Грозненский альпинизм советского периода

Ключ от чулана со спасательным фондом куда-то запропастился, и начспас[8 - Начальник спасательной службы] снёс навесной замок ледорубом. Навьючив на себя акью – разборные горные носилки – и другое снаряжение для транспортировки пострадавшего, мы как могли быстро стали подниматься по склону, продираясь через колючий кустарник. Мой напарник забыл в лагере каску и шипел от боли, когда колючки втыкались ему в лысину. Когда мы выбрались из кустарника, он был похож на плохо побритого ежа. Ничего нет хуже спасаловки, когда люди бегут без оглядки на опасность; бегут, срывая сердца; бегут, пока есть надежда.

После нескольких часов изматывающего тело и душу подъёма идущий впереди командир отряда остановился, держа рацию возле уха, и поднял руку: стоп.

– Нашли, – сказал он, когда мы собрались возле него.

– Живой?

– Где там. Восемьсот метров по шероховатому льду. Наполовину стёрся, пока долетел.

Акью и другие теперь уже лишние тяжести мы оставили на тропе, взяли только разборный дюралевый шест с наплечниками на обоих концах. Живого человека на нём нести невозможно, разве что только с душевной травмой; а для такого случая в самый раз. Когда мы подошли к подножию кулуара, погибшего уже завернули в перкаль[9 - Плотная ткань, в альпинизме используется для изготовления палаток и плащей] и обвязали репшнурами. Командир третьего отделения сидел рядом с ним и смотрел… трудно описать, как он смотрел. Тело приторочили к шесту и, сменяясь, понесли вниз. Солнце палило нещадно, ботинки погибшего больно упирались мне в спину.

До лагеря добрались к вечеру. За ужином в столовой странно было смотреть на пустое место за столом, где ещё позавчера сидел и балагурил человек. Ребята из его отделения сидели, опустив глаза.

Из-за того, что команда нашего альплагеря в полном составе участвовала в спасательных работах, соревнования отложили на день. Наутро после вчерашней спасаловки мы вышли на старт на Джантуганском скалодроме. Адреналин вчерашнего дня ещё кипел в крови; работали, понимая друг друга с полувзгляда. Мы прошли трассу быстрее всех и заняли первое место среди спасательных отрядов Эльбрусского района.

***

Я занимался одним из тех немногих дел, которыми можно заниматься бесконечно – сидя на берегу «бешеной речки Адылсу», как её назвал поэт Николай Тихонов, смотрел на поток воды, рвущейся через камни вниз, в долину. Не отрывая глаз от воды, вытащил из кармана квадратную мельхиоровую пластинку, покрытую с одной стороны цветной эмалью. Очень красиво – двуглавая Ушба в лучах восходящего солнца и надпись: «Спасательный отряд». Жетоны нам вручили вчера в альплагере Шхельда вместе с золотистыми повседневными дубликатами, грамотами, красными книжечками-удостоверениями; в очень торжественной обстановке перед строем спасателей Эльбрусского района, после долгих речей и поздравлений. Жетоны мы все шестеро сложили в одну кружку, залили их спиртом из обшитой войлоком фляги капитана команды и сделали по глотку. После крутого спирта металл жетонов, по-моему, слегка потускнел. Фляжку потом, само собой, довели до ума. Я повернул жетон – на реверсе был выбит номер: 1847. Я стал членом всесоюзного спасательного отряда. Жетон восемнадцать сорок семь.

Я взвесил жетон на ладони, широко размахнулся и-и-и-и-и-и – сам себя схватил за руку, чтобы не зашвырнуть его в воду. Сунул обратно в карман и, от греха подальше, зашагал прочь от реки.

Ослепительные вершины сияли вокруг. Яркие и стремительные, как вода горной реки события мчали нас дальше и вперёд. Мир вокруг был свеж и прекрасен, сверкал и переливался всеми своими гранями, как кристалл. Но стоит ли это всё жизни человека? Кто бы мне хотя бы сейчас дал ответ…

***

Альплагерь Безенги. Самый крутой из советских альплагерей на Кавказе, в самом высокогорном районе, самый спортивный… Ну, в общем, самый-самый.

Ярким воспоминанием о двух сезонах в альплагере Безенги стала встреча с колоритной личностью – инструктором из Пятигорска Якубовичем Валентином Валентиновичем, который был командиром нашего отряда; все в лагере называли его Тин Тиныч. Этому человеку было свойственно то качество, которое сейчас называют харизмой.

Сперва он как-то нас невзлюбил и стал испытывать на прочность. На первом выходе в так называемый «Тёплый Угол» после тяжёлого перехода погнал нас обратно в лагерь для замены неисправных раций. Мы молча (как говорится, скрипя зубами) сделали обратный рейс, пока остальные отделения отдыхали перед восхождениями. Затем мы почти без отдыха вышли на траверс пиков Дружба-Гидан 4Б категории сложности; и на траверсе (со злости, вероятно) умудрились на полдня обогнать группу, вышедшую на траверс на сутки раньше нас. Траверс – это пересечение двух и более вершин по соединяющему их гребню; это не дорога, где можно нажать на газ и обогнать. Ребята по ошибке закопались на самом гребне, а мы проскочили мимо них по полке чуть ниже. Тин Тиныч не сказал ни слова, но как-то стал с нами мягче.

