Стальные вершины

– Что?

– Не предавай!

– Кого? – тупо спросил Митя. Мыслями он был уже далеко и слушал отца вполуха.

– Никого не предавай! Друга в бою не предавай, командира в плену не предавай, Россию не предавай. Помни: только не предавай!

– Ладно, бать, все будет хорошо. Ну, все? Вернусь – позвоню.

– Живи по совести, а воюй крепко! – крикнул отец. Все у него было так, и в жизни, и в советах, которые Мите были не нужны. Начинал он всегда за здравие, заканчивал за упокой. Жить с ним одной семьей было невозможно. Сейчас он пойдет в кабак и нажрется, а потом будет рассказывать всем про Кандагар[22 - Город в Афганистане, основанный в 330 г. до н.э. Александром Македонским. Арена ожесточенных боев в ходе Афганской войны, в период советского военного присутствия. Был подвергнут массовому разрушению.].

Митя положил трубку и забыл о нем. Дело было сделано. Матери он позвонит из Чечни.

– Однажды предавший уже не может функционировать как нормальная человеческая личность, помни, сынок, – продолжал кричать в трубку отец, не обращая внимания на короткие гудки. Он знал это не понаслышке. У него был там друг, сукой оказался. И он пошел в кабак, чтобы выпить с дружками пива и ни словом не обмолвиться о Кандагаре.

Пехота

Тихому не верь, быстрого не бойся.

В конце марта[23 - Обязательное условие отправки в Чечню солдат срочной службы – иметь опыт армейской службы более полугода. Полный срок солдатской службы в Первую Чеченскую войну был полтора года (до середины 1996г.), во Вторую Чеченскую (с 1998 г.) увеличен до двух лет, в 2008 году служба стала одногодичной.] их полк перебросили в Чечню.

На рассвете колонна БТРов[24 - Броневой транспортер (БТР). Боевая бронированная машина, предназначенная в первую очередь для быстрой доставки пехоты к месту ведения боя.], растянувшись на марше на несколько километров, вышла из Моздока. Дорога шла через Вознесенскую, Малгобек и Карабулак[25 - Перечислены крупные населенные пункты республики Ингушетия.]. Никто не ставил перед ними боевую задачу и вообще ни о чем не информировал. Просто посадили на броню и повезли. Дорога петляла между гор, БТРы кидало из стороны в сторону и подбрасывало на неровностях. Не справившись с управлением, можно было запросто слететь с обрыва. Через час все они уже отбили о броню задницы, потом затекли тела и ноги от многочасового сидения в неудобной позе. Надетые поверх бушлатов бронежилеты сковывали движения. Хотелось лечь и хорошенько потянуться. Жевали пряники, купленные по случаю у придорожной торговки, запивали сладким лимонадом, вяло острили напряженными от усталости голосами. К ночи прошли всю равнинную часть Чечни. Ощущения войны не было. Из-за лесополосы они видели светлые оцинкованные крыши чеченских домов, видели редких торговок вдоль дороги. Когда взошла луна, поступил приказ сделать остановку. Эта первая ночь еще долго стояла перед глазами Мити как фотография. По всему полю горели костры, толпы солдат неприкаянно бродили среди разбросанной тут и там техники, мечтая об отдыхе и пище. Хотелось упасть, где стоишь, чтобы забыться и очутиться во сне дома, на гражданке или на худой конец в теплой казарме, ставшей теперь такой родной. Команды на ночлег не было. Никто ничего не приказывал, не кормил, не давал указаний. Офицеры собрались в штабной палатке. Никто не услышал или не обратил внимания на странный, приближающийся из ночной мглы свист, только ближайший к Мите БМП[26 - Боевая машина пехоты (БМП). В отличие от БТР имеет более высокую огневую мощь, т.к. предназначена в первую очередь для огневой поддержки и прикрытия пехоты в бою. В остальном обе машины сопоставимы.] вдруг с грохотом ожил, подпрыгнул как взбесившийся конь, встал на дыбы и на миг застыл вертикально, выбрасывая вверх едкие клубы сизого серного дыма. Это было неожиданно и страшно. Потом он рухнул на траки. Из распахнутого люка с визгом полез наружу солдатик в бронежилете и бушлате. Митя узнал его. Это был Леха Тарасов, старший сержант из второго взвода, который, как видно, решил провести ночь в комфорте. У Мити с ним бывали стычки. Все полковые духи[27 - Армейский сленг. Молодые солдаты.] ненавидели Тарасова. За его спиной полыхало пламя, а он все никак не мог вывалиться из люка, потому что люк был для него слишком узок из-за бронежилета. Потом внутри что-то сдетонировало и куски окровавленного мяса выбросило наружу, забрызгав ими стоящих в остолбенении солдат. Одно бесконечно длинное, словно спрессованное в годы мгновение тянулась звенящая тишина, затем черное небо над ними разверзлось, и на их головы градом посыпались мины. Поднялась страшная паника. От грохота взрывов чуть не лопались барабанные перепонки, и они все метались, толкая друг друга и визжа как сумасшедшие, одержимые одной только мыслью – выжить, забиться в укромную щель и заткнуть уши пальцами, чтобы не слышать этого жуткого воя приближающейся смерти. Угадать место падения мины было невозможно и, собственно, это сводило с ума необстрелянных бойцов, превращая их в жалкое, визжащее, обезумевшее от страха стадо. Команды офицеров, пытающихся навести хоть какой-то порядок, тонули в оглушительном общем шуме.

