Советская цивилизация

Патриарх, идя на примирение с властью, конечно, прежде всего стремился вывести Церковь из-под удара, однако признание ошибочности решения Церкви принять активное участие в политической борьбе имело принципиальный характер. Косвенно это признание подтверждено Архиерейским собором Русской Православной Церкви в 2000 г., который принял Основы социальной концепции РПЦ. В ней говорится: «Апостолы учили христиан повиноваться властям независимо от их отношения к Церкви… Церковь не только предписывает своим чадам повиноваться государственной власти, независимо от убеждений и вероисповедания ее носителей, но и молиться за нее…».

Из документов 1922–1923 гг. видно, что патриарх Тихон понял, что Советская власть принята народом, и потому противостояние с нею в перспективе поведет к истощению и утрате связей Церкви с массой верующих. И он принял единственно верное решение – признать ошибочность политизации церкви в момент социально-политического катаклизма. Антисоветская публицистика инфантильно представляет заявление патриарха Тихона следствием давления на него следователя ОГПУ (!), не понимая, какое место занимает в Церкви Патриарх и, видимо, ничего не зная о личности В.И.Белавина. Никаких свидетельств неискренности его вывода не существует.

История послеоктябрьского конфликта между Советской властью и Церковью обросла легендами, и пока что заинтересованности новых идеологов в ее непредвзятом изложении не видно. Даже сведущие люди находятся в плену упрощенных штампов, которые нагнетаются СМИ. Вот, например, очень полезное издание – «Русско-славянский календарь на 2001 г.», вышел под грифом Института славяноведения РАН и Международной славянской Академии. Открываю случайно на статье «Патриарх Тихон и славяне» и читаю: «… 5 ноября 1917 г. провозглашен патриархом. Началось его противостояние с большевиками. Умер в заточении, в Донском монастыре».

Что это? Откуда? Неужели трудно свериться с документами? В книге Н.А.Кривовой сказано, что в январе 1925 г. патриарх Тихон тяжело заболел, и его поместили в частную клинику Бакуниных на Остоженке. Как следует из донесения ОГПУ, «7 апреля 1925 г. в 23 часа 45 минут умер в больнице Бакуниных на Остоженке, 19 патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей Е.Н.Бакуниной и Н.С.Щелкана и послушника Тихона Пашкевича. Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы».

Как пишет далее Н.А.Кривова, «последним актом патриарха Тихона стало воззвание, известное как «предсмертное завещание», оставленное им в день смерти 7 апреля 1925 г. ближайшему помощнику митрополиту Крутицкому Петру (Полянскому) и переданное лично последним и митрополитом Уральским Тихоном (Оболенским) в редакцию «Известий».

Главный смысл воззвания таков: «Не погрешая против Нашей веры и Церкви…. не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе в СССР на общее благо, сообразуя распорядок внешней церковной жизни и деятельности с новым государственным строем, осуждая всякое сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее». В заключение Тихон обратился ко всем архипастырям, пастырям и мирянам «без боязни погрешить против Святой веры, подчиняться Советской власти не за страх, а за совесть».

Если составители «Русско-славянского календаря» в 2001 г. пишут о «смерти в заточении» и противостоянии патриарха с большевиками, было бы честно сообщить нынешнему поколению русских и славян, что это противостояние кончилось принципиальным примирением.

После 1923 г. начался новый, сравнительно спокойный этап взаимоотношений государства и Церкви, который прерывался вспышками антицерковных кампаний. Эти кампании, и особенно действия 1918–1922 гг., сильно подорвали позиции Советского государства в сознании значительной части народа и были в полной мере использованы в идеологической кампании противников советского строя в ходе «перестройки».

Но нам надо извлекать из истории уроки. Чтобы верно оценить и мотивы, и условия проведения антицерковной кампании, надо учесть, что к 1917–1918 г. авторитет Церкви сильно упал из-за ее слишком тесной связи с дискредитированным царским строем. Государство на излете монархии подмяло под себя Церковь, а когда само государство вошло в конфликт с крестьянством, подавляющим большинством населения, оно втянуло в этот конфликт и духовенство.

