Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Происхождение названия «куман» достаточно убедительно раскрывается через его фонетическую параллель в виде слова «кубан» (для тюркских языков характерно чередование «м» и «б»), которое, в свою очередь, восходит к прилагательному «куба», обозначающему бледно-желтый цвет. У древних тюрков цветовая семантика названия племени часто соотносилась с его географическим положением. Желтый цвет в этой традиции мог символизировать западное направление. Таким образом, усвоенный византийцами и западноевропейцами псевдоэтноним «куманы»/«кубаны», видимо, имел хождение среди кимако-«кыпчакских» племен для обозначения их западной группировки, которая во второй половине XI – начале XII в. заняла степи между Днепром и Волгой[57 - Это не исключает вероятности существования особого племени, называвшегося «кубан»/«куман», – предков кумандинцев Северного Алтая (см.: Потапов Л.П. Из этнической истории кумандинцев // История, археология и этнография Средней Азии. М., 1968; см. также: www. kunstkamera.ru/siberia – официальный сайт Отдела этнографии Сибири МАЭ РАН. С. 316–323). Для характеристики соотношения этнических терминов «куман» и «кыпчак» стоит отметить также, что в самой «кумано-кыпчакской» среде они отнюдь не являлись синонимами. Не смешивает их и эпос тюркоязычных народов. Только в поздней ногайской эпической поэме «Сорок ногайских богатырей» встречаются такие строки: «Страна куманов, мои кыпчаки, / Пусть садятся на коней добры молодцы!» (Айт десенъиз, айтайым («Если просите, спою…»). Черкесск, 1971. С. 6). Однако здесь, скорее всего, воспроизводятся достаточно отдаленные и уже не вполне адекватные представления об исторических реалиях XIII в.].

Несмотря на то что название «куманы» было хорошо известно в Древней Руси, здесь за ними закрепилось другое наименование – «половцы»[58 - На идентичность половцев и куманов указывает летописное выражение: «кумане рекше половци», то есть «куманы, называемые половцами» (см. статью Повести временных лет под 1096 г., Лаврентьевскую летопись под 1185 г., Ипатьевскую под 1292 г.). В.В. Бартольд считал, что «куманская» этнонимика проникла в древнерусское летописание из Византии. Однако этому противоречит, например, наличие «князя Кумана» в летописном списке половецких ханов, убитых во время похода 1103 г. русского войска в степь.]. С этим словом связана любопытная этимологическая путаница, сыгравшая в историографии такую важную роль, что даже исказила представления ученых об этногенезе «куманов»/«кыпчаков». Истинное его значение оказалось непонятно уже славянским соседям Руси – полякам и чехам, которые, усмотрев в нем производное от старославянского «плава» – «солома», перевели его термином «плавцы» (Plawci/Plauci), образованным от прилагательного «плавый» (plavi, plowy) – западнославянского аналога древнерусскому «половый», то есть изжелта-белый, белесовато-соломенный. В исторической литературе объяснение слова «половец» от «половый» первым предложил в 1875 г. А. Куник[59 - См. его примеч. на с. 387 в кн.: Дорн Б. Каспий. О походах древних русских в Табаристан // Записки Императорской Академии Наук. Т. 26. Кн. 1. СПб., 1875.]. С тех пор в науке прочно укоренилось мнение, что «такие названия, как половцы-плавцы… не являются этническими, а служат лишь для объяснения внешнего вида народа. Этнонимы «половцы», «плавцы» и др. обозначают бледновато-желтый, соломенно-желтый, – названия, служившие для обозначения цвета волос этого народа»[60 - Расовский Д.А. Половцы // Seminarium Kondakovianum. Т. VII. Praha, 1935. С. 253; из новейших исследователей см., напр.: Плетнева С.А. Половцы. М.: Наука, 1990. С. 35–36.]. Хорошо известно, что среди тюрков действительно встречаются светловолосые люди. В результате на страницах многих исторических трудов XX в. половцы предстали в образе «голубоглазых блондинов» – потомков европеоидов Центральной Азии и Западной Сибири, подвергшихся в VIII–IX вв. тюркизации[61 - Вот лишь одно характерное высказывание: «Как известно, пигментация волос неразрывно связана с определенным цветом глаз. В отличие от остальных тюрок, черноволосых и кареглазых, белокожие половцы представали в золотистом нимбе волос над яркими голубыми глазами… Столь характерная цветовая гамма половцев, вызывавшая восхищение современников, для историка оказывается своего рода «генеалогическим свидетельством», помогая связать их происхождение с загадочными динлинами китайских хроник («белокурым народом», обитавшим в I–II вв. у северных границ Китая. – С. Ц.), а через них – с людьми так называемой «афанасьевской культуры», чьи погребения III тысячелетия до н. э. были открыты археологами в Прибайкалье. Таким образом, в океане времен половцы предстают перед нами в качестве потомков древнейших европейцев, вытесненных из Восточной и Центральной Азии начавшейся когда-то широкой экспансией монголоидных народов. «Отуреченные» некогда «динлины», они потеряли свою древнюю родину, сменили язык, и общетюркский поток вынес на простор причерноморских степей… уже последние остатки некогда сильного и многочисленного, а теперь вымирающего и теряющего среди других свой облик золотоволосого народа, отмеченного уже признаками своего азиатского прошлого» (Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2001. С. 430–431).].