Потом был выход в ущелье Думала.

Палатки мы поставили на морене ледника на идиллической полянке, покрытой изумрудной травкой с крокусами «привет из Америки», называемыми так за сходство с торчащей из-под земли фигой.

Ночью пошёл дождь. Ну, дождь и дождь, эка невидаль, спим дальше. Потом проснулись оттого, что шум дождя стал подозрительно громким; и к его шуму примешивался какой-то стук, переходящий в равномерный грохот. Когда стало светать, выяснилось, что лежим в воде; пришлось выбираться из палатки. Открывшийся нашим взорам пейзаж впечатлял. Изумрудная полянка превратилась в озеро; в двух шагах от наших палаток не иначе как вмешательством сил небесных остановился сошедший ночью сель – огромный холм из перемешанных с грязью многотонных глыб…

Грозненцы в Безенги: Луконенко, Недюжев, Курочкин

В ущелье Думала нам удалось за несколько часов пройти маршрут 4Б категории на пик Канкошева.

С бивака на поляне мы вышли в четыре утра, и почти сразу поняли, что поторопились с ранним выходом. Поняли, когда спросонья в темноте при спуске на ледник влезли в узкий осыпной[10 - Осыпь – скопление камней на склоне горы] кулуар – глубокий, очень крутой каньон шириной метров десять, промытый потоками талой воды в боковой морене. Циклопическое сооружение, скучно называемое ныне живущими «боковой мореной», было сотворено пару тысяч лет назад юным могучим ледником из разнокалиберных обломков окрестных гор, обильно пересыпанных мелкой сланцевой дресвой. Из-за неё в сухую погоду в кулуаре пыльно, в мокрую грязно, а в темноте просто мерзко: круто, ничего не видно, под руками и ногами всё осыпается. Того и гляди задетый два шага назад камень, подумав, догонит и хлопнет тебя же по пальцам либо по затылку, что нежелательно, ибо наши пластмассовые каски, именуемые «мыльницами» за соответствующую прочность и удалую расцветку, защищают только от придирок начспаса, потому как без них не положено. Выйти бы нам на полчаса позже, уже бы посветлело пространство вокруг. Темнота в горах совсем не та, что на равнине; здесь она действительно вокруг – внизу, под ногами, тоже она, темнота. Здесь вам не равнина, здесь климат иной.

Вылезать из кулуара наверх было уже не проще, чем продолжать спуск, да и до ледника оставалось немного – поток воды в его недрах урчал где-то рядом под нами. Наконец ощупью мы спустились на тело ледника и стали пробираться среди мерцающих в наметившемся рассвете нагромождений из глетчерного льда и каменных глыб. Ближе к середине ледника его поверхность стала ровнее. Ледник, придавленный темнотой, лежал на боку, как огромная рыба, и слегка флюоресцировал в лунном свете. Во сне ледник кряхтел, потрескивал и медленно, незаметно для суетного взгляда человека сползал в долину. Срединная морена ледника была прелесть: чистая и сухая, она покрывала его выпуклую поверхность чешуёй плоских сланцевых плиток. Стремительно светлело, и уже проявился на фоне неба похожий на хребет стегозавра гребень, по которому нам предстояло подниматься на вершину.

Под скалами гребня мы вытащили из рюкзаков веревку и всё к ней полагающееся, связались и полезли наверх. Круто, но пока несложно. Работали молча, изредка только: «выдай», «выбери», «страховка готова». Через час выбрались на гребень и увидели солнце. Воздух чуть оттаял и сильно пахло снегом. Внизу начал просыпаться ледник: гул потоков стал сильнее; забухали удары камней, которые, подтаяв, срывались с морены в бездонные трещины. Скалы стали сложнее, пришлось пустить в ход крючья. Пролезли два-три трудных, но коротких участка. Шли в хорошем темпе, повеселели.

Тин Тиныч с большим скрипом выпустил нас на маршрут, и от его успешного прохождения зависело многое из того, что было тогда для нас очень значительным…

Часа через полтора Лёнчик вдруг остановился и попытался почесать затылок через каску. Я по инерции боднул его снизу и посмотрел укоризненно.

– Ключ, – пояснил Лёнчик, почувствовав мой взгляд сквозь рюкзак.

Над нами распахнулся скальный «внутренний угол»: нечто вроде огромной каменной книги, полураскрытой и поставленной на обрез. Это был так называемый «ключ» – ключевой участок маршрута, наиболее сложный.

– И можно свернуть, обрыв обогнуть, – пробормотал Лёнчик и полез вправо. Я понял, что он хочет обойти ключевой участок по большому снежному кулуару, выходящему на предвершинный гребень.