При обсуждении этой проблемы в Интернете, один читатель написал, в частности: «То, что произошло с духовенством после 1917 года – далеко не случайно. Над церковью довлела тень раскола – последствия он принес катастрофические. Большинство оставшихся в официальной церкви могли бы подписаться под словами келаря Новоспасского монастыря Иоакима, который сказал царю Алексею: «Аз де, государь, не вем ни старыя, ни новыя веры, но яко велят начальники, тако готов творити и слушати их во всем». Впоследствии Иоаким стал патриархом. Протопоп Аввакум назвал современных ему епископов земскими ярыжками, ибо что им велят, то и творят. Иные крепостники секли священников на конюшне и травили их собаками. Таким образом, в официальной церкви остались в основном духовные конформисты, принявшие и упразднение патриаршества, и обер-прокуроров-иноверцев, один из которых публично материл архиереев, и министров-масонов, и хлыста – царского советника».

Выше уже приводились слова о. Сергия Булгакова о том, какой вред эта подчиненность власти нанесла духовенству в глазах крестьян во время выборов 1906 г. Но еще раньше (в 1901 г.) возник весьма острый конфликт с интеллигенцией в связи с отлучением от церкви Льва Толстого, одного из виднейших духовных наставников той эпохи. В этом деле Синод поступил как чисто политическое учреждение, нарушив даже общие церковные правила, согласно которым отлучению должно предшествовать «длительное и терпеливое увещевание» лично в Синоде, а само отлучение должно проходить по установленной процедуре в одном из соборов. В результате Толстому был направлен целый поток писем и телеграмм с выражением поддержки. На письме от киевских студентов стояло 1080 подписей. По тем временам очень много.

А когда Толстой в 1908 г. написал статью «Не могу молчать» – о казни через повешение 20 крестьян, именно церковь взяла на себя неприятную обязанность выступить с бранью. Иоанн Кронштадтский даже выступил с совсем уж ненужным посланием: «Господи, возьми с земли хульника твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого». Зачем? Ведь смысл статьи был именно христианский, и в поддержку ее выступили такие люди, как А.Блок и И.Репин.

Сама Церковь остро переживала это положение, многие архиереи видели в нем истоки будущего кризиса и требовали реформ, направленных на освобождение церкви от государственной зависимости. В конце 1904 г. митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) подал царю записку, в которой объяснял, почему церковь должна быть освобождена от несения «прямой государственной или политической миссии». Этим воспользовался С.Ю.Витте, собрав Особое совещание по церковным вопросам, которое подготовило еще более радикальную записку (главным автором ее был епископ Сергий Страгородский, ставший патриархом после Тихона). В ней было требование восстановления автономии и соборности церкви, освобождения ее от «мертвящего веяния сухого бюрократизма». Вся послепетровская система управления церковью объявлялась незаконной, приводящей церковь в состояние паралича. Именно на этой записке 1905 г. основывался в своей работе Собор 1917–1918 гг.

На идее разделения функций церкви и государства («кесарю кесарево») стояли либеральные священники-«обновленцы», влиятельные деятели церкви тяготели к социал-демократии, отвергали частную собственность. Внутренний кризис Церкви проявлялся во многих выступлениях, которые не согласовывались с общей линией и не приводили к обсуждению и разрешению явных противоречий. Епископ Сергий Страгородский благословил гапоновские союзы, епископ Антонин Грановский в петербургской газете назвал самодержавие сатанизмом. Но все это меркнет по сравнению с позицией старца Оптиной пустыни архимандрита Серапиона Машкина. Он пропагандировал социальную программу социал-демократов, но критиковал Маркса за мягкость и пассивность и потому приветствовал методы эсеров. Эффект от его проповедей был тем более велик, что он воспринимался как настоящий христианский подвижник – роздал все свое немалое состояние (200 тыс. рублей) бедным, отдавал нищим паломникам все, что имел, оставаясь без еды и в одном нижнем белье. И при этом утверждал, что в борьбе против монархии и капитализма допустимы все средства, вплоть до тайных убийств. Каково было верующим разобраться в этом кризисе?

Поэтому начиная с 1906 г. из епархий в Синод стал поступать поток донесений о массовом отходе рабочего люда от церкви. В 1906 г. один из сельских сходов направил в Государственную Думу свое решение закрыть местную церковь, так как «если бы был Бог, то он не допустил бы таких страданий, таких несправедливостей». В начале века обозначился и явный отход от официальной церкви интеллигенции. Тот поворот к религиозной философии, который происходил у части гуманитариев, во многом был связан предчувствием революционных потрясений и их неприятием. Этот пессимистический реакционный поворот основная масса интеллигенции, не говоря уж об обществе в целом, не приняла.

В письме А.П.Чехова С.П.Дягилеву от 30 декабря 1902 г. читаем: «Вы пишете, что мы говорили о серьезном религиозном движении в России. Мы говорили про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию и главным образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества не собирались. Хорошо это или дурно, решить не берусь, скажу только, что религиозное движение, о котором Вы пишете, само по себе, а вся современная культура сама по себе, и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя… Теперешняя культура – это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».