Многолетняя приверженность исследователей этому взгляду на происхождение половцев вызывает только недоумение. Не знаешь, чему удивляться больше – разыгравшейся фантазии историков, пустившихся во все тяжкие, не только не имея на руках даже косвенного свидетельства о европеоидной внешности половцев – соседей Руси[62 - Здесь уместно вспомнить ярко выраженные «монгольские» скулы на знаменитом «портрете-реконструкции» М. Герасимова облика князя Андрея Боголюбского, чьей матерью, как известно, была половчанка.], но и вопреки всем антропологическим данным, недвусмысленно подтверждающим их принадлежность к монголоидной расе, или неразборчивости языковедов, которые, казалось бы, могли знать, что в случае происхождения слов «половец», «половцы» от «половый» ударение в них непременно приходилось бы на последний слог (как в словах «соловец», «соловцы» – производных от «соловый»)[63 - Сознавая очевидную нелепость рассуждений о европеоидах-блондинах применительно к половцам, но не решаясь расстаться с «соломенной» этимологией термина, Н.Н. Коринный полагает, что «половым» русским людям мог казаться цвет кожи этих кочевников («половцы», то есть «желтолицые») (см.: Коринный Н.Н. Указ. соч. С. 107). Тут одно из двух: либо исследователь никогда не видел солому, либо в жизни не встречал тюрков.].

Между тем после обстоятельных исследований Е.Ч. Скржинской[64 - См.: Скржинская Е.Ч. Половцы. Опыт исторического исследования этникона // Византийский временник. 1986. Т. 46. С. 255–276; Скржинская Е.Ч. Русь, Италия и Византия в Средневековье. СПб., 2000. с. 38–87.] вопрос о возникновении и первоначальном значении древнерусского названия «половцы» может считаться окончательно решенным. Исследовательница обратила внимание на характерную особенность географических представлений киевских летописцев XI–XII вв., а именно устойчивое деление ими территории Среднего Поднепровья на две стороны: «сю», «сию» (то есть «эту», или «Русскую», лежавшую, как и Киев, на западном берегу Днепра) и «ону» («ту», или «Половецкую», простиравшуюся к востоку от днепровского правобережья до самой Волги)[65 - Ср. с летописным: «вся Половецкая земля, что же (есть. – С. Ц.) их межи Волгою и Днепром».]. Последняя обозначалась также как «он пол», «оный пол» («оная сторона», «та сторона»)[66 - «Слышав же Святополк идуща Ярослава, пристрои бещисла вой, руси и печенег, и изыде противу ему к Любичю об он пол Днепра, а Ярослав [встал] об сю [сторону]» (статья под 1015 г.).]. Отсюда стало понятно, что «слово «половец» образовано по месту обитания кочевников – подобно другому слову – «тоземец» (житель «той земли»)», ибо для русских людей половцы были обитателями той («оной»), чужой стороны Днепра (об он пол = половцы) и в этом качестве отличались от «своих поганых», черных клобуков, обитавших на этой («сей»), своей стороне реки. В этом противопоставлении и родился специфический русский этникон «они половици»[67 - В Киевской летописи под 1172 г. говорится, что князь Глеб Юрьевич «ехал на ону сторону [Днепра] к онем половцем». Словарь М. Фасмера также фиксирует понятие «онополец, онополовец» – живущий по ту сторону реки, производное от церковнославянского «об он пол» (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1971. Т. 3. С. 142).], или просто «половици», трансформировавшийся в процессе развития древнерусского языка в «половцы»[68 - Скржинская Е.Ч. Русь, Италия и Византия в Средневековье. С. 81, 87.]. Вполне естественно, что за рамками данной географической традиции своеобразный южнорусский термин оказался недоступен для понимания, вследствие чего был неверно истолкован не только западными славянами, но даже образованными людьми Московской Руси[69 - О позднейших этимологиях слова «половцы», распространенных среди московских книжников конца XV – начала XVI в., можно судить по сохранившимся известиям иностранных писателей. Так, польский ученый и историк Матвей Меховский слыхал, что «половцы в переводе на русский язык значит «охотники» или «грабители», так как они часто, делая набеги, грабили русских, расхищали их имущество, как в наше время делают татары» («Tractatus diabus Sarmatiis, Asiana et Europiana», 1517 г.; цит. no: Скржинская Е.Ч. Русь, Италия и Византия в Средневековье. С. 41). Следовательно, его информатор отталкивался от древнерусского «ловы» – «охота». А по свидетельству Сигизмунда Герберштейна, посла австрийского императора при дворе великого князя Василия III, москвичи того времени производили слово «половцы» от «поле». Следует добавить, что ни тогда, ни раньше, в домонгольскую эпоху, русские люди не примешивали сюда прилагательное «половый».].

