Хроники ГСМ. Это больше, чем правда, это – жизнь!

Женька закурил свою любимую элэмку из пачки синего цвета (он заботился о своём здоровье, поэтому курил сигареты только лёгкие, правда, компенсируя сомнительную лёгкость несомненной частотой) и посмотрел на Евгена немного снисходительно:

– Я не стану тебе, Евген, рассказывать долго и утомительно об этом незаурядном человеке. Поведаю тебе только одну историю. Даже не историю, а так, штрих. Однажды ночью, в пургу, из балка, стоящего в тундре, где в радиусе двадцати километров не было ни одной даже неприличной человеческой рожи, вышел мужчина. И пошёл он… на хрен – куда глаза глядели! И он не побоялся ни этой полярной ночи, ни распоясавшейся пурги, ни зверствующего мороза, ни бабки с сельхозинструментом! Он ушёл в ночь, в неизвестность, к едрене фене, потому что его задолбал Фёдорыч!!!

Евген приоткрыл рот, повернул голову набок и восхищённо произнёс:

– Эге, какой он! Хотелось бы мне его увидеть!

– Да, – понимающе покивал я, – на того храброго мужика и я бы посмотрел,

– Да причём тут тот мужик? – передёрнул плечами Евген. – Я говорю про Фёдорыча!

3

Настроение было настолько паршивое, что даже самоубийство его вряд ли улучшило бы. Ну ещё бы – я ехал за Фёдорычем, а рядом с этим и смерть-старушка покажется прекрасной амазонкой! Если честно, я бы притворился больным, немощным, даже идеально мёртвым, чтобы только не ехать за этим деятелем, но ведь он там был не один. В его бригаде работали отличные ребята, а их я подвести не мог. И, тем не менее, настроение было паскудным!

Стрелка спидометра нашего «братишки» – так мы называли пожилого «уазика-буханку» – едва цеплялась за цифру «60», и быстрее ехать мне не хотелось. Дорога, сконструированная из бетонных плит, выжатых вечной мерзлотой хаотично, но живописно, повернула и побежала направо, в лощину, где протекал ручей с чудесным, но абсолютно абстрактным для нормального человека названием – Сяттейвис, потом, миновав мост, круто взяла в гору и опять резко вильнула, но теперь уже влево.

На самом верху подъёма, накренившись на скошенной обочине, приткнулась «девятка» белого цвета, а рядом с ней, скрестив на груди руки, в задумчивости стояла особа явно прекрасного пола – это я не увидел, а почувствовал. Здесь, в краю мужиков, женщины настолько редки, что их поистине чувствуешь за километры всеми своими трепетными органами!

Я объехал «девятку», лихо тормознул на обочине и, напялив на рожу сногсшибательную (как мне казалось) улыбку, почопал к девушке, а определить то, что это была именно девушка лет до двадцати пяти, реакции у меня хватило вполне.

– Ну, не иначе наша девочка закапризничала! – похлопав по крылу «Жигулей», жизнерадостно начал я.

– С какого это рожна она вдруг стала «нашей»? – глаза девушки недобро кольнули меня, а на личике просквозила брезгливость. – Ехал бы ты отсюда, парниша, подале!

Я даже вытер ладонью свою физиономию, так явно было чувство, что её окатили холодными помоями.

– Вообще-то я хотел помочь, но если… – начал я бормотать какую-то чушь, но потом махнул рукой, повернулся и, ссутулясь, поплёлся к «уазику».

Я залез в кабину, изо всей силы хлопнул дверцей, отчего стекло мгновенно улетело внутрь её, и резко завёл двигатель.

– Ну и фиг с тобой, гордячка хренова! А я-то уж совсем хорош, придурок! Чтоб я ещё хоть раз захотел какой-то идиотке помочь!

Я включил левый поворот, бросил взгляд в зеркало и увидел… То, что я увидел, заставило меня без раздумий выключить зажигание и выйти из кабины. Да и никто, я уверен, не посмел бы уехать, окунувшись в эти печальные голубые глаза, из бездны которых капали – да где там капали! – просто водопадом стекали слёзы!

4

– …И он, паразит, смотрит под капот, «вешает» мне про какие-то клапана и контакты, а руки его, грязные и липкие, – я это чувствую даже через одежду! – прикасаются к моим плечам, потом опускаются всё ниже, ниже…

– Да надо было влепить ему по роже пару раз! – взорвался я. – Да такую скотину и утопить-то не жалко!

– Утопить?! – ужаснулись голубые глазки, но я явственно в них увидел брызги озоринок. – Об этом я как-то не подумала. А по роже да, я ему влепила разочек, правда, тут немного не повезло.

– Удар получился не очень смачным? – улыбнулся я.

– Да нет, у меня в руках случайно оказалась книжечка, в которой я пыталась отыскать помощь. Вот ею я ему и залепила.

