На Север!

– Ваша проницательность приводит меня в трепет, – признался я.

– Лесть бесстыдная, но приятная, – улыбнулась Яга. – Ладно, дам тебе одну зацепочку. У вас в арсенале сигнальные ракетницы есть?

– Не знаю. Я как-то не слишком в курсе.

– Это упущение, – старушка поморщилась. – Ну, ладно. Дам я тебе одну. Где-то у меня завалялась. И ракеты дам. Таких у вас всё равно нет. Запускай вечером, через пару часов после заката. Если Светланка окажется рядом, она придёт.

17

В сопровождении подозрительно смирной Липунюшки я вернулся на подворье. В небольшой суме, выданной мне Ягой, чуть позвякивали бочонки сигнальных ракет. Сама ракетница – небольшой пистолет с широким дулом – располагалась в отдельном кармане.

Девочка тут же завернула на конюшню. Я же отправился на поиски наших небесных гостей.

Правда, первым я наткнулся на батюшку. Он стоял, прислонившись к стене поруба, и радостно махал мне рукой. Подозрительно бодро и радостно.

– Утренний моцион? – поинтересовался Никанор, когда я приблизился к нему.

– Встреча с Ягой, – улыбнулся я. – Мы стараемся проводить тренировки по вторникам и пятницам.

– И как, получается?

– Периодически. Сегодня, правда, не получилось.

– Про мамку спрашивал? – проявил проницательность батюшка.

– Да, – я кивнул и испытующе поглядел на него: – Гости уже рассказали?

– О том, что ты снова от меня решил сбежать? – проговорил царь, кажется, с укором.

– Почему обязательно сбежать? – опешил я. – Если появилась возможность найти маму, я намерен ей воспользоваться!

– И что тебе дома не сидится? – вздохнул отец.

– Когда ещё путешествовать, как не в моём возрасте? – я развёл руками. – Пока забот особых нет, да здоровье позволяет.

– Заботами обеспечим, – оживился Никанор. – Хочешь, я тебя министром культуры сделаю? Или физкультуры. Ты ж вон ходишь, тренируешься.

– Нет уж, спасибо, – я поджал губы.

– Ну и напрасно. Слушай, – батюшку посетила новая мысль, – а давай ты будешь детишек тренировать. Что они без толку мячик гоняют? Ты ведь, помнится, неплохо с ним управлялся. Потренируешь мальцов, а потом мы в целях улучшения международных отношений чемпионат устроим. По этому, как его… По футболу. Налоги под шумок повысим…

– Как бы вместо улучшения отношений наоборот не получилось, – скептически хмыкнул я. – А то неровён час, проиграют соседи, обидятся и эмбаргу какую-нибудь затеют. Или вообще, войну объявят.

– О чём речь? – к нам, зевая, подошёл Антуан Пустопорожний.

– Батюшка пытается отговорить меня от поездки, – ответил я.

– Предлагаю возглавить национальную сборную нашего… этого… тридевятого царства, – выдал царь, слегка задумавшись при произнесении нового наименования страны. – У вас наверху как с этим делом? В футбол играют?

– Нет, – протодиакон яростно замотал головой, – у нас рабовладение запрещено.

– При чём тут рабовладение? – мы с батюшкой непонимающе переглянулись.

– Понимаете, – Антуан обратился к глубинам памяти, – перед Последней войной сложилась довольно странная ситуация. Публичная торговля людьми в рамках транзакций между спортивными клубами оскорбляла демократические силы планеты. Тем более что суммы этих трансферов зачастую превышали годовой бюджет целого ряда стран.

– Ни укропа себе, рабы! – воскликнул Никанор. – Вань, может, продадим кого-нибудь для пополнения казны? Гаврилу Отрыжкина того же. Он парень видный. К тому же неплохо жонглирует яблоками – я видел, как перед девицами давеча выпендривался.

– Кто ж его купит? – усомнился я. – У нас таких парней, хоть телеги грузи. Особенно, когда на пиру наберутся. Он же не этот, – я порылся в памяти, припоминая хоть какое-нибудь имя, упоминаемое в моих книжках в связи с футболом, – не Пелевин.

– Кто такой Пелевин? – четыре глаза уставились на меня вопросительно.

– Футболист… кажется, – я не был абсолютно уверен в том, что именно всплыло в моей утомлённой событиями прошедшего дня голове. – Он, вроде бы, бразильянец был.

– А почему тогда фамилия русская? – озадаченно поинтересовался Антуан.

– Наверно, поменял, когда его к нам в рабство продали, – принял у меня эстафету Никанор. – Зато страна его бразильянская после этого озолотилась. И наладила серийное производство рабов-футболистов. Они, поди, доход приносили гораздо больше, чем какой-нибудь кофей.

Протодиакон с нескрываемым подозрением глянул на батюшку, поражённый его излишней осведомлённостью. Тот хмыкнул:

– Лично я бы так и поступил. И рты лишние кормить не надо. Они ж, спортсмены эти, жрут, поди, за четверых! И агрессивные, наверняка, как Мамай и Кокор!

– Кто, простите? – уточнил Антуан.

– Это персонажи скоморошьих баек, – пояснил я. – Хулиганистые, вроде Петрушки.

– Так что ты, Ванюша, подумай о моём предложении, – отец положил мне на плечо руку. – Наладим с тобой производство. Будем продавать футболистов направо и налево… Совершать эти… трансферы. Хошь, в окно трансферное, хошь, в дверь! Что скажешь, Аркадий Петрович?

Появившийся рядом за время нашей оживлённой беседы поэт выглядел, прямо скажем, измученным. Он неопределённо махнул рукой в ответ на вопрос Никанора. Взгляд у него был какой-то отстранённый и блуждающий.

– Бессонная ночь? – хохотнул батюшка, явно намекая на последствия обильных возлияний на вечернем пиру.

– И не говори, – вздохнул Аркадий Петрович. Но тут же опроверг догадки царя: – Жуткий кошмар приснился. Никак после него заснуть не мог.

– Кошмар? – заинтересовался Антуан.

– Урки приснились? – предположил батюшка.

Ароз Азорин отрицательно покачал головой.

– Приснилось мне, что тот зелёный мужик, которого мы вчера видели, вылез-таки из-под земли. Отряхнулся, так что земля вокруг задрожала. И из-за слоя паутины, мха и травы показался задорного вида молодой человек. Встал во весь рост, глазища сверкнули голубыми молниями. Гигант погрозил пальцем,– поэт судорожно сглотнул. – И как шагнёт ко мне! Я бежать… А он топочет следом и укоризненно так твердит: «Шаганэ ты моя, Шаганэ»!

18

К обеду мы были готовы отправиться в путь. Оставалось решить ещё пару вопросов. Так что я отправился на конюшню.

– Когда отчаливаем? – Ницше встретил меня в воротах бодрым пританцовыванием.

– Ты что, со мной собрался? – не то, чтобы меня это удивило. Я просто о таком не думал.