Крепостная Россия. Мудрость народа или произвол власти?

Нужно сказать, что в пореформенный период господствовавшая ранее теория указного закрепощения крестьян быстро теряла своих приверженцев. Начиналось победное шествие безуказной теории. Крупнейшим ее представителем был В.О. Ключевский.

По мнению Ключевского, крестьянское крепостное право в России возникло в первой половине XVII в. из холопского крепостного права. В связи с этим Ключевский детально рассматривает вопрос, что представляло собой холопское крепостное право, как первичное крепостное состояние, как оно было привито крестьянству и как затем переродилось в результате пересадки «на новую, чуждую ему почву»[62]. Эта метаморфоза в представлении Ключевского произошла следующим образом. Крестьяне исстари вели свое хозяйство на владельческих землях. Крестьян-собственников, сидевших на своей земле во всем Русском государстве не было. За арендуемую землю крестьяне платили поземельный оброк. Если же они брали у владельца подмогу или ссуду, то несли ряд дополнительных повинностей. Но это отнюдь не ущемляло их личной свободы. Крестьяне в любом случае продолжали оставаться свободными арендаторами. Их отношение к землевладельцам определялось свободным договором. С половины ХVI в. по необъясненным Ключевским причинам усилилась задолженность крестьян их владельцам. Вследствие этого право Свободного выхода постепенно стало отмирать само собой. Однако уплатив долг, крестьяне могли беспрепятственно оставить одного владельца и перейти к другому. Крепостными же они стали лишь тогда, когда потеряли право возвращать долг господину без его согласия. А этот процесс развился под влиянием кабального холопства.

Появление кабального холопства на Руси В.О. Ключевский относил к концу ХV – началу ХVI в., чему «содействовал перелом, совершившийся в народном хозяйстве»[63]. Характер и причины этого перелома он затруднялся объяснить. Для него ясным было одно: в указанный период «произошло нечто такое, вследствие чего чрезвычайно увеличилось количество свободных люден, которые не хотели продаваться в полное холопство, но не могли поддержать свое хозяйство без помощи чужого капитала»[64].

Как известно, в основе кабального холопства лежало заемное обязательство. По Судебнику 1550 г. кабальные холопы состояли в «крепости» у своих господ или заимодавцев только до уплаты долга. Но вот 1 февраля 1597 г. издан специальный указ о кабальных холопах и слугах добровольных. Согласно этому указу, кабальные холопы лишились права уходить от своих господ через выплату долга. Возвращение взятой ссуды совершенно отменялось. Должник обязывался состоять в холопстве до смерти заимодавца[65]. Ключевский считал, что под влиянием этого у землевладельцев стал постепенно утверждаться взгляд и на крестьянскую ссуду как на долговое обязательство, не прекращающееся без их согласия, что крестьянское изделие за подмогу создает такую же личную крепостную зависимость крестьянина от владельца, в какую ставит кабального холопа служба за рост. Этот взгляд окончательно утвердился в первой половине XVII в.

Так в представлении В.О. Ключевского возникло крепостное право в России. Оно сложилось постепенно, в результате роста задолженности крестьян, под влиянием кабального холопства, без вмешательства законодательства. По мнению Ключевского, правительство не принимало никакого участия в закрепощении крестьянских масс, оно лишь пассивно созерцало этот процесс.

Характерным для взглядов Ключевского является то, что он ввел в свою концепцию экономический фактор, показывая задолженность крестьян как основу их закрепощения. Причем Ключевский считал, что крестьянская «крепость» носила личный, а не поземельный характер. Прикрепления крестьян к земле он не признавал и исключал его из состава крепостного права. «… мысль связать крепостное право с землей является в законодательстве довольно поздно, уже в последнюю пору существования этого права». На ранних же его этапах, писал он, «крестьянин был крепок землевладельцу не потому, что был прикреплен к его земле; напротив, он всегда мог быть оторван от земли именно потому, что был крепок только землевладельцу»[66].

Благодаря трудам В.О. Ключевского теория безуказного происхождения крепостного права, зарождение которой мы наблюдали в работах Сперанского и Погодина, окончательно оформилась и заняла доминирующее положение в отечественной историографии. Свое дальнейшее развитие она получила в исследованиях М.А. Дьяконова, М.Ф. Владимирского-Буданова, П.Е. Михайлова и др.

Академик М.А. Дьяконов был крупным знатоком истории крестьян Московской Руси. Подобно многим другим буржуазным историкам его времени, он пытался доказать, что закрепощение крестьян в России происходило медленно, а не вдруг, по указу московского государя, как утверждали сторонники указной теории. В основу своего построения Дьяконов положил выдвинутый Ключевским мотив задолженности крестьян и прибавил к нему фактор старожильства. По его мнению, право перехода крестьян отмерло само собой вследствие долговременного пребывания их на одном и том же месте, в результате «застарения». Имеющийся материал, писал он, – «позволяет заключить, что крестьяне-старожильцы, на каких бы землях они ни жили, правом перехода во второй половине XVI в. вовсе не пользуются. Они оказались в положении «непохожих», «заседлых» крестьян и составили первую по времени категорию наших крепостных крестьян»[67].