Кафтан половецкого хана из Чингульского кургана.

Реконструкция

Полное незнание древнерусской литературой «кыпчаков» свидетельствует о том, что на Руси изначально и в течение всего «половецкого» периода сношений со степью имели дело исключительно с кимакской (куманской) группировкой половцев[70 - В этой связи показательны упоминаемые в летописи «половцы Емякове». Иемеки были одним из главенствующих племен в кимакском племенном союзе.]. Согласно библейской классификации народов, русские летописцы причисляли их к потомкам Измаила, «пущенным на казнь християном»: «Измаил роди сынов 12, от нихже суть 4 колена: Торкмене, Печенези, Торци, Кумани, рекше Половци, иже исходить из пустыни» (статья под 1096 г.). В остальном половцы так мало интересовали наших древних писателей или, вернее будет сказать, были ими так люто ненавидимы, что во всей древнерусской литературе не осталось никаких этнографических описаний половцев, кроме краткой, но до крайности неприязненной заметки в составе сравнительного обзора о «законах» (обычаях и нравах) народов, помещенной во вступительной части Повести временных лет («…половци закон держать отець своих: кровь проливати, а хвалящеся о сем, и ядуще мерьтвечину и всю нечистоту, хомяки и сусолы [суслики], и поимають мачехи своя и ятрови [свояченицы]…»), да беглого наблюдения в статье под 1097 г. о «волчьем» культе, характерном для многих тюркских народов: накануне сражения с венграми половецкий хан Боняк в полночь «отъехал» в поле «и поча выти волчьски, и волк отвыся ему, и начата мнози волци выти»[71 - Ср. с тем, что в былине об Алеше Поповиче и Тугарине последний персонаж приезжает в Киев в сопровождении двух серых волков. Историческим прототипом былинного Тугарина, возможно, является летописный Тугоркан – половецкий хан, ставший в 1094 г. тестем Святополка Изяславича и убитый в сражении на р. Трубеж (1096).]. Вследствие этого основные сведения о половцах приходится черпать из других источников.

Половецкое погребение XII–XIII вв.:

1 – погребение с остатками гробовища; 2 – полусферические бляхи, плакированные золотом в виде семилепестковых розеток; 3 – бронзовые пуговицы; 4 – пастовая бусина; 3 – янтарная бусина; 6 – серебряная цепочка; 7 – серебряные колечки; 8 – бронзовая, плакированная золотом пластина; 9 – бронзовые, плакированным золотом дуговидные пластины; 10 – серебряная шейная гривна. Город Орджоникидзе Днепропетровской области

По некоторым подсчетам, во второй половине XI в. южно-русские степи заселило около дюжины больших половецких орд, насчитывавших от 30 000 до 30 000 человек каждая[72 - См.: Плетнева С.А. Указ. соч. С. 115.]. По мере укрепления своего могущества и влияния половцы поглощали и ассимилировали других обитателей степи – торков и печенегов. В области социально-экономических отношений половцы находились тогда на начальной, так называемой таборной стадии кочевания, для которой характерна чрезвычайная подвижность степняков в связи с отсутствием у них постоянных мест кочевий. «Это племя, – замечает византийский церковный писатель XII в. Евстафий Солунский, – не способно пребывать устойчиво на одном месте, ни оставаться [вообще] без передвижений; у него нет понятия об оседлости, и потому оно не имеет государственного устройства».

Действительно, каждая половецкая орда представляла собой обособленный родоплеменной коллектив, возглавляемый старейшинами – беками и ханами. По словам рабби Петахьи Регенсбургского (XII в.), «куманы не имеют общих владетелей, а только князей и благородные фамилии». В случае нужды они могли создавать временные военные союзы, но без единого руководства.

Быт половцев был скуден и неприхотлив. Жилищем им служили войлочные юрты и крытые повозки; обыкновенный их рацион состоял из сыра, молока и сырого мяса, размягченного и согретого под седлом лошади. Хлеба они не знали вовсе, а из зерновых культур употребляли в пищу только рис и просо, добываемые посредством торговли.

Недостаток съестных припасов, изделий ремесленного производства и предметов роскоши половцы восполняли путем набегов на окрестные земли. Одной из важнейших статей добычи были рабы, которых сбывали на невольничьих рынках Крыма и Средней Азии.