– Откуда бьют? – ревел голос начштаба, перекрикивая нарастающий треск беспорядочных автоматных очередей. Кто-то из пехотинцев таким образом пытался в темноте наладить личную оборону, паля наугад в любую приближающуюся мишень. Ему указали на слабые всполохи света на горизонте.

– САУшки[28 - Самоходная артиллерийская установка (САУ), мощная гаубица на колесах или гусеничном ходу, в современной армии занимает ведущее место среди бронетехники.] к бою! Разворачивай! Бей прямой наводкой!

Саушки развернули и ударили. Шквал огня накрыл далекую неизвестную цель. Через пять минут у комполка ожила и заорала хриплым остервенелым голосом рация:

– Куда бьете, суки?! Прекратить огонь! Прекратить огонь! Мы свои! Вы бьете по своим!

Саушки молча развернули в другую сторону. Кому там не повезло на горизонте узнавать даже не хотелось. Война все спишет. Во всяком случае, демонстрация силы сделала свое дело, через некоторое время минометный обстрел утих. А может у «чехов» просто кончились боеприпасы.

Лежа в воронке от взрыва и недоверчиво прислушиваясь к густой тишине, Митя ощупал себя всего и убедился, что он цел и невредим. На зубах скрипел песок, за шиворот набросало комьев дерна, в ушах звенело, голова кружилась, и ломило барабанные перепонки, но он не был даже контужен. Весь перемазанный и потный, он лежал и глупо улыбался неизвестно чему, глядя в небо, где в разорванную пелену облаков заглядывали редкие робкие звезды.

– Жив? – спросил его сверху голос. На краю воронки на фоне неба маячила чья-то голова.

– Да, – ответил Митя тихим голосом, с трудом различая собственные слова.

– Ранен?

– Нет.

– А чего лежим? А ну строиться… бего-о-оом марш! – внезапно заорала голова, и Митя узнал своего взводного, лейтенанта Галкина.

К утру были подсчитаны потери. «Груз 200»[29 - Погибшие. Военный термин, означающий транспортировку убитого в специальном запаянном контейнере (цинковом гробу) до места захоронения. Вошел в обиход после войны в Афганистане.] – девять человек, в три раза больше раненых, столько же контуженных и семь подбитых БМП. У всех было ощущение, что в бою они стреляли по своим. Никто не видел ни одного «чеха», только слышали внушающий ужас надсадный свист приближающейся мины и ощущали тошнотворный жар страха в обмякшем и потном теле. Комполка, приволакивая ногу, ходил вдоль строя перемазанных юнцов и вглядывался в лица пронзительными страшными глазами. Они еле держались на ногах от усталости и пережитого. Кто сказал, что насильно одетые в футбольную форму одиннадцать молодых парней сразу станут футбольной командой? Кто решил, что достаточно одеть в воинскую форму несколько тысяч вчерашних школьников, построить их стройными рядами, дать в руки оружие – и получится армия? Армия рождается в боях. А пока это была просто неорганизованная толпа, из которой ему, комполка, предстояло выковать крепкий боевой кулак.