– И что за книжечка?

– А вон, – кивнула девушка, и я увидел на сиденье «Жигулей» книжищу устрашающих размеров.

Я тут же детально представил себе и удар этим фолиантом, и возможные последствия:

– И ты говоришь, что тебе не повезло?!

– Почему мне? – вопросительно заморгали густые чёрные реснички. – Не повезло ему. Ведь больно, наверное?

Неисправность оказалась достаточно пустяковой. Я её устранил, распрощался с симпатичной девушкой и помчал дальше.

Теперь меня совсем не угнетало то, что я еду к Фёдорычу, и стрелка спидометра металась между цифрами «80» и «100», что для нашего братишки было практически пределом.

Так часто происходит, что встреча с приятным человеком возвращает желание улыбаться, а, порою, и жить. И пусть ты знаешь, что никогда его больше не увидишь, но вспоминать о нём всегда будешь, как о добром приятеле.

Мне было хорошо, легко, и даже неровные плиты дороги, заставляющие плясать брейк внутренности, были лишь чувственным дополнением к прекрасному настроению.

Нищая тучка скупо брызнула на ветровое стекло жиденькие капли влаги. Я включил тумблер, и единственный «дворник» смахнул с половины стекла дождинки. Но смахнул он их неровно, потому что давно уже отработал все мыслимые сроки, а новые резинки Иваныч пока только обещал. И внезапно в этих полустёртых каплях и водяных бороздках я увидел лицо голубоглазой девушки. Оно было таким чётким и близким, словно она стояла перед машиной. Я вгляделся в него, и нога моя резко вдавила педаль тормоза. Машину затрясло, задёргало, и резина колёс жалобно запричитала, стираясь о бетон. Но я не обратил на это внимания. Я разворачивался. Я это делал, даже не взглянув в зеркало заднего вида, и если бы кто в этот момент объезжал меня, то продолжать повествование мне пришлось бы в больнице или в морге, а это не совсем удобно.

Но нет, по счастью сзади никто не ехал. Зато ехали впереди! Я не завидую тому водителю нефтевоза, я ему искренне сочувствую! И ещё спасибо, что у его «Урала» такие мёртвые тормоза!

Я гнал назад, гнал к тому месту, где я встретил величайшее чудо, сказку, где я встретил СОВЕРШЕНСТВО! Стрелка спидометра встала по стойке смирно или, быть может, замерла от ужаса на цифре «110», но нога всё давила и давила педаль акселератора!

Конечно же не было там ни девушки, ни «девятки». Не было там никого и ничего. Был только я – самый большой идиот и придурок во Вселенной!!!

5

Меня радостно приветствовали Сапоги. Нет-нет, у меня ещё крыша не совсем отчалила от горя, чтобы я одушевлял обувь. Речь идёт всего лишь о братьях Сапоговых, работающих, вернее, отбывающих каторжные работы у Фёдорыча.

Всего братьев было трое: двое правильных, а один не очень. В общем, если сравнивать с обувью, то дело обстояло так: Мишка – это сапог правый, то есть абсолютно правильный, спокойный, рассудительный и завязавший с чрезмерностями; Колян – сапог левый, то бишь периодически развязывавший и рассуждающий не спокойно; ну и Сашка – сапог непонятного направления и размера, не отличающийся ни упорством и мастерством в работе, ни прилежностью в поглощении огненной воды. Короче, это были три сапога – полторы пары.

В бригаде Фёдорыча были только правильные Сапоги. Сашка же работал у Палыча, из чего я сделал правильный вывод, что и его бригада тоже здесь. Ещё в бригаде Палыча присутствовал Пилял – это был представитель горного народа на крайнем севере. Вообще-то он был карачаевец и жил не совсем высоко в горах (у подножия), но зато нарзан протекал почти что у его постели, так же, как у наших постелей иногда протекают ручейки канализации.

И Пилял не замедлил с появлением:

– О, Серожа! – подошёл он ко мне и принялся по горскому обычаю обниматься.

Тут же нарисовался и Палыч:

– Ты чего-то поздно, Серёга, сломался, что ли?

– Да, сломался, – с тоской в голосе произнёс я, – сломался и, наверное, уже никогда не починюсь!

– Так что, баня отменяется?

– Нет, баня не отменяется, отменяется счастье!

Пробормотав эти слова, я тут же прочитал возможные мысли ребят, с недоумением уставившихся на меня. Мысли были интересны и оригинальны, но, в большинстве своём, сводились к медицине. Мне стало неловко за свою слабость и, тряхнув головой, я сказал бодрым голосом, пытаясь прогнать хандру:

– Ничего не отменяется! Всё отлично, пацаны! Где там наш доблестный Фёдорыч? Поехали!