Половецкие статуи:

1 – Краснодарский край, станица Старая Леушковская. Краснодар. Краеведческий музей; 2 – Донецкая область, Артемовский район, село Ступки. Москва. Государственный исторический музей; 3 – Донецкая область, Артемовский район, село Скотоватое. Москва. Государственный исторический музей; 4 – Донецкая область, Артемовский район, село Ступки. Москва.

Государственный исторический музей.

Материал всех статуй – песчаник

Тактика грабительских налетов («облав») была доведена половцами до совершенства. Основной упор делался на стремительность и внезапность нападения. Участник Четвертого крестового похода, французский хронист Робер де Клари, поражался тому, что половцы «передвигаются столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в шесть, или семь, или восемь дней [обычного] перехода… Когда они поворачивают обратно, вот тогда и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут все, что могут добыть». Евстафий Солунский дает половцам сходную характеристику: «Это летучие люди, и поэтому их нельзя поймать»; народ этот «в одно и то же время… близок и уже далеко отступил. Его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз». Даже такие полноводные реки, как Днепр, Днестр и Дунай, не являлись для половцев непреодолимой преградой. Для переправы кибиток они использовали своеобразные плоты, изготовленные из десятка растянутых лошадиных шкур, крепко связанных одна с другой и обшитых по краям одним ремнем. Воины переправлялись сидя верхом на кожаных мешках, набитых соломой и так плотно зашитых, что ни капли воды не могло просочиться внутрь. Те и другие «плавсредства» привязывали к хвостам лошадей, которые доставляли их на тот берег.

Основной тактической единицей половецкого войска было родовое ополчение численностью от нескольких десятков до 300–400 всадников, со своим предводителем – беком и знаменем (бунчуком). В целом каждая половецкая орда могла выставить примерно от четырех до семи тысяч взрослых мужчин-воинов. Из-за слабости своего вооружения (главными видами их оружия были луки[73 - Которыми, впрочем, половцы владели в совершенстве. По свидетельству рабби Петахьи, они «отлично стреляют из лука и убивают любую птицу на лету».] и копья, доспехами – плотные кожаные и войлочные куртки) половцы старались не вступать в лобовое столкновение с противником, предпочитая засады, притворные отступления и обходные маневры. Города и крепости, даже плохо укрепленные, почти всегда оставались для них неприступными. Не имея никаких осадных устройств, половцы крайне редко решались брать город «на копье», если только не рассчитывали застать его защитников врасплох. Обычно они стремились измором вынудить осажденных к сдаче, однако не были способны на ведение длительных осад, поскольку необходимость строго соблюдать режим сезонных перекочевок не позволяла им слишком долго задерживаться под городскими стенами.

На войне половцы придерживались степного кодекса чести: свято соблюдали законы гостеприимства по отношению к вражеским послам, в бою стремились не убивать знатных противников, а захватывать их в плен с тем, чтобы затем получить за них выкуп. В качестве союзников или наемников они, как правило, проявляли исключительную верность. Но соседи из них были плохие. Договоры, ручательства, клятвы не значили в их глазах ничего, а вероломство рассматривалось как похвальная хитрость. Византийская писательница Анна Комнин (ум. ок. 1153), дочь императора Алексея I Комнина, жаловалась на «податливость», «изменчивость» образа мыслей и «непостоянство» половцев. Такими же ненадежными и беспокойными соседями они стали и для Русской земли.

Пока торки были главными противниками половцев, последние придерживались заключенного со Всеволодом Ярославичем мирного договора. Но после ухода в 1060 г. основной части торческой орды в Подунавье половцы сразу забыли о дружеских обещаниях, данных ханом Блушем Всеволоду пять лет назад. Уже зимой 1061 г. орда хана Искала вторглась во владения переяславского князя. Всеволод, только что разгромивший торков, вероятно, недооценил грозившую ему новую опасность или просто не успел как следует «исполниться». Во всяком случае, он выступил против половцев с небольшой дружиной без привлечения «воев», то есть городского ополчения. В сражении, состоявшемся 2 февраля, русское войско было разбито. Повоевав Переяславскую землю, половцы ушли назад в степь. «Се бысть первое зло от поганых и безбожных враг», – отметил летописец.

Как известно, беда не приходит одна.

Глава 4

Мятежные изгои

I

Поражение Всеволода от половцев стало предвестием череды внутренних смут и раздоров, которые привели в конце концов к полному крушению политического режима соправления трех братьев.