Конкретно в представлении М.А. Дьяконова процесс крестьянского закрепощения развивался так. Отсутствие средств у обедневших и задолжавших крестьян для того, чтобы расплатиться с землевладельцем, лишало их возможности воспользоваться правом перехода. «А более или менее продолжительное непользование этим правом, – писал он, – повторенное в ряде случаев повседневной жизни, могло дать начало обычаю, в силу которого крестьяне, лишенные возможности воспользоваться правом перехода, стали считаться утратившими это право в силу давности или старины. Так простой факт, многократно повторенный, мог дать начало обычаю, т. е. превратиться в право. Именно таким путем крестьяне старинные или старожильцы образовали первую группу владельческих крестьян, утративших право перехода в силу давности или старины. Это первые наши крепостные крестьяне»[68].

Следует отметить, что категорию крестьян-старожильцев раньше Дьяконова ввел в научный оборот М.Ф. Владимирский-Буданов. Придавая, как и Ключевский, решающее значение крестьянской задолженности в процессе возникновения крепостного права, он в то же время обратил серьезное внимание на фактор старожильства. Для крестьян, писал Владимирский-Буданов, бравших у землевладельцев подмогу деньгами или инвентарем, выход по существу становился невозможным. Крестьянин же, фактически не имевший возможности «воспользоваться правом выхода долгое время, становился «исстаринным» И терял это право навсегда. К XVI в. такой разряд крестьян, фактически прикрепленных, сделался самым многочисленным»[69]. «Прикрепление возникает лишь в силу давности или старожильства крестьян на землях известного владельца»[70], – добавлял Владимирский-Буданов. Но последний не поддержал мнение Ключевского, что крестьянское крепостное право носило личный, а не поземельный характер, и что оно возникло под влиянием кабального холопства. «Нельзя смешивать развитие крепостного (крестьянского) состояния с развитием холопства (полного или кабального). Холопство есть личная зависимость, крестьянство – поземельная. Кабала кончается или с жизнью кабального или с жизнью господина; прикрепление – вечно; кабала есть личная служба во дворе; крестьянство – земледельческая работа, соединенная с отправлением государственного тягла» [71].

Над проблемой старожильства, поставленной в порядок дня Владимирским-Будановым и Дьяконовым, упорно работал их младший современник П.Е. Михайлов. Однако Михайлов не признавал связи старожильства с крестьянской задолженностью, как это делали Владимирский-Буданов и Дьяконов. По его мнению, старожильцы стали крепостными в силу своей «домовитости». Старожилец – это прежний вольный арендатор чужой земли. При благоприятном стечении обстоятельств он удачно осел на землю. Земля попалась удобная, плодородная, неплохим оказался и хозяин. Этот наиболее счастливый арендатор обзавелся хозяйством, семьей и ему не было никакого смысла покидать свой старый, обстроенный и политый трудовым потом участок и уходить на новый. «Хорошая жизнь была причиной «застарения». Дети такого старожильца еще больше привязывались к данному участку в силу того, что они здесь родились. А затем утвердился обычай, по которому крестьянин, проживший на одной земле столько-то лет, становился старожильцем и автоматически терял право перехода. Обычай постепенно санкционировался писанным законом. Исходя из этого, Михайлов сделал вывод, что «давность, старина жительства привели к «обычному» образованию крепостного права на Руси»[72].

Как уже отмечалось, в 1880-х гг. теория безуказного закрепощения крестьян оформилась во всех своих основных чертах и стала господствующей. Но и указная теория все еще продолжала существовать. Она нашла в то время авторитетного защитника в лице В. И. Сергеевича. При этом следует заметить, что выпады противников указной теории заставили последователей Татищева – Карамзина усилить архивные изыскания. Однако поиски предполагаемого указа, установившего крепостное право в России, оставались по-прежнему бесплодными. Пытаясь спасти указную теорию от окончательного краха, Сергеевич выдвинул идею о том, что крепостное право возникло в результате издания правительством не одного, а целой серии указов, имевших своей целью закрепощение крестьян. Первым шагом в этом направлении он считал отмену Юрьева дня в конце ХVI в. «Итак, – писал Сергеевич, – не может подлежать никакому сомнению, что в конце ХМI века последовало общее распоряжение, отменившее крестьянский выход. Естественным последствием такого распоряжения явились иски о беглых и указы, определяющие сроки возбуждения таких исков… Самый указ, которым крестьяне были лишены своей исконной свободы, до нас не дошел» [73]. По мнению Сергеевича, издание этого указа надо относить не к 1592 г., а к первому или второму году царствования Федора Ивановича[74]. Но отмена Юрьева дня не означала полного или окончательного закрепощения крестьян. Оставались еще урочные годы, которые Сергеевич назвал «последним обломком крестьянской свободы». Он заявлял, что прикрепление конца ХVI в. не было полным и безусловным. Беглых крестьян можно было отыскивать только в течение известного срока. Если крестьянин умел укрыться от господина в урочные лета, то не подлежал уже возвращению на прежнее место[75]. Полное закрепощение крестьян, резюмировал свои соображения В.И. Сергеевич, совершилось только в середине XVII в. «в силу распоряжения двух памятников последовавших почти одновременно: писцового наказа 1646 года и Уложения (1649 – М. Ш.)»[76].

