Дальше некуда

Он поморщился и с трудом встал. Мне хотелось его ударить. «Где, блять, стволы?» – я показывал ему это уже на руках. Он успокаивающе махал своими, мол, все будет. Мы вернулись на кухню. На Кирюшу я больше не смотрел. А остальные ушли в комнаты. От них воняло, дерьмово воняло. Я достал спальник, у меня он был. Мне его Бахур купил в Москве. А еще валенки на резиновой подошве, ботинки канадского лесоруба, рюкзак на сто литров, куртку и теплые перчатки. Еще пенку. Кирюша сидел на табуретке и, свесив ручки, тихо смотрел в пол. Я уснул.

– Сид. Сид!

Кто же так нежно тормошит со всей силы мое плечо? Я открыл глаза. Надо мной навис бородой, прости господи, православный.

– Сид, водки бы!

– Щас.

Я разлепил губы. Сунул этому православному денег. Перевернулся на другой бок. Денег оставалось все меньше. И мы опять нажрались, ну в смысле пили весь день. Кирюшу увели бабодевчонки. Я заскучал. Аноха опух, Алена Делона избили еще раз. Где стволы? Мой поезд в шесть! «Сид, подожди, все будет», – накарябал мне Аноха похмельной рукой. Я с трудом разобрал это на клочке бумаги. Я сходил в туалет, собрал вещи. Аноха шептался с православным.

– Спасибо за гостеприимство! – сказал я, одевшись. Максим Анохин с кровати уже не поднялся.

За стволами я пошел с православным. Мы вышли на берег Волги. Прошли мокрыми тропинками. Православный шатался. Уже стемнело. Шли долго.

– Охохонюшки-хо-хо! – говорил мой провожатый, все время спотыкаясь на кочках.

Мы вышли к самой воде.

– Здесь! – сказал православный партиец и полез под кривое дерево.

Я уже ни во что не верил.

– Вот! – сказал он мне гордо, протянув полиэтиленовый пакет.

Я заглянул, развернул. Матерь божья, что за дрянь! Один обрез был винтовки Мосина, ржавый. Второй был еще ржавее и выглядел как дуэльный пистоль, будто его за Пушкиным подобрали.

– Что это за хрень?! – спросил очень вежливо я.

– Сид, да они рабочие!

Он взял их и с трудом пощелкал механизмами. К ним предлагалась горсть каких-то разнокалиберных патронов. Захотелось врезать этими железяками партийцу по его православной харе, но он смущенно улыбался, мотая пьяной головой. Я сунул металлолом в рюкзак. Я был очень зол, в первую очередь на себя, что доверился этим… Вернуться к Анохе и засунуть ему в задницу эти раритеты я не успевал, я уже опаздывал. Прощаться я не стал.

– А вот это не по-… – услышал я за спиной.

До поезда оставалось полчаса. Я был пьян. Поймал машину. Извозчик этого советского космича-москвича оказался хорошим мужиком. Без всяких лишних доплат, узнав, что я опаздываю, гнал что твой Шумахер. Доехали моментально. Нагло встал в очередь в ларек за тремя ментами. Брутальные, в засаленной форме мужики. Смотрел им пьяно в лица, подсознательно провоцируя. У меня за спиной хоть и говенные, но стволы. Они тоже покупали бухло, и им на меня было похрен, и это было смешно. Очки-нулевки на моем носу делали свое дело. По чужому билету прошел в поезд. Паспортов не проверяли – купил билет, и слава богу. Мне в Новосибирск.

В купе, пока никто не подселился, я закрыл алюминиевую щеколду на двери и, достав из рюкзака железяки, тщательно протер их наволочкой. При свете они выглядели еще смешней. Ну Аноха, кобеля сын! Люди в дороге попадались хорошие. Зашли два охотника. В купе уже подсела очень вежливая дама в возрасте. Даме я сказал, что я примерный сын, охотникам – что начинающий охотник, еду на Алтай поохотиться с друзьями на кого-нибудь. Они мне посоветовали глухарей. Потом мы пили их самогон, закусывая их добычей – тушеным глухарем. Самогон был отменный, а глухарь пах лесом и дичью. Они были хорошими, спокойными мужиками. Дама выпила с нами, но чуть-чуть. Охотники рассказывали похабные анекдоты, почему-то все больше про публичные дома, все время извиняясь перед дамой. У них были зачехленные ружья и уже расчехленные рты. Дама краснела и отворачивалась, но, прикрыв рот рукой, над анекдотами смеялась. Мы ходили в тамбур курить их сигареты. Я им тоже анекдот рассказал – единственный, который знал про публичный дом, мне его брат рассказал.

Приходит мужик в публичный дом. «Мне проститутку на девятом месяце, беременную». – «Нет у нас таких». – «В два раза больше заплачу». – «Ну нету!» – «В пять раз». – «Щас, подождите, подумаем». Ну подумали, прикинули, вспомнили, что как раз Виолетта почти на девятом месяце в декрете сидит. Позвонили. Та ни в какую. «В два раза больше заплатим». – «Нет!» – «В два с половиной». Приехала. Мужик с ней в номер. Проститутки к замочной скважине – интересно ведь. Виолетта разделась, легла. Мужик ей руку во влагалище. «Мужчина, что вы делаете?!» – «Щас, младенца попкой поверну».

Мужики-охотники ухмыльнулись, но переглянулись. У них были приятные лица. У одного бельмо на глазу, но это его не портило.