Мир в княжеском семействе нарушил владимиро-волынский князь Ростислав Владимирович. Причины его возмущения против дядей неизвестны. Летопись сообщает только, что в 1064 г. «бежа Ростислав Тмутороканю»[74 - Согласно археологическим данным, Тмуторокань была тогда процветающим военным, торгово-ремесленным и церковным центром Северного Причерноморья. Город окружали мощные стены из сырцовых кирпичей, облицованных камнем. Раскопки в жилых кварталах обнаружили следы развитого керамического производства и остатки фундамента большой церкви Святой Богородицы.]. Поступок этот во всяком случае показывает, что Ростислав был недоволен посажением его на владимиро-волынское княжение и, видимо, рассчитывал на что-то другое[75 - По С.М. Соловьеву, Ростислава «манила Тмутаракань, то застепное приволье, где толпились остатки разноплеменных народов, из которых храброму вождю можно было набрать себе всегда храбрую дружину, где княжил знаменитый Мстислав, откуда с воинственными толпами прикавказских народов приходил он на Русь и заставил старшего брата (Ярослава. – С. Ц.) поделиться половиною отцовского наследства. Заманчива была такая судьба для храброго Ростислава, изгоя, который только оружием мог достать себе хорошую волость, и нигде, кроме Тмутаракани, не мог он добыть нужных для этого средств» (Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. Т. 1–2. С. 341–342). Дальнейшие действия Ростислава, однако, показывают, что Тмуторокань была для него не средством, а целью, что никакая другая волость Русской земли его не прельщала, и меньше всего вдохновлял его пример Мстислава.]. Вместе с Ростиславом бежали двое родовитых людей, должно быть его сверстники и хорошие знакомцы, – некто Порей и сын новгородского посадника Остромира Вышата. Кроме того, владимиро-волынского князя сопровождала дружина удальцов, причем достаточно многочисленная[76 - Набрать дружину Ростислав мог на нижнем Дунае, где образовалась странная смесь бродячего населения, среди которого, по словам византийского историка Михаила Атталиата, встречались люди всякого языка. Источники свидетельствуют о существовании здесь с X в. вольных русских поселений (см.: Цветков С.Э. Русская история. Кн. 2. М., 2004. С. 89–90; Готье Ю.В. Русские на Балканском полуострове в XI–XIV веках // Ученые записки Московского государственного педагогического института им. К. Либкнехта. Серия историческая. Вып. II. М., 1939. С. 7).], ибо летописец говорит, что Ростислав силой «выгна» из Тмуторокани сидевшего там Глеба, сына Святослава Ярославича, «а сам седе в него место».

Святослав тотчас вступился за сына. В 1065 г. он привел под Тмуторокань черниговскую рать. Ростислав оставил город без боя не потому, что «убоявся» Святослава, замечает летописец, «но не хотя противу стрыеви [дяди (по отцу)] своему оружья взяти»[77 - Неожиданное превращение нарушителя спокойствия в почтительного родственника говорит о том, что начиная с этого момента мы имеем дело с летописным пересказом существовавших некогда «тмутороканских хроник», где портрет Ростислава был выдержан в идиллических тонах: «Бе же Ростислав мужь добр на рать, возрастом же леи и красен лицем, милостив убогим».]. Посадив Глеба в Тмуторокани, Святослав возвратился в Чернигов, где спустя недолгое время опять увидел сына, вторично изгнанного Ростиславом с тмутороканского стола.

На этот раз немедленного ответа со стороны Святослава не последовало, так как Ярославичи были встревожены нападением на Псков полоцкого князя Всеслава (см. с. 35 данного издания). Ростислав утвердился в Тмуторокани в качестве законного правителя, который «емлюще дань у касог и у инех стран». По-видимому, он захватил также часть побережья Восточного Крыма вместе с Керчью[78 - См.: Кулаковский Ю.А. Прошлое Тавриды. Киев, 1906. С. 85–86; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX – начало XII в.). СПб., 2000. С. 82.]. Это вызвало немедленную реакцию со стороны византийских властей Крыма. В 1066 г. херсонский катепан[79 - В летописи «котопан». Катепан – первоначально (с IX в.) предводитель воинского подразделения византийской армии, сформированного из иноземцев. С X в. – начальник крупных пограничных округов (катепанатов), обладавший всей полнотой военной и гражданской власти (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей (текст, перевод, комментарий) / Под ред. Г.Г. Литаврина и А.П. Новосельцева. М., 1989. с. 358–359, примеч. 37).] под предлогом переговоров явился к Ростиславу и на пиру поднес ему заздравную чашу с медленно действующим ядом. Ростислав умер на седьмой день, когда его отравитель уже благополучно вернулся в Херсон, поведав горожанам о результатах своего посольства. Коварный поступок катепана возмутил жителей Херсона, которые побили его камнями, желая, по всей видимости, предотвратить карательную акцию против своего города со стороны тмутороканской Руси. Однако мстить за князя-изгоя никто не собирался[80 - Население Тмуторокани вообще представлено летописцем безучастным свидетелем княжеских междоусобиц, что вряд ли соответствует действительности. Но краткость летописного изложения «тмутороканского эпизода» 1064–1065 гг. не позволяет высказать на этот счет даже предположений.]. Вернувшийся в Тмуторокань Глеб занялся совершенно другими делами, в частности измерением ширины Керченского пролива – от Тмуторокани до новых русских владений в Керчи[81 - В 1792 г. на берегу Керченского пролива был найден знаменитый «Тмутороканский камень» – мраморная плита с выбитой на ней древнерусской надписью, гласящей: «В лето 6576 (1068) индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева [Керчи] 14 000 сажен». Указанное расстояние (21,386 км, если имеется в виду прямая сажень, или 24,696 км, если мерная (о видах древнерусской сажени см.: Рыбаков Б.А. Из истории культуры Древней Руси. Исследования и заметки. Издательство Московского университета, 1984. С. 109) ненамного отличается от реального (23 км).].

