– Прошу вас, сударыня, не верьте этому вероломному домино, – сказал граф, – он вас тотчас же выдаст.
Ришелье в бешенстве вышел на улицу, граф последовал за ним. Они дрались на улице Святого Фомы около Лувра. Более трехсот человек присутствовали при дуэли; противников удалось развести только после того, как граф получил два укола в руку и, в свою очередь, ранил герцога в живот.
Узнав об этом скандале, Парижский парламент отдал приказ арестовать обоих драчунов. 5 марта 1716 года они были заключены в Бастилию. Если бы эта дуэль случилась во времена кардинала Ришелье, молодые люди наверняка поплатились бы за нее жизнью, но регент проявил больше снисхождения к их проступку и через полгода освободил их. В знак примирения Ришелье обнял своего врага, и они вместе отобедали у коменданта крепости Бернавиля.
Однако регенту вскоре пришлось раскаяться в своем человеколюбии. Распространились слухи, что Ришелье, известный своими успехами у принцесс крови, в костюме цыганки пробрался в Пале-Рояль и похитил честь у дочери регента, герцогини де Валуа. Герцог Орлеанский поклялся достойно отомстить распутнику при первом же удобном случае.
В 1718 году такой случай представился, нужно было лишь умело им воспользоваться.
Герцог де Мэн, незаконнорожденный сын покойного короля, также претендовал на звание регента. Вокруг него сплотились все недовольные герцогом Орлеанским. Сначала они сочиняли песни, направленные против правительства, распускали слухи, порочащие регента, клеветали на него, потом перешли к дерзким выходкам и кончили заговором.
Герцог де Мэн, продолжая традиционную политику французских дворян-заговорщиков, обратился за помощью к Испании. Глава испанского правительства кардинал Альберони пообещал ему деньги и войска для ниспровержения регента. В инструкциях, отправленных кардиналом испанскому посланнику при французском дворе принцу Челламаре, не было оставлено без внимания ни малейшей подробности, которая могла обеспечить успех восстания. Но Челламаре, посредственный дипломат, олицетворенная геральдика, увешанная орденами, позволил французскому правительству провести себя и даже не заметил, как аббат Дюбуа проник в плохо скрываемую тайну заговора.
Вслед за этим открытием правительство завладело важными документами, уличавшими заговорщиков. Случилось это так. У известной куртизанки Лафильон был назначен ужин, или, вернее, оргия. В числе гостей должен был присутствовать и секретарь испанского посла, который явился с опозданием, извинившись срочной работой, задержавшей его (он должен был приготовить нужные бумаги, касающиеся заговора, для отправки их с курьером в Испанию). Лафильон, в чьи обязанности входил и шпионаж, немедленно сообщила об этом регенту. За курьером была послана погоня, и он был задержан в Пуатье со всеми бумагами.
Началось расследование, и регенту представилась блестящая возможность отомстить Ришелье. Для этого требовалось лишь привлечь герцога к делу как соучастника заговора. Такому виртуозу провокаций, как Дюбуа, задача не показалась чересчур сложной. При обыске в доме Ришелье полиция обнаружила письмо от кардинала Альберони (скорее всего умело подделанное Дюбуа), что и послужило основанием для ареста.
28 марта 1719 года Ришелье был отвезен в Бастилию вместе с преданным ему лакеем Рафе. В Бастилии, по словам нового коменданта Делоне, содержалось так много арестованных, что герцогу и его лакею была отведена темная восьмиугольная комната с узкой дырой, которая неизвестно почему называлась окном.
Избалованный аристократ едва не задохнулся от запаха плесени, который источали сырые стены; в комнате было так холодно, что герцога и его лакея пробирала дрожь. Между тем в комнате не было ни печи, ни постелей, ни столов, ни стульев, – герцогу отказали в мебели под тем предлогом, что вся она используется в комнатах других заключенных.
Впрочем, Ришелье не совсем упал духом: он очень надеялся, что герцогиня де Валуа, чей гордый нрав он хорошо изучил, вступится за него перед отцом, герцогом Орлеанским. Правда, к этим надеждам примешивались сомнения, поскольку продолжавшаяся связь герцога с принцессой де Шароле, чье золото весьма скрасило Ришелье его первое заключение в Бастилии, возбуждала ревность герцогини де Валуа. Что, если обе соперницы сочтут вероломного обожателя недостойным их сочувствия, что, если они обе покинут его? Но Ришелье, как уже говорилось, был божеством любви, и то, что погубило бы другого, спасло его.
Регент довольно потирал руки, повторяя, что он мог бы снести Ришелье не одну голову, но даже и все четыре, если бы они у него были. Между тем его дочь и принцесса де Шароле, превозмогая взаимную ненависть, вместе отправились к новому коменданту Бастилии Делоне и за взятку в двести тысяч ливров добились разрешения посещать Ришелье. Они передавали арестанту сведения о ходе следствия, о возводимых против него обвинениях, благодаря чему Ришелье никогда не бывал застигнут врасплох на допросах и умело избегал ловушек, расставляемых ему д'Аржансоном.
