Душа и взгляд. Баллады в прозе

и дальше – жать его в медвежьих объятьях, жать и жать, плача от любви и постукивая от избытка энтузиазма ему кулаками в спину: так славянский восторг празднует встречу с представителем чужеродного германского племени, —

и неважно, собственно, в чьем лице, —

попутно же, не в силах оторвать восторженно-любовных глаз от визави, что-то бормотать на ломаном немецком и, конечно, – пить, пить и пить, —

но вот обсуждены все личные темы, пора и о делах поговорить, —

как тут, ударив по рукам, не заключить взаимовыгодную сделку: так ведь много необжитого пространства у русских, зато нет умения его как следует обжить, —

и, наоборот так мало его у немцев, зато есть преизбыток умения его обустраивать, —

вот тут один другому бы и помог: знакома вам притча о собаке на сене? это о нас, русских: о тех, у кого под ногами лежит сокровище, да лень поднять его, —

но вышеназванное свойство наше, кажущееся нам таким натуральным и безобидным, может вызывать в чужестранцах и порядочную досаду: в самом деле, по какому праву землей владеет тот, кому закрыт путь превратить ту землю в цветущий сад? отсюда, пожалуй, и попытки наших западных соседей нас завоевать, —

вот эту самую метафизическую, я бы сказал, досаду я и читал иногда в лицах немцев во время задушевных разговоров, —

и в ней заключался тонкий упрек: от всех германцев и ко всем славянам, —

впрочем, тот упрек, если сказать по правде, я в глазах немцах никогда не находил, —

просто я думаю, что он должен быть, но не уверен, точно ли он есть.

XXVII. Вещи

Иногда каждому из нас приходится быть одному: не потому, что рядом не оказалось человека, который мог бы нас понять, а поняв, и простить, —

нет, не поэтому, а потому, что никакой человек и даже никакое живое существо не смогли бы выдержать столько холодной и отчужденной задумчивости, которая сквозит иногда в нашем взгляде, когда мы думаем, будто увидели, наконец, жизнь без иллюзий и без прикрас, —

этот взгляд – как будто стараешься проникнуть внутрь иглы, однако продолжаешь скользить по ее блестящей поверхности, быть может, подобный взгляд был у Иннокентия Смоктуновского, когда он играл князя Мышкина, а может и нет, неважно, —

так или иначе, этот взгляд лучше всего выдерживают предметы неодушевленные, —

и потому надо быть им за это благодарным, а значит, относиться к ним по меньшей мере как к домашним животным, —

или еще лучше – как к близким людям, —

то есть проявлять к ним любящую доброту, и не расставаться с ними до последнего, —

пока мы сами не уйдем туда, откуда они нам смогут только сниться, —

и не обижаться на них, если в один прекрасный момент мы вдруг догадаемся, что и вещи давным-давно смотрят на нас как на одну из них, —

то есть как на одушевленную вещь.

Не оттого ли, если пристально наблюдать за ними, нам кажется всегда немного странным, что они молчат и не двигаются, —

в поисках объяснения этого любопытного феномена нам придется допустить, что вещи притаились и делают вид, что не замечают нашего пристального за ними наблюдения, —

и лишь при более внимательном размышлении мы поневоле вспомним ту простую истину, о которой не уставал повторять еще Будда, —

а именно: что мы сами не более, чем вещи, только бесконечно более сложные, —

вещи, состоящие из «агрегатов» тела, ощущений, восприятий, представлений и мышления, —

их комбинации беспредельны, но суть от этого не меняется, – да, мы – одушевленные вещи, не больше, но и не меньше, —

и то обстоятельство, что обыкновенные, то есть неодушевленные вещи об этом давным-давно догадались, есть всего лишь элементарная логическая закономерность, а наша так называемая индивидуальность ничего ровным счетом не доказывает, потому что и любая решительно вещь, любое растение и любое животное, любой минерал и любой пейзаж, даже любая минута дня и ночи в конечном счете неповторимы и стало быть и индивидуальны, —

оттого-то и выходит, что мир, понятый как «факультет ненужных вещей» (Ю.Домбровский), продолжает оставаться по крайней мере столь же великим и загадочным, как и мир, сотворенный Господом-Богом.

Итак, все без исключения суть вещи, —

музыка Баха: изумительная духовная вещь, без которой дня нельзя прожить и которая упраздняет за ненадобностью многие другие, подобные ей духовные вещи, —

ночное звездное пространство: еще более колоссальная, потрясающая, но совершенно чужеродная нам, людям, вещь, —

время: самая непостижимая в мире вещь, —

мироздание предвечное: одна очень странная вещь, —

мироздание, возникшее из Первовзрыва: другая и не менее странная вещь, —

многочисленные гипотетические измерения реальности: вещи не для нашего ума, —

гномы и эльфы: вещи между воображением и действительностью, —

любовь: вещь, которую каждый понимает по-своему, —

секс: вещь, которую, напротив, каждый испытывает приблизительно одинаково, —

буддийская медитация: самая сложная и субтильная в области человеческого сознания вещь, —

болезнь, старость и смерть: три общеизвестные, родственные между собой вещи, —

свет: вещь, —

и тьма: тоже вещь, —

кастрюля: самая обыденная в мире вещь, —

и оригинальная мысль: тоже вещь, но не совсем обыденная, – далее, человек в пределах одной жизни: одна вещь, —

а человек, взятый в круговороте своих инкарнаций: другая вещь, —

и тот же человек, пребывающий после смерти вечно в астрале: третья вещь, —

так что и мысль, утверждающая возможность этих взаимоисключающих решений: вещь, —