II

Почти одновременно с Ростиславом на другом краю Руси меч против Ярославичей обнажил полоцкий изгой, князь Всеслав Брячиславич. Сущность острейшего конфликта, возникшего в середине 60-х гг. XI в. между ним и тремя братьями-соправителями, осталась нераскрытой в древнерусском летописании, в связи с чем опираться здесь приходится на косвенные данные.

Полоцкая земля – племенная территория западной группировки кривичей, осевших в верховьях Западной Двины и Березины, – позже других восточнославянских земель признала власть киевской династии[82 - См.: Цветков С.Э. Русская история. Кн. 3. С. 19–21.] и первой вышла из-под ее контроля. Не позднее конца 80-х гг. X в. здесь образовался особый удел Изяслава, сына князя Владимира Святославича и полоцкой княжны Рогнеды[83 - Там же. С. 22.]. Во время усобицы 1015–1019 гг. между сыновьями Владимира Полоцкая земля окончательно обособилась от Киева, превратившись в наследственное владение отдельной ветви княжеского рода – Рогволожичей[84 - Там же. С. 261, 312.]. Это не означало, что полоцкие князя исключили себя из сферы общерусских интересов. Полоцк по-прежнему оставался причастен ко всем политическим, экономическим и культурным процессам, происходившим в Русской земле.

Борясь за свое особое место в восточнославянском мире, Полоцк традиционно соперничал с Новгородом[85 - Взаимное отчуждение этих двух русских городов было столь велико, что даже в середине XI в., по данным археологии, новгородско-полоцкое пограничье представляло собой обширную зону почти незаселенных лесов (см.: Древнерусские княжества X–XIII вв. М., 1975. С. 217; Цветков С.Э. Русская история. Кн. 3. С. 23, 343).] и претендовал на обладание всем верхним течением Западной Двины, а также на земли в верхнем Понеманье и Поднепровье. В 1021 г. Ярослав заключил с Брячиславом Изяславичем союзный договор, который вроде бы урегулировал спорные территориальные вопросы путем уступки полоцкому князю ключевых пунктов на волоках возле Усвята и в устье Витьбы[86 - Цветков С.Э. Русская история. Кн. 3. С. 343–344.]. Наследник Брячислава, Всеслав, долгое время строго придерживался буквы и духа этого соглашения. С начала своего вокняжения в Полоцке (1044) и в продолжение двадцати лет он не допускал никаких враждебных выступлений против Ярослава и Ярославичей, а в 1060 г., верный союзническим обязательствам, принял участие в общерусском походе на торков.

Но смерть Ярослава подтолкнула Всеслава к поиску дальнейших путей расширения влияния Полоцкой земли и укрепления ее суверенитета. Полоцк уступал Новгороду в том важном отношении, что в нем не было епископской кафедры. Намереваясь сделать из своей столицы церковный центр княжества, Всеслав в 50-х гг. XI в.[87 - О датировке строительства полоцкой Софии (см.: Алексеев Л.В. Полоцкая земля: Очерки истории северной Белоруссии в IX–XIII вв. М., 1966. С. 199; Раппопорт П.А. Русская архитектура X–XIII вв. Л., 1982. С. 94).] начал возведение каменного собора Святой Софии «о седми версех», который должен был стать кафедральным храмом полоцкого епископа. Однако для учреждения Полоцкой епархии необходимо было получить согласие киевского митрополита и, следовательно, Изяслава Ярославича. Дело, вероятно, было бы легко улажено, если бы сюда не примешались два посторонних обстоятельства. Во-первых, как можно думать, созданию Полоцкой епископии всеми силами воспротивились новгородские архиереи – Лука Жидята[88 - См. о нем: Цветков С.Э. Русская история. Кн. 3. С. 370, 423.] и его преемник (с 1061 г.) Стефан. А во-вторых, между Полоцком и Киевом возникли новые территориальные трения. В конце 50-х – начале 60-х гг. XI в. Всеслав предпринял попытку закрепиться в северных областях Дреговичской земли (верховья Свислочи и Птичи), население которых, по-видимому, еще в первой половине этого столетия было обложено данью в пользу полоцкого князя[89 - Древнерусские княжества X–XIII вв. С. 225.]. Действия Всеслава вплотную затрагивали интересы Изяслава как владельца Турово-Пинской волости, образованной в границах расселения основного массива дреговичских племен, неблагосклонно взиравших на подчинение части своих сородичей Полоцком. Пик обострения пограничного спора пришелся на 1063 г., когда Всеслав заложил в верхнем течении Свислочи крепость Меньск (Минск). Исключительно военное предназначение этого укрепленного пункта, выявленное при раскопках Минского кремля[90 - Загорульский Э.М. Древний Минск. Минск, 1963. С. 112—ИЗ.], достаточно убедительно характеризует степень накала киевско-полоцкого противостояния в этом районе.