Необычный союз двух любовниц спас Ришелье. Выйдя на свободу, он отплатил своим освободительницам новыми изменами.
Герцог еще раз посетил Бастилию – после ее падения. Девяностолетним старцем он поднялся на ее башни, а затем осмотрел ту темную комнату, которую когда-то озарили своим присутствием две милые посетительницы.
Другие заговорщики по делу Челламаре жили в Бастилии весьма вольготно, предаваясь тем же занятиям, что и на свободе: граф Лаваль наслаждался роскошными обедами, кавалер Малезье трудился над собранием мадригалов, посвященных герцогине де Мэн, Давизар сочинял мемуары и т. д. Все они вышли из Бастилии довольно скоро, целыми и невредимыми. Нельзя не согласиться, что между этой Бастилией и Бастилией времен Людовика XIV пролегла целая бездна.
Бастильский роман
Дух галантности проник и в стены грозной тюрьмы, примером чему может служить история девицы де Лонэ. Она оставила несколько прелестных страниц о своем заключении, на которых остроумно и живо изложен ее маленький роман.
Де Лонэ состояла секретарем у герцогини де Мэн. 10 декабря 1718 года регент отправил ее вместе с другими заговорщиками в Бастилию. Неожиданно для себя эта девушка, небогатая и не блиставшая происхождением, оказалась окружена в тюрьме комфортом и вниманием. В мемуарах она пишет, что пребывание в Бастилии стало лучшим временем в ее жизни. Ее поместили в превосходной комнате и позволили иметь при себе горничную. Когда девушка начала жаловаться на крыс, то для их истребления ей дали кошку. Кошка скоро произвела котят, и игры этого многочисленного семейства очень забавляли де Лонэ.
Причина такого обхождения с ней выяснилась быстро: майор Мезонруж, второй человек в крепости после коменданта, воспылал к арестантке глубокой и нежной страстью. Он признался ей, что не мыслит для себя большего счастья, чем стать ее супругом.
Де Лонэ начала кокетничать с ним. Ее комната находилась рядом с комнатой майора. Неподалеку от них была комната еще одного арестанта – кавалера Дюмениля, также замешанного в заговоре. Мезонруж, человек прекрасного воспитания и редкого благородства, надеясь доставить возлюбленной новое развлечение, стал рассказывать каждому из них про другого (Дюмениль и де Лонэ не могли встречаться и потому ни разу не видели друг друга). Затем при посредничестве Мезонружа арестанты стали обмениваться посланиями в стихах. Стихи, которые носил майор, быстро приняли любовный характер, – надо принять во внимание, что дело происходило в тюрьме, при самых романтических обстоятельствах. Наконец Мезонруж устроил им свидание. Сцена обещала быть волнующей: оба узника были заочно страстно влюблены друг в друга, – каково окажется их первое впечатление от предмета своей любви? Свидание не охладило их чувств: если права поговорка, что для монахини и садовник – мужчина, то для молодого заключенного всякая девушка является прекрасной. Свидания продолжались под присмотром доброго Мезонружа, который, хотя и замечал, что любовь де Лонэ к Дюменилю все возрастает, но предпочитал ее счастье своему благополучию.
Комендант крепости узнал о проказах влюбленных и распорядился перевести Дюмениля в отдаленную башню. Де Лонэ безутешно рыдала; соболезнуя ее горю, Мезонруж удвоил свое внимание к ней: он доставлял ей известия о молодом человеке и даже время от времени устраивал им свидания, действуя на свой страх и риск.
Де Лонэ вышла из Бастилии весной 1720 года. На свободе она тщетно требовала от кавалера Дюмениля выполнения обещания жениться на ней. «На следующий год, – вздыхает кокетка, заканчивая свою повесть, – от горя, что он не мог жениться на мне, пока я была в Бастилии, скончался Мезонруж; теперь я приняла бы его предложение».
Вольтер
Вольтер сидел в Бастилии дважды, и оба раза в годы регентства.
В 1717 году он еще носил свое настоящее имя – Франсуа-Мари Аруэ. В этом году появился анонимный стихотворный памфлет «Я видел», направленный против регента и его любовницы герцогини Беррийской, славившейся невероятным распутством. В памфлете были такие строки: «Я видел то, видел это, видел все злоупотребления, совершенные и предполагаемые… Я видел это зло, а мне только двадцать лет», – то есть, как можно было заключить, все зло, которое автору довелось увидеть, пришлось на время регентства. Аруэ было немногим более двадцати, он уже пользовался известностью при дворе как поэт и остроумец, чувствовавший себя как рыба в воде на веселых ужинах в Версале, – этого оказалось достаточным, чтобы счесть его автором сатиры. Примечательно, что друзья поэта, находившие поэму превосходной, подтвердили, что видели, как Аруэ писал ее. Между тем впоследствии выяснилось, что ее настоящим автором был поэт Лебрюн. Справедливости ради надо заметить, что Аруэ был не совсем безгрешен, его перу принадлежала другая сатира – «Регент-Пьеро», появившаяся почти одновременно с «Я видел».