Зачистка

Ружье, направленное на людей, стреляет назад.

Определили Митю в разведку. Почему – он и сам не знал. Прозвали Питером в честь родного города. Клички в Чечне были у всех, чтобы не заморачиваться на имена. Разведчики ходили с автоматами, на стволах которых был закреплен ПБС, прибор бесшумной и беспламенной стрельбы. Задачей разведчиков в Чечне было уничтожение боевиков с помощью засад, изъятие или уничтожение пластидом[30 - Взрывчатое вещество, напоминающее пластилин, очень удобное для размещения на уничтожаемой поверхности. Эквивалентно по мощности тротилу.] их боевой техники. Засада – это не бой, это расстрел. Попавшая в засаду живая сила противника уничтожалась без всякой жалости. Пленных без надобности не брали. Пинками в голову проверяли, жив ли еще лежащий на земле человек, и в упор добивали раненых. Почти вся полковая разведка состояла из офицеров и контрактников, но срочников[31 - Солдаты срочной службы. Те, кто достиг 18-летия и был призван на обязательную воинскую службу на определенный, ограниченный законом срок.] тоже хватало. Митю на боевые задания не брали, поскольку не было пока никаких боевых заданий и разведгруппу вовсю использовали на зачистках[32 - Неформальное выражение. Оперативно-войсковая операция в населенных пунктах по проверке документов, досмотру помещений и выявлению и задержанию подозрительных лиц, причастных к деятельности незаконных вооруженных бандформирований.].

Первая в жизни зачистка Мите запомнилась надолго. Работали в горном ауле после вертолетчиков, которые за день до зачистки произвели несколько залпов НУРСами[33 - Неуправляемый реактивный снаряд (НУРС). Здесь: неуправляемая авиационная ракета. Вид авиационных средств поражения.] по селу и разрушили пять домов, а также школу, стоящую в центре. В домах стоял плач по погибшим после авиа налета. В одном или нескольких домах, по оперативным данным, засели боевики, поэтому действовать приходилось предельно жестко.

На село навалились ранним весенним утром, чуть ли не всей имеющейся в полку бронетехникой. Блокировали село. Людей с криками выводили из домов и сгоняли в поле на окраину, где им предстояло провести не одни сутки под открытым небом. Митя был в группе, которая брала дом, где предположительно прятались боевики. Готовы были ко всему. Такие группы часто несли тяжелые потери. Пулеметчики и гранатометчики, распределившись вдоль забора, взяли дом в кольцо, затем командир контрольной группы вызвал из дома старшего мужчину и приказал ему вывести во двор всех живых. Вышли три женщины и девять или десять детей. У всех страшные глаза. Спрашивать их про боевиков было бесполезно, своих здесь сдавать не принято. Короткими перебежками пересекли двор. Митя уже знал, что пробежать можно два шага, а можно и десять, как выпадет удача. Если «это» начнется, подстрелить могут и свои. Ему с напарником достался цокольный этаж. Это было темное полуподвальное помещение с двумя низкими дверьми, ведущими в два сырых низких погреба. Где-то над головой ходуном ходили половицы, грохали шаги. Здесь хранилась зловещая тишина. Если бы сердце с шумом не билось возле горла, можно было бы услышать ход времени, которое тут почти застыло, словно запуталось в паутине. Опытный Митин напарник, пригнувшись, нырнул в одну из дверей, которую распахнул ногой, Митя прикрыл его с автоматом наготове. Время совсем остановилось. Сколько прошло? Минута или час? Наконец в дверях вновь мелькнула тень, и напарник жестом показал, что в его помещении чисто. Митина очередь. Митя сделал глубокий вдох и очутился в маленькой пыльной комнатке, еще более темной, чем первая. На первый взгляд она была пуста. Нужно было просто спокойно повернуться и уйти, чтобы не поймать пулю, которая могла прилететь из-за ящиков с хламом или из-за очень больших кувшинов неизвестного назначения в дальнем углу. Никого нет. Здесь никого нет. Только тихий боязливый шорох в углу, где стоят кувшины. Взрослый мужчина с оружием легко может уместиться за ними, а за ящиками, если лечь на землю, поместится еще один. Митю пронзила нервная дрожь. Патрон в патроннике, затвор взведен, палец на спусковом крючке, одно короткое движение и тишины как не бывало. Неужели все, подумал он, чувствуя, что стремительно потеет. А если, не меняя выражения лица, уйти, словно ничего не заметил? Выскочить и бросить внутрь гранату. Достаточно ли у него спокойное лицо, чтобы его выпустили живым? И почему не слышно шума наверху? Сколько он здесь стоит? Сколько времени прошло? Если сейчас сюда сунется напарник, их обоих изрешетят. Уже прощаясь с жизнью и начиная осторожно пятиться назад, он вдруг заметил ногу, высунувшуюся из-за кувшина. Кому-то было несладко сидеть, скрючившись в углу, и он неосмотрительно поменял позу.