Разумеется, в такой обстановке вопрос об учреждении Полоцкой епископии сделался разменной монетой в отношениях между Полоцком и Киевом, а последующие события, превратившие Всеслава и Изяслава в личных врагов, надолго похоронили саму возможность его обсуждения. Полоцкая епархия была образована только в 1105 г., спустя четыре года после смерти полоцкого князя.

Вот что стоит за неожиданным сообщением летописи под 1065 г.: «В се же лето Всеслав рать почал».

В литературе высказывалось мнение, что действия Всеслава и Ростислава против Ярославичей были согласованы. Однако ввиду огромного расстояния между Полоцком и Тмутороканью это следует признать невероятным[91 - Если, конечно, не разделять веру автора «Слова о полку Игореве» в колдовскую силу Всеслава: «Всеслав князь… в ночь волком рыскаше: из Киева дорискаше до кур Тмутороканя». То, что некоторые исследователи полагают возможным использовать этот мифологический фрагмент «Слова» для доказательства союзнических отношений Всеслава с Ростиславом, является курьезом с любой точки зрения, в том числе хронологической, так как ночные набеги Всеслава в Тмуторокань приурочены здесь к короткому периоду его княжения в Киеве, которое имело место в 1068/69 гг., то есть спустя два года после отравления Ростислава.]. К тому же остается непонятным, какие общие интересы могли связывать двух князей-изгоев. Всеслав, несомненно, просто воспользовался тем, что захватом Тмуторокани Ростислав временно отвлек на себя внимание соправителей Русской земли.

Подобно Ростиславу, не желавшему воевать с родным дядей, Всеслав направил свой удар против новгородских владений сына Изяслава, Мстислава. В 1065 г. полоцкое войско подступило к стенам Пскова, но псковичи отбили нападение, и, видимо, с большими потерями для Всеслава, потому что следующий год прошел спокойно[92 - Если не считать страхов, возбужденных кометой Галлея 1066 г. и частичным солнечным затмением 22 сентября 1066 г. (см.: С вятский Д. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. Пг., 1915. С. 129–131). Эти небесные явления задним числом помещены в Повести временных лет под 1065 г.: «В си же времена бысть знаменье на западе, звезда превелика, луче имущее акы кровавы, восходящи с вечера по заходе солнечнем, и пребысть за 7 дний. Се же проявляше не на добро, посемь бо быша усобице многы и нашествие поганых на Русьскую землю, си бо звезда бе акы кровава, проявляющи крови пролитье… Пред сим же временем и солнце пременися, и не бысть светло, но акы месяц бысть…»]. Однако в 1067 г. Всеслав с новыми силами вторгся в новгородские пределы. Мстислав с войском ожидал его на реке Черехе, в Псковской земле. Произошла битва, закончившаяся полным поражением новгородцев и бегством Мстислава к отцу, в Киев. Столь решительный успех изменил планы Всеслава. Он не стал вторично осаждать Псков, а устремился прямо к Новгороду. Оставшись без князя, новгородцы растерялись. Сопротивления не было. Полочане с ходу «зая город до Неревьского конца», то есть овладели западной, левобережной половиной Новгорода, где находился княжеский кремль. Эта часть города была предана огню и мечу. С особым рвением грабители орудовали в новгородском соборе Святой Софии, откуда была вывезена вся церковная утварь и даже сняты паникадила и колокола[93 - Эти новгородские колокола, перекочевавшие на звонницу Святой Софии в Полоцке, прозвонят потом в «Слове о полку Игореве», где в рассказе о сверхъестественных способностях Всеслава есть такие строки: «Тому в Полотске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи в колоколы; а он в Кыеве звон слыша».]. Лишая Новгород его «святости» (предметов культа), Всеслав стремился к тому, чтобы принизить его значение как крупнейшего церковного центра Северной Руси; кроме того, это было наказание новгородцам за их неуступчивость в деле создания Полоцкой епископии.

Новгородский погром 1067 г. стал первым случаем разорения русского города в междукняжеской драке.

