Бог тебе судья

– Я пришел, – сообщил я очевидную вещь, проходя в кабинет.

Рождественский был при полном параде, впрочем, как и всегда. Идеально сидящий костюм бутылочного цвета, белая сорочка, тонкий галстук в тон пиджаку. Ботинки выглядят как будто из кожи крокодила, и я уверен, так оно и есть.

Сергей Юрьевич восседал на своем огромном троне. Царь наш уголовно-процессуальный. Голова скорбно опущена в толстенный том дела, брови сдвинуты. Максимальная концентрация на процессе.

– Ты опять пришел в этой отвратительной рубахе? Сколько раз тебе говорить, что короткие рукава – это моветон? – первым делом спросил босс, не отрываясь от чтения.

Вот ведь прикопался к моим рубашкам! А мне нравятся рубашки с короткими рукавами. Я люблю, когда одежда комфортная, легкая, не сковывает движения. А Рождественский вечно запакуется в свои костюмы-сорочки-пиджаки и сидит под кондиционером целый день. Пробежит от двери до машины – и снова под кондей. А в зале суда мучается, потеет, преет, потом возвращается в офис и первым делом в душ (да, у него есть душевая кабина в отдельной комнате отдыха), сменит сорочку и снова за работу. Нет, увольте! Мне, пожалуйста, хлопковую или льняную рубашку с короткими рукавами и желательно шорты. Но шорты, конечно, перебор. Вот если я захочу убить босса, то обязательно надену шорты, у него инфаркт случится.

– Сергеей Юрьевич, у меня сегодня нет никаких встреч, – в который раз объясняюсь я, – и я буду неотрывно работать за компом. В кабинете душно, даже с кондиционером, даже при открытых окнах…

– Да ты еще пять причин найдешь, лишь бы оправдать свое сельпо, – отмахнулся босс. – Если бы я выбирал помощника только из-за стиля, то ты бы был вышвырнут еще в первый день, когда приперся в джинсах в мой офис.

Да, джинсы он тоже не любит. Чертов эстет.

– Дверь закрой и садись.

– Вы опять стащили уголовное дело? – спросил я, усевшись за стол напротив него.

– Ты предлагаешь мне потеть в прокуренном кабинете следователя с этими бумажками?

– Да нет, просто вас когда-нибудь посадят за это, да и все.

– Не будь занудой, – снова отмахнулся Сергей Юрьевич. – И ничего не стащил. Валюша мне сама отдала, велела вечером занести обратно. Отправь кого-нибудь из девчонок, только на моей машине, чтобы в целости довезли.

– Хорошо.

Вот странный человек! Он так трепетно относится к праву, так смакует его нормы, требуя читать их внимательно и разбирать на слагаемые, чтобы проникнуть в суть правовой мысли… А некоторые законы нарушает даже глазом не моргнув. Есть у него какой-то собственный сосуд с законами, туда закинутыми, которые он бережет, боясь расплескать, а есть другие законы, которые вовне. И на них Рождественскому плевать. Закон строго-настрого запрещает адвокату не только забирать уголовное дело к себе в офис для ознакомления, его даже листать в отсутствие следователя запрещено. Но у Рождественского свои взгляды на это: с большинством следователей он в отличных профессиональных отношениях и доверие заслужил годами.

Лично я не верю, что следователь радушно дает ему материалы уголовного дела с наказом вернуть в целости и сохранности, я думаю, что Рождественский тихо тырит их, а потом незаметно возвращает, и девчонки ему в этом помогают. Но доказать я ничего не могу.

– Я сегодня не просто получил это дело, я еще успел познакомиться с обвиняемым. Дело Вороновой снова перенесли, у нее какая-то шишка закровоточила, и все СИЗО в панике пытается ее спасти. Говорил я им, чтобы положили женщину в больницу… Так нет же, выписали постоянного медика и поселили в СИЗО… Ну она даст им пургену в чай, еще не вечер. Третий месяц пытаемся обвинение дослушать. Ну так вот, перенесли, значит, нашу сердобольную, и меня выцепила Валюша. Пошли, говорит, я тебя с одним человеком познакомлю. Ну я и пошел – ордер-то уже на руках, чего тянуть?.. Нет, я знал, что обвиняемый наш под сто пятую пытается протиснуться… Но такого у меня еще не было! Ты только представь: человека зовут Роберт Смирнов, и обвиняется он в каннибализме. Натурально, следователь утверждает, что Смирнов съел своих жертв. Троих.

Меня замутило. Нет, я не ханжа и не неженка. Говорил уже, что у Рождественского что ни дело, то брызги крови и слез. Просто я недавно пообедал, а на сытый желудок я слишком восприимчив к вопросам еды.

– Съел без остатка? – уточнил я.

– Ты смотри какой кровожадный! Нет, фрагментарно. Это не суть. Суть в том, что Валюша подозревает, что Смирнов не самостоятельно добыл себе такую своеобразную еду. И я ее понимаю – Смирнов от горшка два вершка, худосочный, ручки-веточки, глаза большие и болезненные… Ну да, если человечину есть, не только глаза болезненные будут. В общем, что каннибализмом он занимался – это у нее сомнений не вызывает, да и у меня тоже. Но кому наше мнение важно, верно? А вот что убил он, это сомнительно.

– Так уголовное дело завели по сто пятой? Или двести сорок четвертой?

– Пока по сто пятой, часть вторая, «м»: убийство в целях использования органов или тканей человека.

Да уж. Уголовное дело по части второй 105-й статьи Уголовного кодекса России – это особо тяжкое преступление, там можно получить от восьми до двадцати лет лишения свободы или пожизненное. А вот статья 244-я – надругательство над телами умерших или местами их захоронений – это небольшая тяжесть, там до трех лет и вероятен условный срок. Каннибализм как таковой уголовным законом прямо не запрещен, все случаи квалифицируют либо по 105-й, либо по 244-й в зависимости от того, убивал каннибал свою жертву или нет.