Это была маленькая нога, такая необъяснимо маленькая, что Митю охватил чудовищный ужас. Чеченский карлик. Это было страшнее чеченского боевика. Палец тут же парализовало на спусковом крючке, и пока Митя, не замечая этого, мысленно жал на курок, автомат, естественно, молчал. В полном отчаянии он рванул с пояса гранату. И вдруг отчетливо понял, что видит в зловещем сумраке не ногу карлика, а детский ботиночек, надетый на желтый носок с двумя светлыми полосками и веселым утенком на боку. Митя судорожно вздохнул и вернул на пояс гранату. Хорошо, что не выдернул чеку. Уже не таясь, поплелся в злополучный угол, ощущая страшную слабость в ногах.

За кувшинами на полу сидел ребенок лет пяти и с любопытством смотрел на него большими оливковыми глазами. Мальчик, которого он только что чуть не отправил на тот свет. Его и себя. Он смутно помнил, что жал на курок. Что его удержало? Что или кто? Он уже точно знал – на войне не бывает атеистов. Его удержали, чтобы он потом не каялся всю жизнь. Митя молча протянул руку. Мальчик принял ее и, степенно поднявшись с цементного пола, отряхнул штанишки. Все также молча они вместе вышли из дома. Во дворе был слишком яркий свет, и он на пару секунд ослепил их после полумрака.

– Чей это мелкий?

Его еще трясло, хотя скорее от бешенства, но под бронежилетом этого не было видно. Старший чеченец оглянулся, вскрикнул что-то по своему и, всплеснув руками, как квочка кинулся к ребенку. Возбужденно закудахтали женщины. Митя шел на чеченца, оскалив зубы. На груди болтался такой ненужный и неудобный автомат. Никогда еще Митя не кричал так на взрослого человека, не оскорблял, не обзывал последними словами, как сейчас. Чеченец растерянно пятился от него, не выпуская из своей руки руку мальчика. Мальчик испуганно путался у них под ногами.

– Сволочь! Сволочь! Я его чуть не застрелил! Я его чуть не застрелил! – вне себя кричал Митя.

Стоящие во дворе офицеры, с кривыми ухмылками наблюдали, как их молокосос «строит» взрослого чеченца. Пулеметчики из-за забора вытянули шеи. Автоматчики, одобрительно щерясь из-под касок, удобно повесили руки на висящие на груди автоматы. Никто не вмешивался и не стал бы вмешиваться, даже если бы он схватился за оружие.

– А ты пальни в него, – посоветовал кто-то.

– В бою пальну, – нашелся Митя.

Он чувствовал, что на глазах у него закипают слезы и что ему лучше отвернуться и перестать привлекать к себе общее внимание. Он отошел в сторонку и стал смотреть туда, где торчали горные вершины и синели горные леса. За селом, в окружении автоматчиков, собиралась взволнованная толпа. Люди все прибывали и прибывали. То, что в генштабе армии называли лукаво «спецоперацией», для них оборачивалось просто войной. Как они живут среди всего этого, подумал Митя: обстрелы, зачистки, бомбежки, и никакой возможности что-либо изменить. Жалко их ему не было, он тут уже немало повидал, но все же это было как-то не по-людски.