Преподобный Феодосий Печерский

Если бы Всеслав ограничился только набегом под Псков, то ему, вероятно, так и не пришлось бы иметь дело с Изяславом и его сыном. Но экзекуция над Новгородом вышла далеко за рамки мелкого эпизода в местной распре. Теперь в действиях Всеслава можно было усмотреть «попытку нейтрализовать Новгород, подчинить его Полоцку, захватить контроль над выходом к Балтийскому морю, отрезать Ярославичей от их северного оплота, расколоть русские земли на раздельные – северную и южную зоны влияния и тем самым совершить крупную политическую и территориальную перегруппировку сил»[94 - Франклин С., Шепард Д. Указ. соч. С. 364.]. Поэтому Всеслав встретил дружный отпор со стороны всех трех братьев-соправителей.

Зимой 1067/68 г., невзирая на лютую стужу, объединенные силы Ярославичей ступили на землю Полоцкого княжества. Изяслав использовал благоприятную ситуацию, чтобы по пути разрушить Меньск, уже четвертый год торчавший у него бельмом на глазу. Меняне «затворишася в граде», но это им не помогло. Город был взят штурмом и усердно обезлюжен: победители изрубили всех мужчин, а женщин и детей забрали в полон. 3 марта на реке Немизе/Немиге[95 - Спорный гидроним, локализуемый историками как непосредственно под Меньском/Минском, так и между Оршею и Друцком (Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. Т. 1–2. М., 1993. С. 671, примеч. 37).] Ярославичи сошлись с самим Всеславом. Валил сильный снег, но и он не мог прикрыть обильные потоки крови, пролившиеся с обеих сторон. «И бысть сеча зла, – говорит летописец, – и мнози падоша, и одолеша Изяслав, Святослав и Всеволод, Всеслав же бежа». Резня на Немиге по своей ожесточенности и в самом деле не имела себе равных и потому, видимо, прочно вошла в дружинные предания. Больше ста лет спустя «Слово о полку Игореве» опишет ее со следующими поэтическими подробностями: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными [цепями булатными], на тоце [току] живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом [хлебом] бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов».

Наступившая весна с ее разливами рек помешала Ярославичам пожать плоды победы; они ушли восвояси, предварительно пригласив Всеслава прибыть летом в Оршу для заключения мира. По-видимому, поражение на Немиге отрезвило полоцкого князя. 10 июля он явился на приглашение, из предосторожности разбив лагерь по другую сторону Днепра. Его недоверие было вполне оправданным, ибо, как показали дальнейшие события, Ярославичи твердо решили любыми средствами избавиться от опасного родственника. В ход пошло самое низкое вероломство. Дружелюбными заверениями, подкрепленными целованием креста, Изяслав, Святослав и Всеволод усыпили подозрительность Всеслава, который, положившись на крестную клятву, вместе с двумя сыновьями и немногочисленной свитой наконец переправился через Днепр в одной ладье. Но не успели полоцкие гости дойти до шатра Изяслава, как были схвачены и отправлены в Киев, в заточение.

Казалось, с покушениями мятежного племянника было покончено навсегда. На самом деле это была только прелюдия к настоящему кризису.

Глава 5

Чужак на киевском столе

I

Происшествие в Орше взбудоражило киевлян. Впервые русские князья так цинично надругались над крестоцелованием. Ответственность за попрание клятвы падала, конечно, на старшего князя – Изяслава, который своими действиями грозил навлечь на Русскую землю гнев Божий.

Особенное негодование нечестивый поступок киевского князя вызвал у части насельников Печерского монастыря. К тому времени пустынный холм под Берестовом, пятнадцатью годами ранее облюбованный немногочисленными отшельниками, ископавшими здесь свои «пещеры»[96 - Цветков С.Э. Русская история. Кн. 3. С. 372–373.], превратился в многолюдную обитель, центр духовного просвещения и летописания. При этом само устройство монастыря было коренным образом преобразовано. Уже второй печерский игумен Варлаам (ок. середины XI в.) вынес на поверхность земли деревянную церковь, а во второй половине 50-х гг. XI В. его преемник, преподобный Феодосий, положил конец пещерному монастырю, поставив над пещерами кельи и окружив их тыном. «Пещерная» традиция иноческого жития не прервалась вовсе, однако с этих пор она стала уделом немногих подвижников, которые вместе с основателем обители, преподобным Антонием, удалились на соседний холм, где устроили новые «пещеры», получившие название «ближних», или Антониевых (в отличие от прежних – «дальних», или Феодосиевых).

Изяслав оказывал покровительство Печерскому монастырю, с игуменом которого его связывала самая теплая дружба. Но дело было не только в духовной притягательности личности Феодосия, смиренного «простеца» и «трудника», создателя нового, русского типа святости – очищенной от аскетических крайностей, со строгим чувством меры, открытой для общения с миром и стремящейся просветить его светом евангельской истины. Феодосий был проводником общежительного (киновийного) идеала иноческой жизни, который приобщал печерское и вообще русское монашество к служению миру, а значит, в той или иной степени и княжеской власти, – и это если не разумом, то инстинктом понимал Изяслав.