– И вы должны ей помочь разобраться?

– Да нет, конечно. Сама разберется. Мы должны доказать, что Роберт Смирнов людей не убивал, а только употреблял их мясо в пищу.

– А если убивал?

– Значит, следствие это докажет. Наша задача – обеспечить ему защиту.

– А кого он съел?

– А вот тут не для слабонервных. Мать и двоих детей, мальчика восьми лет и трехгодовалую девочку. Есть еще кое-что необычное. Поэтому я тебя и позвал – наш Смирнов художник. И он нарисовал полотно. И здесь мне нужна твоя помощь, ты же у нас искусствовед.

– Какое отношение полотно имеет к убийствам и каннибализму? – спросил я, и меня затошнило еще сильнее от пришедшей в голову мысли: – Он что…

– Да, он написал картину кровью.

* * *

В материалах уголовного дела картины не было. Ни самого полотна, ни фотографии. Вернее, сама-то картина была, но вещественные доказательства хранятся в специальном месте под замком. Камеру хранения вещественных доказательств Рождественский, слава богу, не вынес.

– Но я ее видел, – сказал Сергей Юрьевич. – Тебе понравится. Ты любишь странные вещи.

Ну вот с чего он взял? Мне нравятся разные картины, не всегда я в восторге от пейзажей, натюрмортов или портретов. Мне нужно, чтобы в полотне было что-то сокрыто от первого взгляда, чтобы было над чем поразмышлять. Таких картин я встречаю мало и всякий раз стараюсь либо распечатать себе на цветном принтере, либо сохранить на компьютере. И как-то раз на мою коллекцию совершенно случайно нарвался Рождественский. Округлил глаза так, словно у меня в папке собраны не произведения искусства, а фотографии голых школьниц.

А может, он и прав, может, я действительно люблю странные вещи.

– И в чем должна заключаться моя помощь? – поинтересовался я. – Помимо обычных дел, которые я делаю каждый рабочий день.

– Мне нужно, чтобы ты разговорил Смирнова, – ответил Сергей Юрьевич. – Ему совершенно плевать на суд, на обвинения, на все. Он молчит и не говорит. Я думаю, тебе удастся развязать ему язык, если ты заговоришь о его картине. Может быть, мы сумеем пронести картину к нему, чтобы вы предметно поболтали.

– Ну не знаю, – протянул я. – Я все же не специалист, а так, любитель.

– А я в изобразительном искусстве профан, – признался босс. – Для меня вся эта мазня на один лад. Ну, конечно, кроме тех самых рисунков, которые ты обычно рассматриваешь на компьютере в свое рабочее время.

Его недовольство тратой рабочего времени впустую я пропустил мимо ушей.

– Мне нужно посмотреть на эту картину, тогда, возможно, будет что сказать ее автору.

– Значит, завтра с утра встречаемся в СИЗО, я раздобуду фотографии. Теперь давай изучим фактуру, у меня много вопросов…

Мы занялись привычным делом. Я записывал вопросы и сразу накидывал план по их устранению. Мероприятия эти, кстати, больная тема адвокатов. Если у следствия есть все ресурсы и резервы для сбора улик, то у адвокатов с этим совсем туго. Нам приходится самостоятельно осваивать те или иные навыки, находить специалистов, консультантов, нужных людей, искать свидетелей, разговаривать с ними, уговаривать их… В общем, работа адвоката похожа на попрошайничество, в то время как следователи откровенно жируют, раздавая распоряжения и вынося постановления. На их стороне не только огромное количество разнообразных экспертов, но и власть. Вызывая свидетелей повесткой, они срывают граждан даже с работы, а адвокаты только и могут что упрашивать, давить на совесть или жалость.

В деле Смирнова действительно было много такого, от чего волосы на голове становились дыбом. Протокол осмотра места происшествия Рождественский читал монотонным голосом, то и дело прерываясь на дачу комментариев для меня.

Заинтересовало его многое.

Начнем с того, что место происшествия по эпизоду с тройным убийством – автомобиль. Экспертиза установила, что именно в салоне автомобиля жертвы были задушены. Сделать это оказалось просто – дети были пристегнуты к креслам на заднем сиденье, а мать была за рулем. Задушить человека нелегко, но дело упрощается, если человек без сознания. Судя по заключению эксперта, с Елизаровой Елизаветой Владимировной убийца именно так и поступил – сначала лишил сознания, а потом задушил, лишив жизни. Затем были дети. Впрочем, последовательность могла быть иной: сначала дети, а потом мать. Но тогда усложняется процесс, мать должна была оказать сопротивление, позвать на помощь… Но точно сказать невозможно: неизвестно место убийства, то есть где именно находился автомобиль, в котором убили мать и ее детей. Одно дело, если во дворе спального района, тогда да, женщина была бы первой жертвой, а если дело было на отшибе?.. Так или иначе, следствие решило, что первая жертва – мать.

Труп Елизаветы Елизаровой и двоих ее детей убийца сложил в багажник и вывез в лес, где разделал и употребил в пищу. Как сказал Рождественский, не полностью, а фрагментарно. Трупы детей пострадали сильнее всего, что бы это ни значило.

Тело женщины было разделено на несколько частей и аккуратно упаковано в четыре черных пластиковых мешка, изуродованные тела детей лежали в одном.

И самое непонятное – у всех троих странная форма зубов. Четыре верхних и четыре нижних зуба как будто заточены. При этом у женщины были с собой накладные клипсы, которыми маскировались заостренные зубы, а у детей ничего подобного не наблюдалось.