Примечательно, что многие искренние верующие из числа интеллигенции за первые десятилетия века отошли от веры. К их числу относится, например, академик И.П.Павлов. Протестуя после Гражданской войны в своем письме к В.М.Молотову против преследования церкви, он писал: «По моему глубокому убеждению, гонение нашим Правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная последствиями государственная ошибка. Я сознательный атеист-рационалист и поэтому не могу быть заподозрен в каком бы то ни было профессиональном пристрастии». А ведь И.П.Павлова нередко приводят как пример сочетания глубокой религиозности с мышлением ученого (дискуссия о религиозности или атеизме Павлова породила целую литературу).

Но главное, в начале 1918 г., в момент массовых упований на мирное развитие революционного процесса, Церковь не встала над назревающим братоубийственным конфликтом как миротворческая сила, а заняла радикальную позицию на одной стороне, причем именно на той, которая не была поддержана народом. Есенин, посетив родную деревню, пишет в 1924 г. о рассуждениях монахов (в поэме «Русь бесприютная»):

И говорят,
Забыв о днях опасных:
«Уж как мы их…
Не в пух, а прямо в прах…
Пятнадцать штук я сам зарезал красных,
Да столько ж каждый,
Всякий наш монах».
Россия-мать!
Прости меня,
Прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своем недлительном пути
Не приголублю
И не поцелую.

3. Гиппиус, ненавидевшая советскую власть, записывает в дневнике 22 декабря 1919 г.: «Народ русский никогда не был православным. Никогда не был религиозным сознательно… Отрекается, не почесавшись! Невинность ребенка или идиота». Но дело было не в отходе от религии, а в отходе от церкви. Поэтому антицерковная кампания 1922 г. не только не встретила реального массового сопротивления, но даже вызвала энтузиазм «на местах». Некому оказалось «вразумить» высшие органы государства, и в этом конфликте России была нанесена тяжелейшая травма.

Комментарий из 1995 г. Один из вопросов, часто задаваемых во время выборов избирателями кандидатам от КПРФ – отношение к религии. Говорят: большевики взрывали храмы и расстреливали священников. А что будет, если они снова придут к власти?

На этот вопрос кандидаты обычно отвечают так: нынешние коммунисты другие. Теперь даже устав КПРФ разрешает члену партии быть верующим – чего же еще? Еще вспоминают, что секретарь райкома помогал отремонтировать храм, и что «у меня, коммуниста, бабушка была верующая, а я ее не обижал». Иной раз даже упомянут, что «моральный кодекс строителей коммунизма» – это те же десять заповедей. Что коммунисты сегодня – это как бы просто светские христиане.

На этом диалог обычно кончается, и вроде бы вопрос снят. На мой взгляд, это не так. Во-первых, слащавый тон лишь вредит, так что кое-кто про себя подумает: это сегодня коммунисты такие добрые, пока боятся Ельцина, а придут к власти – отыграются. А следовать заповеди «не укради» – вовсе не значит быть религиозным человеком. Я бы даже сказал, что эти обычные ответы – не о том, они оставляют у людей смутное разочарование. Более того, я считаю, что эти ответы неверны. Коммунизм – стремление устроить справедливую жизнь на земле, а Православие – о душе и совести. Они могут быть вместе, но не могут сливаться, не могут замещать друг друга.

Я вижу проблему по-другому. Религиозный вопрос был главным в перестройке, этой прелюдии к реформе Гайдара – Чубайса. Недаром А.Н.Яковлев твердил о Реформации России. Но главным он был совсем в другом плане, взорванными храмами только отвлекали от сути. Если бы удалось сломать религиозное чувство русского народа, дело реформаторов было бы решено. Но этот слом не удался. Как же стоит вопрос? Главный конфликт – не в столкновении большевиков с той организацией (церковью), в которой оформлялись конкретные конфессии. Хотя это было, конечно, драматическое столкновение. Но несравненно более глубокой является борьба внерелигиозного мироощущения с любым религиозным чувством. Такой борьбы большевики не вели никогда, а вот рыночное общество ведет ее с самого своего возникновения.

Дело даже не в том, что действия большевиков в 20—30-е годы были частью гражданской войны, в которой, на беду России, церковь в целом не стала арбитром, а активно выступила на стороне одной, к тому же побежденной стороны (а до этого она была активной частью царизма, который деградировал и потерял авторитет). Это важно, но это не главное. Главное, что сама русская революция была глубоко религиозным движением (хотя и антицерковным). Большевизм был неоднороден, и можно было бы свалить его зверства на антиправославную западническую ветвь. Это было вполне законно, но не надо и такого упрощения. И почвенные большевики, патриоты и державники, долго были антицерковниками! вплоть до национального примирения в Отечественной войне с Германией.

Великий английский экономист Дж. Кейнс, работавший в 20-е годы в России, писал: «Ленинизм – странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, – религии и бизнеса». Я бы сказал, что этот почвенный большевизм был ересью православия, им двигала именно православная любовь к ближнему – но избыточная, страстная. Мы не поняли этой мысли философов-эмигрантов, ни даже этой мысли Андрея Платонова в «Чевенгуре».

Академик Шаталин издевался: мол, большевизм – это хилиазм XX века. Хилиазм – ересь ранних христиан, веривших в возможность построения Царства Божия на земле. Шаталин был в этом прав, а вот достойно ли это издевательства – вопрос совести. Большевики разрушали церкви как капища «неправильной» религии, они замещали их другими церквями и другими иконами. Это было страстное столкновение двух религиозных представлений о правде. Такие разломы пережили в молодости все нации, в Европе раньше, чем у нас (и несравненно тяжелее – в Германии при этом было уничтожено 2/3 населения). Когда страсть вошла в берега, конфликт большевиков с церковью утих. КПРФ такую страсть в принципе не может разжечь, религии по заказу не создаются. С будущим ясно, этап религиозной страсти у нас уже позади. Но с прошлым надо разобраться.

И вот первый вывод о прошлом. Русские коммунисты не подавляли религиозного чувства, не посягали на него, они сами были его носителями. Советский человек был (и в большинстве своем остался) глубоко религиозным. Как же это понять? Как же наш атеизм? И русские философы, и западные теологи объясняют, что основой религиозного чувства является особая способность человека чувствовать, воспринимать сокровенный, священный смысл событий, действий, отношений. Это главное, а не вера в какого-то конкретного бога.

Такой человек ощущает священный смысл хлеба и земли, тайный смысл рождения, болезни, смерти. Для него может иметь священный смысл Родина, Армия, даже завод, построенный жертвами отцов. Такой человек чувствует долг перед мертвыми и слушает их совет при решении земных дел. Говорят, что у тех, кто обладает такой способностью, есть «естественный религиозный орган». У советских людей, включая атеистов, этот орган был очень развит – и даже хорошо изучен нашими противниками. Они его и использовали, и разрушали все последние пятнадцать лет.

Государство, созданное «коммунистами и беспартийными», было также проникнуто религиозным чувством – в этом была и его сила, и его слабость. Н.Бердяев, отрицавший социализм, признавал: «Социалистическое государство не есть секулярное государство, это – сакральное государство. Оно походит на авторитарное теократическое государство. Социализм исповедует мессианскую веру. Хранителями мессианской «идеи» пролетариата является особенная иерархия – коммунистическая партия, крайне централизованная и обладающая диктаторской властью».

Итак, большевики не разрушили, а даже укрепили главную основу религии – саму способность одухотворять мир священным смыслом. Потому они и увлекли народ, и даже индустриализация была в России типичным религиозным подвижничеством, вроде немыслимого по страсти и творчеству строительства соборов в средневековой Европе. Борьба большевиков с церковью была столкновением сходных сил, которое при общем примирении лишилось смысла, так что в самом коммунизме эта борьба не может возникнуть вновь.

А что же мы видим у противника коммунизма – рыночного общества – и легиона его бойцов? Видим именно последовательное уничтожение в человеке «естественного религиозного органа», удушение самой способности к религиозному чувству, покушение на духовную кастрацию вовлеченного в рыночные отношения человека. И, симметрично большевикам, взрывавшим здания церквей, «рыночники» могут строить и ремонтировать церкви – и в то же время быть душителями религии. При наличии кирпича, сборного бетона и наемных турок строить не трудно. Но еще Серафим Саровский предупреждал: «Церкви будут стоять, сиять, а молиться в них будет нельзя».

Немецкий писатель Генрих Бёлль приводит важную мысль из книги В.Шубарта «Европа и душа Востока» (1938): «Чем меньше религии, тем сильнее потребность в государстве. Там, где государство стало всем, религия угасает. Тотальное государство – это социальная форма безбожия». Г.Бёлль пишет: «Обратите внимание: Шубарт не говорит «тоталитарное» государство, он говорит «тотальное» государство, а такое государство вполне можно осуществить в условиях демократии и даже демократическими методами. Когда постоянно нагнетается и подпитывается страх, свобода незаметно, по кусочку может приноситься в жертву безопасности. Организованное безбожие становится ненужным, пусть себе церкви занимаются своим делом, они будут сами лишь подтачивать и опустошать себя. Жернова их гигантских аппаратов сохранятся в неприкосновенности, но их помол пойдет в государственные закрома. «Дефицит религиозности даже в религиозных системах – признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе – признак советской России», – пишет Шубарт».

Надо вдуматься в эту мысль, которую в разных формах высказывали многие мыслители Запада, современники русской революции: Запад безрелигиозен, Советская Россия – глубоко религиозна.

Не буду углубляться в эту деликатную тему, но замечу, что профанация религии и превращение церкви в новое идеологическое ведомство при государстве подрывают церковь гораздо сильнее, чем зажим или даже преследования. Посторонний человек, американская журналистка М.Фенелли, которая наблюдала перестройку в СССР, подмечает: «По дороге в аэропорт Москва подарила мне прощальный, но впечатляющий образ лжи, которым проникнуто все их так называемое «обновление»: кумачовые плакаты с лозунгом «Христос воистину воскрес!». Сперва думаешь, что перед тобой какая-то новая форма атеистического богохульства…».

Но обратимся к истокам рыночной цивилизации. Главный ответ – там. Само понятие цивилизации, введенное французскими просветителями XVIII в., означало секуляризованную и рационализованную форму общежития – то есть внерелигиозную и основанную на разумном расчете. Нецивилизованной формой признавались средневековый образ жизни и образ жизни неевропейских народов. Подчеркнем эти два признака Запада в эпоху капитализма: секулярность (т. е. освобождение от церкви) и рациональность (расчет и логика).

Современный Запад и капитализм возникли как плод освободительных революций. В какой же свободе нуждался капитализм? В свободе от Природы, от человека и от Бога. Впрочем, все эти виды свободы – лишь разные ипостаси нового мировоззрения. Освобождение от человека, разрыв общинных связей – появление индивидуума вместо личности – было возможно именно вследствие отказа от Евангелия, от идеи коллективного спасения души. Капитализм возник как общество глубоко антихристианское, несмотря на его внешнюю набожность.

Знаток религиозных корней капитализма Макс Вебер пишет: «Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства».

Как показывает Вебер, возникновение духа капитализма сопровождалось сдвигом от евангельских, христианских установок к законам Моисея как «естественному праву» – нужна была «вся мощь ветхозаветного Бога, который награждал своих избранных еще в этой жизни». Для капитализма нужно было религиозное оправдание наживы, которого не давало Евангелие.

Но этот скрытый антихристианизм незаметно привел к утрате всякого религиозного чувства. Вебер поясняет, почему так случилось: «Капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. Мировоззрение теперь определяется интересами торговой или социальной политики. Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице. Капитализм, одержав победу, отбрасывает ненужную ему больше опору».

Но дело не просто в выгоде или невыгоде паразитирования на христианстве, дело глубже. Отказ от христианства с принятием «рынка» имеет глубокий, сокровенный смысл. По словам Вебера, «это было, по существу, принципиальным отказом от веры в спасение как цели, достижимой для людей и для каждого человека в отдельности. Такое воззрение, не основанное на братстве, по существу уже не было подлинной религией спасения».

В этом все и дело – не братство людей, а человеческая пыль индивидов. «Все в человеке, все для человека!» – вот их девиз. И ничего для Бога, ничего для братства!

Чем же мешала религия зрелому капитализму? Сама логика капитализма потребовала снять с предпринимателя оковы всеобщей, «тотальной» этики, которая есть в любой религии. Охранителем этой этики в традиционном обществе чаще всего выступает церковь. Она-то в период буржуазных революций и вызывала наибольшую ненависть, отсюда и призыв Вольтера – «Раздавите гадину!». Церковь утверждала существование общей для всех совести, пронизывающей все сферы общества. Гражданское общество устранило эту совесть, создав свою этику для каждой сферы. Тем самым исключалось общее для всех понятие греха. И сегодня любая попытка поставить вопрос об объединяющей общество этике рассматривается неолибералами как «дорога к рабству» (выражение духовного отца Гайдаров, фон Хайека). Вот слова «демократа» Н.Шмелева: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно – безнравственно, и наоборот, что эффективно – то нравственно». Это – полный разрыв с православной, а затем советской этикой России: «Лишь то, что нравственно – эффективно».