Кулуар смотрелся нехорошо. Он был очень крутой, а в самой верхней его части на честном слове начспаса висел кубокилометр мокрого свинцового снега. Стоит с гребня сорваться камешку…

– Смоет, как … в унитазе, – резюмировал Лёнчик.

Мы повернулись и пошли обратно под «ключ».

Вид «ключа» тоже особого энтузиазма не вызывал. Кому-то надо было идти первым, с нижней страховкой. Лёнчик молча стал развешивать на обвязке[11 - Обвязка – элемент страховочного снаряжения: пояс и беседка] снаряжение, необходимое для прохождения сложного скального участка.

– Пошел, – сказал он и начал подниматься по стене.

Я принял классическую позу страхующего и стал медленно выдавать веревку. Первые пять метров Лёнчик прошел уверенно. Было тихо. Только тонкий звон забиваемого крюка, щелчок карабина, шорох протягиваемой веревки. Дальше стена из отвесной стала «отрицательной»: скала нависала над головой. Согласно описания маршрута нужно было создать искусственную точку опоры: вбить крюк, повесить на него маленькую двухступенчатую лесенку, встать на неё и, болтаясь в воздухе, забить другой крюк выше нависания. Лёнчик замер и внимательно осмотрел скалу, пытаясь найти возможность обойтись без этой хлопотной процедуры. Чуть выше и правее в широкой трещине торчал швеллерный клин, оставленный кем-то из предшественников. Конечно, мы знали, что старые крючья использовать нельзя: со временем они ослабевают, но швеллер выглядел очень уж соблазнительно. Взяться за него, подтянуться, два-три точных движения – и нависание пройдено. Лёнчик колебался. Несколько раз он дотягивался до швеллера, трогал его. Вроде бы клин сидел прочно. Наконец Лёнчик решился – вставил в отверстие швеллера карабин, взялся за него и, плавно, без рывка нагружая, стал подниматься.

Швеллер вышел из трещины беззвучно и Лёнчик рухнул вниз. Сильный рывок верёвки бросил меня к стене. Крик, удар – Лёнчик повис на верхнем из забитых им крючьев и его маятником швырнуло на скалу. Плохо соображая, что к чему, я машинально вытравил веревку и Лёнчик повалился на площадку рядом со мной.

Внизу позванивали, ударяясь в полёте о скалы, швеллер с карабином.

Снаружи травм у Лёнчика не было, но сильно болел бок, могли быть внутренние повреждения. Надо было на что-то решаться. Можно было попытаться спуститься, однако спуск по скальному рельефу часто труднее, чем подъём; да и опаснее – большинство несчастных случаев происходит на спусках. Можно было продолжить подъём к вершине, до которой оставалось уже немного, и затем спуститься по несложному склону.

Всё это, конечно, понимал и Лёнчик. Он тяжело дышал, откинув голову, и молчал. Без движения мы стали мёрзнуть.

– Давай решать – сказал я. Мог бы и не говорить. Лёнчик медленно поднялся и с угрюмым видом стал приводить в порядок снаряжение.

– Дойче зольдатен нихт капитулирен – буркнул он через минуту – пойдем наверх.

Даром такие встряски не проходят. «Ключ» мы пролезли, как говорится, на нервах. Тряслись руки, ноги и что-то внутри. Отдышавшись, наладили страховку и стали принимать Лёнчика. Ему было больно двигаться; он стонал и изобретательно сквернословил за перегибом в адрес и этой горы, и начспаса, и неведомого нам изобретателя альпинизма.

Потом мы долго сидели молча. Высосали флягу с виноградным соком, подышали и пошли дальше. Выше «ключа» крутизна склона увеличилась, но скалы стали проще. Несколько снежных взлётов, немного несложных скал. Выбравшись за очередной перегиб, в двух шагах от себя я увидел пирамидку из камней – вершинный тур. С минуту я тупо смотрел на него; потом, спотыкаясь, вернулся к краю площадки и посмотрел вниз. Лёнчик стоял на снежном склоне, навалившись на ледоруб, и угрюмо смотрел на меня снизу.

– Далеко ещё? – мрачно спросил он.

– Всё уже.

– Что «всё»?

– Вершина.

– Так чего ж ты молчишь?! – возмутился он и очень быстро полез вверх.

Я выбрал верёвку, и мы повалились на камни рядом с туром.

…Лёнчик рисовался. Перед самим собой, естественно. Зрителей тут нет и длани к небесам в упоении победой возносить не тянет – небеса как-то подозрительно близко: вокруг и местами даже внизу. Пора бы выходить на связь, но рация в пластиковом пакете лежит на рюкзаке, на лице Лёнчика полная безмятежность. Совсем обнаглел, закурил. Даже по сторонам не глядит. Это уже перебор – панораму района с вершины предписывается внимательно просматривать, чтобы сориентироваться для спуска на случай внезапного тумана; такое в горах бывает.