Кто-то подошел сзади, оперся рядом о забор. Митя даже не оглянулся.

– Это я недоглядел, – сказал мужской голос с акцентом, – Половина этих детей не мои. Кого родственники временно пристроили, кто-то остался сиротой. А я видишь, обсчитался.

– Ладно, проехали, – буркнул Митя, не поворачивая лица. Он надеялся, что чеченец не заметит его невольных слез. – В следующий раз только не обсчитайся.

– Постараюсь, – усмехнулся чеченец.

Они разошлись: чеченца с семьей повели на околицу села, Митя вернулся к своим. Он жалел, что не спросил у чеченца про мальчика: родственник он или сирота? Хотя, какая разница.

– Эй, боец! – окликнул его высокий парень с натовским гримом на лице и камуфляжем без демаскирующих знаков отличия. Глаза у него были цвета воды в водопроводе, ироничными, как пистолеты, и весело блестели. – Пересрал малость в доме?

– Ну да, было дело, – смутился Митя. Он с трудом узнал его из-за грима и надвинутой на лоб «мохнатой» каски, обтянутой в несколько слоев маскировочной сеткой. Вся одежда у него также была мохнатой, так что ночью с пяти шагов его можно было принять за куст. Это был снайпер-контрактник[34 - Солдат, заключивший после окончания срочной службы добровольный договор (контракт) на продолжение воинской службы уже на платной основе. Наемник. Широко используется в «горячих точках».] из их разведроты, о котором в полку ходили легенды. За некоторые из них ему можно было смело давать Звезду Героя, за некоторые – сажать пожизненно или ставить к стенке.

– Знакомо. А ты не стыдись, это с каждым было. Привыкнешь. На, держи краба! Хохол меня зовут. Будем знакомы.

Митя крепко пожал протянутую ему руку и почувствовал себя польщенным.

Хохол

Сказанное при пахоте, нашлось при жатве.

Кто скажет, чем отличается, к примеру, ритмическая гимнастика от аэробики, тот сможет внятно объяснить, чем отличается контрактник от западного наемника. По сути ничем. И те и другие псы войны и их присутствие на войне дело добровольное. Только в Чечне эти воины условно делились на две группы, шакалов и волков: тех, кто приехал за легкими деньгами, попить вволю водочки и вволю пострелять, и тех, кто приехал отомстить. За плен с унижениями и побоями, за убитых товарищей, за свой звериный страх молодых необученных солдат. Ненависть была написана на их стылых лицах. Воевали они крепко, в отличие от тех, кто приехал погулять, меньше бузили, меньше нарушали воинский устав. Хохол был из волчьей группы. Несмотря на свое украинское прозвище, он был коренным русским из Архангельска, потомственным помором, белокожим, высоким и рыжим. В плен попал вместе с офицером, украинцем по национальности. Об этом несчастном периоде своей жизни он никому ничего не рассказывал, да и сам вспоминать не любил. А потом, когда его выкупили на деньги Березовского, он год неприкаянным маялся на гражданке, да так и не сумел приспособиться к мирной жизни, потеряв себя где-то в кавказских горах навсегда. Записался в контрактники, вернулся. Когда в новой части спросили, как его звать, он ответил: «Хохол», в честь того офицера, с которым оказался повязан в плену крепкой ниточкой до конца своей жизни и который мучительной смертью погиб на его глазах. О зверствах в плену он ни словом ни с кем не обмолвился, но его поняли без слов. Мстил он жестоко и упорно кого-то искал. Свел близкое знакомство с офицерами штаба полка и разведки и часто их о чем-то расспрашивал. Его уважали, делились с ним некоторыми сведениями, которыми в каждом конкретном случае имели право поделиться. Тогда он исчезал на два-три-четыре дня со своей любимой снайперской винтовкой Драгунова, прихватив «сухой паек» и пакетики с зернами лимонника[35 - Растение, обладающее тонизирующим и психостимулирующим действием на организм человека: снимает физическую и умственную усталость, придает бодрость и силу.]. Возвращался измученный, с красными глазами, но живой-невредимый, со свежими насечками на прикладе, которых все прибавлялось и прибавлялось. Впрочем, все понимали, что добром это кончиться не могло.