Они собрали все свое камуфляжное, пропахшее костром и мужицкой свободой, и вышли на следующей станции. Пожелали удачи в охоте. Пожали руки. Дама, а скорее добрая русская женщина, вышла чуть позже, сказав на прощание, что я очень приятный молодой человек. Я помог ей вынести в тамбур ее клетчатые сумки. «Какие милые люди!» – подумал я, оставшись один. Потом молодая парочка. Они не хотели со мной разговаривать. Да и я не хотел. К тому же у них не было глухаря и самогона, жрали они какую-то пластиковую дрянь. Она была вся модная, как печень трески, а у него на концах тонких, как водоросли, пальцев повисли ухоженные ногти, лишенные кутикул. Естественно, это были москвичи. Пялились в окно и даже друг с другом не разговаривали, сцепившись бледными ладошками. Я им мешал. Я пил. Они вышли.

Ближе к Новосибирску в купе вселилась семья. Женщина лет за пятьдесят и почти молодая мать годовалого ребенка с веселыми глазами. Но, несмотря на свой веселый вид, этот слюнявый все время ныл. Мать и дочь ее периодически извинялись за детский шум. Я сказал им, что у моего брата трое и я привык. Старшая мать угостила меня курочкой. Не глухарь, конечно, но тоже вкусно. У разносчика литературы я купил книгу про генерала Ермолова. Цена неприятно удивила, но спорить я не стал. «Эта нация не подлежит перевоспитанию!» – приводилась цитата генерала про чеченский народ. Я с гордостью посмотрел с верхней полки, как мать учит дочь обращаться с дитем. Эта нация тоже не подлежит перевоспитанию, только воспитанию. У Новосибирска за окном медленно шел снег. А на перроне топталась куча ментов-омоновцев. Было утро. ОМОН выборочно кого-то цапал из подъезжающих поездов. Я нервно сглотнул. У моих соседей по купе было много вещей. Я надел очки.

– Давайте помогу, – сообразил я.

– Вот спасибо! – обрадовалась мать матери.

Их никто не встречал. Я вышел из вагона с коляской то ли молодым отцом, то ли младшим братом. Бабы шли с баулами по бокам. Стоящий посередине перрона и мешающий проходу граждан огромный, как закон, омоновец оглядел меня и мою семью и пошел взглядом по другим. Я на него не смотрел. Нельзя смотреть на ментов, особенно им в глаза – они чуют страх. Я проводил семью до метро.

– Извините, мне на наземном.

– Вот спасибо, большое вам спасибо! – сказала мать.

Дочь мне кокетливо улыбнулась.

– До свидания, всего хорошего!

Я поправил очки. Деньги еще копошились в кармане. Я выпил, купив в ларьке. Автозак, тьфу, автовокзал находился недалеко. Мне на автобус до Горно-Алтайска – столицы Алтайского края.

Автовокзал оказался приятным, почти советским загаженным местом. Я купил билет. Ко мне сразу подошел парень с наколотыми перстаками на пальцах, которые он как бы невзначай мне демонстрировал. Недалеко прохаживались менты.

– Ты откуда и куда, чувачок? – спросил меня этот парень с задрипанным лицом и изможденным телом, один его ботинок был порван; менты смотрели на нас.

– Проездом, – ответил я.

– Я тебя не так спросил!

Задрипанный чувствовал себя нагло. Менты смотрели на нас. А у меня две железяки за спиной.

– Короче, заезжий, – цедил театрально через губу задрипанный, виляя пальцами, под ногтями было грязно, – расклад такой…

Его пальцы дергались, как будто перебирали четки, но четки он по ходу пропил. Я внимательно слушал.

– Мы тут на кента собираем, на грев, – он цыкнул зубами.

Я посмотрел на ментов.

– На ментов не смотри, они с нами в связке! – Он подмигнул и снова цыкнул. – Кто из приезжих с нами не делится, при выезде из города из автобуса выходит! А кто и скарба лишается!

Он посмотрел на мой рюкзак. Я дал ему семьдесят рублей. Он сбегал и узнал, откуда отходит автобус. Когда он дотащил мой рюкзак до «Икаруса» и уложил его в отделение для вещей, он хлопнул по плечу толстого водителя с лицом бульдога и, показывая на меня, сказал: «Ну ты пацана на-а-рмально довези!»

Тот даже не то чтобы не подумал про меня, он даже не посмотрел на моего ушлепка.

– Удачи! – пожелал мне задрипанный лицом.

Сев в автобус, я увидел в окно, как он побежал через дорогу. Там был магазин, я там пиво покупал. Денег у меня уже почти не было.

Я ехал в столицу Алтая, упершись лбом в спинку переднего сиденья. Думы мои были нерадостны. Я проебал кучу денег. Стволы вез поганые. Ни за то, ни за другое спасибо мне не скажут. Я чувствовал себя паршивым парнем. Я должен был остановиться в гостинице Горно-Алтайска. Так сказано было. Денег мне только на это и хватит. Ах да, у меня еще есть карта Алтайского края! На хрен я во все это ввязался? За окнами автобуса стало совсем темно. Мы доехали. Шел снег. Было свежо после проперженного, тяжелого воздуха автобуса. В Горно-Алтайске все было маленьким.

– Подскажите, как добраться до главной гостиницы? – спросил я казашку.

– А вот на троллейбусе, – ответила она на чистом русском языке.

Потом я увидел еще и еще казахов. В троллейбусе даже мент-казах ехал.