Герцог Орлеанский решил проучить предполагаемого автора памфлета. Встретив Аруэ у Пале-Рояля, он подозвал его и сказал:
– Месье Аруэ, я бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы еще не видели.
Поэт понял, на что намекает регент, но с самым невинным видом осведомился:
– Что же это, монсеньор?
– Бастилия.
– А, монсеньор, оставьте ее для тех, кто уже видел!
Когда Аруэ желал отказаться от приписываемых ему анонимных произведений, он приводил один-единственный довод, который казался ему неотразимым: «Я не мог написать таких плохих стихов». Это доказательство вовсе не казалось регенту таким уж неоспоримым, и 17 мая последовал приказ арестовать поэта. В бастильском журнале за этот день находится следующая запись: «Франсуа-Мари Аруэ, 23 лет, родом из Парижа, сын Аруэ, казначея счетной экспедиции, посажен в Бастилию 17 мая 1717 года за сочинение оскорбительных стихов на регента и герцогиню Берри».
Полицейский комиссар Изабо, пришедший в крепость для допроса Аруэ, спросил, где находятся его бумаги.
– В моем бюро, – ответил арестант.
– Не верю, – настаивал комиссар. – У вас есть списки памфлета. Где они?
Тут в голове у насмешливого Аруэ родилась одна идея.
– Мои бумаги спрятаны в уборных, – сказал он. Поэт отказался уточнить, в каких именно уборных он прячет антиправительственные произведения, и полиция насмешила не одну сотню парижан, обыскивая все уборные подряд, пока Изабо наконец не догадался, что попался на розыгрыш.
Хотя Аруэ содержали не очень строго, все же это была тюрьма, и узник, привыкший к комфорту, страдал от отсутствия предметов туалета. В письмах родным он просил прислать «два индийских платка – один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду…», а также Гомера и Вергилия, его «домашних богов».
Но все неприятности забывались за работой. Несмотря на то, что ему не давали ни перьев, ни чернил, ни бумаги, он начал в тюрьме «Генриаду», – записывая строки эпоса, вскоре составившие славу французской литературы, карандашом на полях книг. Полицейский Эро в мемуарах свидетельствует, что поэт сочинял, засыпая на жесткой тюремной постели, а просыпаясь, вновь принимался за работу.
Впрочем, первое заключение в Бастилии оказалось сравнительно кратковременным и только принесло славу еще малоизвестному тогда поэту. 10 апреля 1718 года комендант Бастилии Бернавиль получил письмо за подписью восьмилетнего Людовика XV: «Я пишу Вам с ведома моего дяди герцога Орлеанского, регента, чтобы известить о моем распоряжении освободить сьера Аруэ, которого Вы по моему приказанию содержите в моем замке, Бастилии… За это я прошу Бога, чтобы Он воздал Вам…» На рассвете Аруэ покинул тюрьму.
При следующей встрече с регентом он сказал, поклонившись:
– Я прошу Ваше Высочество впредь не заботиться о моем жилище и пропитании.
Вскоре после этой истории Франсуа-Мари Аруэ принял имя де Вольтера, что явилось причиной его вторичного заключения в Бастилию.
Один парижанин, Матье Маре, в феврале 1726 года писал президенту Дижонского парламента Жану Батисту Буйеру: «Вольтер получил палочные удары. Вот правда. Кавалер де Роан Шабо, встретив его в опере, позволил себе такое обращение: «Месье де Вольтер, месье де Аруэ, как же вас зовут?» Вольтер заявил, что не знает ничего о Шабо. Так это не осталось. Двумя днями позже в фойе Комеди Франсез поэт сказал, что ответит де Роану за происшедшее в опере. Кавалер поднял палку, но мадемуазель Лекуврер[32 - Лекуврер Адриана – известная актриса того времени и любовница Вольтера.] упала в обморок, и ссора прекратилась. Еще дня через три-четыре Вольтера вызвали из-за стола у Сюлли. Он вышел, не подозревая, что это все тот же де Роан. У парадной двери Вольтер увидел трех лакеев, вооруженных палками, которыми они «погладили» его по плечам. Говорят, что кавалер наблюдал избиение из лавки напротив. Поэт кричал, как дьявол, ворвался к герцогу де Сюлли, который нашел поступок кавалера грубым и неучтивым. Но он собирался в оперу, рассчитывая увеличить свои шансы на успех у мадемуазель де Прие…»
Помимо приведенного выше, которые позволяют думать, существует еще несколько вариантов этой истории, что ответ Вольтера де Роану в опере был гораздо злее и остроумнее.
Согласно первому варианту, Вольтер сказал: «Я начинаю свою фамилию, а вы свою кончаете».
Во втором утверждается, что Роан обратился к поэту без частицы «де» и опустив обязательное «месье». На вопрос Вольтера, почему он это сделал, кавалер презрительно заявил:
– Потому что вы присвоили себе фамилию, которая вам не принадлежит.
Разящий ответ последовал незамедлительно: