Фабрикант

– Разумеется… Где же ещё? Конечно, нашёл, – жандарм закончил изучать листки. Дятлов по-прежнему был безразличен к новой находке. Фёдор спросил у него: – А знаешь, что это?

– Пасквили какие-то. Царя ругают – про это неинтересно: сплошные небылицы. Фабрикантов тоже за их жадность. Здесь правда. В Тезино доедете – сами увидите.

– Спасибо за совет. А чего с собой таскаешь? Прочитал бы и выбросил.

– Не знаю… Просто так.

– За этот «просто так» ты, Миша, можешь поплатиться куда сильнее, чем за деньги, которые украл, – Черкасов присел напротив арестованного и участливо посмотрел на него. – Это лет десять назад за подобные книжицы тебя бы просто сослали, куда Макар телят не гонял. С лишением всех прав состояния. Хотя откуда у тебя права и состояние? Пожил бы в тайге – поумнел бы, глядишь. А нынче времена другие. После убийства Царя-освободителя на подобные опусы смотрят строго.

– Я же ничего… Просто прочёл, – Михаил совсем отчаялся, потрясения от нежданной встречи были хуже и хуже.

– А недавно сказал, что книги другу нёс, – голос Фёдора Ивановича зазвенел сталью. – Ты понимаешь, что можешь на виселицу угодить? Рассказывай всё, как на духу – кто в вашу организацию входит, где берёте запрещённую литературу, каковы ваши цели, зачем людей на бунт подбил? Лучше сам сознайся. Что мне нужно, я из тебя всё одно выбью – только наказание тяжелее будет.

– Да не знаю я ничего!!! – вдруг в голос разрыдался Дятлов. – Нету никакой организации. Дали мне эти бумаги в Иваново-Вознесенске. Авенир… Авенир Ноздрин дал. Его это. Я вернуть обещал да забыл. Ни к чему они мне. Забирайте. И на бунт я никого не подбивал. Сами они. Денег людям не хватает, вот и начали. Я только лавку сжёг, после того как её разграбили. Пьяный был. Испугался, что за неё спросят, вот и побежал.

Михаил уткнулся в ладони и громко всхлипывал, бормоча что-то совсем неразборчивое. Черкасов покопался в его вещах, но больше ничего интересного не обнаружил.

– Заберите все деньги себе, – с надеждой предложил Дятлов, немного успокоившись. – Я никому не скажу. Только отпустите. Всё себе заберите. Пощадите! Я покажу, кто мне книги эти дал. Прямо полиции на них укажу. Пусть их на виселицу!

Жандарм с огромным интересом смотрел на парня. Было совсем светло, солнце пригревало. Рядом весело щебетали птицы, радуясь новому дню. Из села слышались звуки какой-то возни: то шумел народ, то стучали топоры, то доносились обрывки чьих-то гневных криков. Ближе к полудню Черкасов въехал на площадь Тезина. Дятлов, освобождённый от ножных пут, плёлся сзади, связанный по рукам. Под глазом Михаила наливался свежий синяк. Сидор с его вещами был у Фёдора Ивановича. Первым их заметил урядник Степан Иванович. Он хотел сообщить о прибытии жандарма губернатору, но тот уже забрался на помост и стоял перед жителями. Тогда полицейский сам подбежал к Черкасову.

– Поймали! Мы как раз его не нашли. Говорят – был ещё один. Кличут Мишкой, он лавку спалил. Точно этот! Он, паскуда, в меня первым что-то кинул!!! Попался голубчик. Давайте отведу к тем, на помост. Виктор Васильевич сейчас начнёт как раз.

– Не надо, Степан Иванович. Я его с собой заберу. У него при себе подпольная литература. Будем всё это гнездо искать, чтобы никто из социалистов не ушёл. Пока, правда, молчит, но ничего – отведу к таким специалистам, что запоёт почище соловья.

– Правильно, – покивал урядник, глядя на Дятлова, как на прокажённого.

Меж тем, к помосту подбежали два приказчика Кормилицына. Они принесли толстые верёвки и положили около ног Калачова. Виктор Васильевич взял одну. Прикинул на глаз – хватит ли длины? Удовлетворённо покивав, отдал приказчику. Губернатор поколотил перчатками по ладони, крылья носа хищно подрагивали, усы гневно топорщились. Люди испуганно замолкли, тишина сделалась гробовой. За спиной Калачова делали петли. Вскоре они были готовы. Виктор Васильевич проверил ещё раз – теперь крепки ли, не оборвутся ли в нужный момент?

– Вчера все вы совершили преступление, – наконец начал Виктор Васильевич лишённым эмоций казённым голосом. – Вы выказали неповиновение фабричному начальству, не вышли на работу, хотя нанялись на неё по собственной воле. Вы напали на полицейского урядника, когда тот приехал наводить порядок. В довершение всего устроили грабёж и поджоги, причинив убыток своим же соседям.

Калачов обвёл улицу рукой, будто показывая собравшимся на головешки – последствия их лихости, и продолжил:

– Совершив всё это, вы посягнули на Государя и им установленный порядок. За такое полагается виселица!

Виктор Васильевич говорил буднично, даже чуть устало, будто учитель растолковывал очевидные вещи не очень сообразительному ученику. Солдаты подобрались, направили штыки на людей, ожидая сопротивления. Губернатор смахнул перчатками назойливую муху, крутившуюся у самого уха и жужжавшую сверх всякой меры. Народ ждал продолжения, испуганно глядя на начальство. Только здоровенный детина Фрол, толком не проспавшийся после долгого загула, возразил:

– Не бунтовали мы, зря наговариваете. Они у нас плату убавили, вот мы и воспротивились. А кто поджёг, нам неведомо, правда, братцы?

Толпа, вопреки его ожиданиям, молчала. Фрол пытался получить поддержку у соседей: «Иван, скажи», но те отводили глаза и отстранялись, когда он пытался кого-то схватить за руку и привлечь на свою сторону.

– Этого к арестованным, – коротко сказал Калачов, указав на Фрола.

Три дюжих пехотинца споро и умело подхватили местного здоровяка так, что он и дёрнуться не мог, быстро вывели из людской массы, сняли рубаху, связали руки за спиной, втащили на помост и поставили на колени к остальным.

– Итак. Продолжу… Или кто-то ещё хочет что-то сказать? – губернатор спросил для проформы, поскольку продолжил, не дожидаясь ответа, – Зачинщики бунта, поджигатели и грабители установлены – они перед вами. Осталось лишь накинуть на шеи верёвки!

Калачов прошёлся вдоль шеренги пленных. Стоявшие на коленях люди были бледны. Одного, несмотря на тёплую погоду, колотил озноб, второй наоборот, обливался потом. Коля Бойцов кусал губу, силясь рассмотреть мать. Наконец увидел – она уткнувшись в платок, беспрестанно рыдала. Когда губернатор проходил мимо него, парень хотел прошептать: «Пощадите», но из пересохших губ вырвался лишь шершавый кашель. Вместо него сказал стоящий рядом рыжебородый детина с каторжным лицом: «Не лишку на себя берёшь, твоё благородие?». Виктор Васильевич даже не повернулся. Фрол, протрезвевший и осознавший всё, что делается, дрожал и поскуливал, словно пёс. Он постоянно ёрзал и дёргался, норовя освободиться от пут. Ближайшему солдату пришлось упереться ему штыком между лопаток. По грязной спине незадачливого пьянчуги побежал тоненький алый ручеёк. Дебошир Васька охнул и стал заваливаться вбок. Упасть помешала скученность в их шеренге, он так и остался висеть на плече соседа, который даже не обратил на это внимания. Порыв ветра заколыхал петли над головами приговорённых. Они глухо шлёпали друг о друга в беспорядочном хороводе.

– Я, от имени Государя-Императора, даю вам выбор. Или вы возвращаетесь к работе завтра же, на условиях, предложенных господином Кормилицыным, которые вы собственноручно подписали при найме, или я их повешу, – Виктор Васильевич указал на связанных людей за спиной. – Жду ответ.

– Не казни, батюшка, – первой опомнилась жена Петра, обессилевшая от рыданий и сидевшая прямо на земле у калитки своего дома. – Я работать пойду, отпусти, благодетель.

Калачов ждал.

– Я работать снова выйду, отпусти Колю, Христом Богом молю, – кинулась со своего места мама подростка. Николай Бойцов хотел что-то ей крикнуть, но солдат упёрся штыком ему прямо в горло, и парень только чуть слышно захрипел.

– И я пойду….

– И я….

– Отработаем, чего уж …Отпусти мужиков …

Голоса, раздававшиеся сначала разрозненно, слились воедино, обещая исправиться и вернуться на фабрику. Калачов, будто в раздумьях, посмотрел на арестованных, затем на вокруг и поднял руку. Площадь тут же смолкла. Прошелестел вздох облегчения. На лицах приговорённых было к смерти людей появилась надежда.

– Хочу услышать погорельцев, – сказал он.

Люди зашушукались, стали оборачиваться, ища пострадавших. Те стояли чуть особняком, перепачканные сажей, чумазые, словно из угольной шахты. В отличие от большинства соседей, сострадания на их лицах не было – только злорадство напополам с растерянностью. Вперёд вышел Прокоп-лавочник.

– Не казните, ваше превосходительство. Не хочу грех на душу брать, – он махнул рукой и опустил голову – их глаз текли слёзы.

– Простите их. Не хотим бога гневить, – хмуро, но громко сказал Борис Куликов, дом которого сожгли сразу вслед за лавкой. Остальные пострадавшие от пожаров, оставшиеся без крова люди поддержали его, нестройно, но твёрдо.

– Не казните, – сбоку к помосту незаметно подошёл отец Иоанн в чёрном облачении. – Бога ради пощадите, ибо «каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет».

– Что ж. Казнить сегодня никого не буду – завтра чтобы все были на фабрике! Однако и без вразумления преступников оставлять не следует. И запомните – ещё раз подобное повторится, я вернусь. Тогда виселицы не миновать. Я не позволю посягать на государевы устои! Никому и никогда! Дома пострадавшим восстановят за счёт зачинщиков. Благодарите их, что живы остались. Смутьянов выпороть! – приказал он ротному и спустился, поддерживаемый под ручку фабрикантом Кормилицыным.

Михаил Максимович услужливо проводил губернатора к приготовленному столику, на котором дожидались изысканные закуски и хороший коньяк из личного погреба хозяина. Купец присел рядом с губернатором. Пара пехотинцев охраняла начальство от нежданного беспокойства или неприятностей.

Тем временем вместо губернатора на помост поднялся командир и несколько солдат.

– Молчать! – скомандовал он толпе, в которой опять слышался какой-то ропот, а затем приказал солдатам: – Готовься!

Ротный вопросительно взглянул на Калачова, тот поставил опустошённую хрустальную рюмку на столик и разрешающе взмахнул перчатками.

Резко свистнули розги, звонко впечатались в обнажённые спины, оставляя кровоточащие полосы. Толпа ахнула. В голос завыли родные стоящих на помосте.

– Коля….. Коленька ….. Опустите…. Сыночек…. Коленька…. Не виноват он, меня накормить хотел… Подавитесь вы этой едой, заберите всё…. Коленька…. – мать-старушка вмиг ослепла от слёз, всё тело обмякло, земля и небо будто захотели поменяться местами. Упасть в толпе ей не позволил сосед, слесарь с фабрики. Он крепко прижал женщину к себе, повернул ей голову, не позволяя смотреть на происходящее на помосте дальше, где методично снова и снова свистели розги, покрасневшие от крови, не оставляющие на спинах живого места. Сосед попытался вывести старушку из толпы, но пехотинцы оцепления не позволили им покинуть площадь – смотрите до конца. Пришлось остаться посреди женского плача, причитаний и тяжёлого дыхания опустивших головы мужиков.

Виновные сносили наказание стойко. От первого удара чуть охнул Фрол, случайно попавший в эту компанию за длинный язык. Прочие опустили головы, чтобы из толпы не могли разглядеть их лица. Только рыжебородый смотрел вперёд и, вздрагивая от ударов лишь на миг, хищно улыбался, показывая, что плевать он хотел на своих мучителей. Коля, которого поставили на колени рядом с ним, тоже вскоре поднял голову и смотрел в лица односельчан, закрывая глаза также только в то мгновение, когда на спине появлялся очередной рубец. Губы его были искусаны в кровь. Удары парень не считал – время спрессовалось и застыло. Сколько длилась экзекуция, минуту или час, он не понимал. Люди, стоящие перед помостом или мрачно глядели в землю или жалобно качали головами, встречаясь с подростком взглядом. Женщины беспрестанно вытирали платками мокрые глаза.

Вдруг грохнул выстрел, и свист розг прекратился. Эхо наконец смолкло, устав блуждать между домов. В наступившей гробовой тишине, губернатор Калачов, убрав пистолет, сказал: «Довольно с них. Надеюсь, урок усвоили все и повторно объяснять не придётся». Родные и соседи бросились к краю помоста и аккуратно снимали с него окровавленных людей. Развязывали руки и бережно поддерживая, отводили к домам. Солдаты больше не заставляли людей стоять на площади, а, наоборот, оттесняли, чтобы те быстрее разошлись. Площадь скоро опустела. Военная команда, с губернатором во главе, чётко и слаженно выехала из села. Убрали столик с креслами. Остался только помост с каплями крови, въевшимися в дерево да пустыми петлями, застывшими на фоне голубого неба.

– Кто это с вами, Фёдор Иванович? Ещё один из зачинщиков? – спросил Калачов жандарма, когда они мерно покачиваясь в сёдлах, ехали к железнодорожной станции. – Неужели революционэр? Надо было его к остальным!

– Так точно, – ответил Черкасов. – Вот он голубчик – агитатор, поджигатель и грабитель. Пороть его не нужно – скоро предстанет перед судом куда более строгим. Дело политическое, будет большое расследование по моей части. Разберёмся и накажем, можете быть спокойны.

– Что ж, доверяюсь вам, как специалисту. Чистите Русь-матушку от этой заразы. Гляди ж ты, и до наших краёв она добралась! Я то думал, что во всём жадность купцовская виновата, ан нет. Не обошлось без подстрекателя! Снимаю перед вами шляпу, Фёдор Иванович. С таким охранным отделением за нашу будущность можно быть спокойным! Но и мой метод хорош! Теперь здесь бунтовать не будут долго, вот увидите. По старинке разъяснил, просто, но эффективно.