбы. Сглаживаются они вместе с уничтожением труда, хотя по Аксенову – никогда…

За Аксеновым и шестидесятниками валит также слава людей протеста, вплоть до того, что в биографическом кабаково-поповском сочинении протестной объявляется даже одежда Аксенова. Сам писатель об особых значениях своих джинсов и пиджака ничего не говорил. Но протест Василий Павлович и его команда выказывали, безусловно. Аксенов даже назвал свои резоны: большевики-коммунисты в свое время убили царя, незаконно захватили власть, за что им во веки веков нет прощения, и являются держимордами. Что не помешало русскому писателю укрыться в государстве, которое также утвердилось совершенно нелигитимно, в котором четырех президентов убили, троих ранили, в двоих точно стреляли, в котором «охота на ведьм», инакомыслящих была даже не государственной, а национальной политикой и увлечением. Аксеновский протест был явлением большей частью личным, а не общественным, обидой и местью за лишенческое, частью барачное, полутемное, полное страхов детство и отрочество. Не случайно всем друзьям из «Таинственной страсти» автор приписывает репрессированных родителей, чего у некоторых прототипов не было вовсе. Шестидесятники сказали «а» – и ничего широко-социального не встало им навстречу, в поддержку и в продолжение, что они с горечью и обнаружили. А пример отважного обличения держиморд… Безумству храбрых мы славу поем, затаив на дне души утешительное сознание, что сумасшествие не заразно. И смельчаки за собой никого не утянут, не удудят, как крыс в сказке…

Однако в качестве положительного идеала Аксенова, как мне показалось, приходится назвать, как ни странно, все того же держиморду, но просвещенного. Просвещенный монарх – понятие, мечта историческая. И у Аксенова проявления этого вселенского счастьеустроительного, дарующего Чистый Воздух персонажа также историчны – от Екатерины Второй в прошлом до Стаса Горелика в настоящем и будущем. Однако и темную, злую, тоталитарную силу Аксенову также пришлось признать исторической, присущей не только большевикам – коммунистам.

И коммунизм для Аксенова выступает не в своей идейной и практической конкретике, а как очередное проявление всевременного и всеобщего зла, Молохом, которому в современности, на другой части земли противостоит другой, не менее жестокий и бесчеловечный Молох. Поэтому и о своем будущем в той заокеанской стране Аксенов иллюзий не испытывал. Заштатный профессоришка, только в этом качестве общественно и нужный… Здесь Василий Павлович угодил почти в десятку.

Творческий метод Аксенова – фантазия Он мечтал о том, чтобы, вместо Древа Фактов расцвело Древо Фантазии. Вот и нафантазировал себе врага, испугавшего и обидевшего с младых ногтей, да и назвал его большевизмом и коммунизмом.

А дай-ка тут фантазну и я.

Допустим, некто Ваксон, упорный правдолюбец, понял, что не только правды не сказал, но и не знает, где она и в чем. Он увидел, что не дал даже ничего нового, а когда открыл тайну страсти, свою и своих друзей и близких – к предательству, из-за которой он сам себя вряд ли может назвать честным человеком, то умер. И приложился-таки к народу своему.