На исходе XIX столетия в борьбе двух концепций теория Ключевского – Дьяконова о безуказном закрепощении крестьян одержала победу. В 1895 г. один из сторонников этой теории С.М. Адрианов на страницах «Журнала Министерства народного просвещения» писал: «Гипотеза об указе 1592 или 1584 года подобна смоковнице, у корня которой уже лежит секира. Мощные удары Аксакова, Погодина, Ключевского и Дьяконова настолько подрубили ее, что теперь достаточно небольшого усилия, и все дерево с шумом рухнет»[77]. Однако «дерево» так и не рухнуло. Торжество сторонников безуказной теории оказалось преждевременным. У этой теории были свои весьма уязвимые места. В самом деле если защитники указной теории абсолютизировали роль государства, превращали его в главную движущую силу исторического процесса, в демиурга истории, то приверженцы безуказного закрепощения крестьян ударялись в другую крайность. Перенося центр тяжести на экономические причины, они совершенно игнорировали роль государства, роль верховной власти, как активной силы в процессе возникновения и развития крепостного права. Вот почему, когда в конце XIX – начале ХХ в. был открыт ряд новых, ранее неизвестных документов о заповедных летах, теория без указного происхождения крепостного права затрещала по всем швам.

Материалы о заповедных летах впервые обнаружил С.М. Адрианов. Разбирая царскую грамоту 1592 г. на Двину «О сыске бежавших из вотчины Никольско-Корельского монастыря исконно-вечных крестьян», он обратил внимание на следующую фразу: «Да и впредь бы есте из Никольские вотчины крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши черные деревни не волозили, тем их Никольские вотчины не пустошили». По поводу приведенной фразы Адрианов высказал три различных предположения, но ни одно из них не удовлетворило его и он оставил вопрос о заповедных летах открытым[78].

Материалы, обнаруженные С.М. Адриановым, сыграли роковую роль в дальнейшей судьбе безуказной теории. Опять стала приобретать популярность указная теория в ее новом варианте, в котором решающая роль отводится заповедным летам. Появляются работы Д.М. Одынца и Д.Я. Самоквасова[79], в которых утверждается, что закрепощение крестьян в России произошло в конце ХVI в. посредством введения заповедных лет. Так, Самоквасов считал, что крестьяне на Руси были лишены права выхода в основной своей массе еще варяжскими и татарскими завоевателями, а в 1582 г. правительство Ивана Грозного изданием указа о заповедных летах прикрепило к земле последние остатки вольных людей среди сельского населения[80].

Необходимо подчеркнуть, что с момента опубликования работ Д.М. Одынца и Д.Я. Самоквасова проблема заповедных лет на многие годы оказалась в центре внимания исследователей, занимающихся историей крестьянского закрепощения.

Сторонники безуказной теории, в том числе М.А. Дьяконов, П.Е. Михайлов, С.М. Адрианов пытались примирить новооткрытые материалы со своими старыми построениями. Но это не имело успеха. Роль верховной власти в издании указа о заповедных летах была слишком очевидна. Становилось ясно, что необходимо заново пересмотреть весь комплекс вопросов, связанных с происхождением крепостного права.

В конце XIX – начале ХХ в. появился ряд новых специальных работ, посвященных проблеме возникновения крепостного права. Особенно много таких работ было опубликовано в ходе и после первой русской буржуазно-демократической революции 1905–1907 гг. В это время выходят в свет исследования Н.А. Рожкова, С. Князькова, М.А. Дьяконова, П.Е. Михайлова, П.И. Беляева, Н.П. Павлова-Сильванского и других авторов. Немало статей по истории крепостного права было напечатано в юбилейных сборниках, изданных в. 1911 г. в связи с пятидесятилетием крестьянской реформы. Однако и в этих работах историки по существу продолжали оставаться на прежних позициях. Только в весьма редких исследованиях, опубликованных в указанное время, можно обнаружить определенный отход от традиционных взглядов. В этой связи обращает на себя внимание книга М.А. Литвинова, вышедшая в 1897 г. под названием «История крепостного права в России». Взгляды автора названной книги базируются на следующих исходных посылках: 1. Крепостной порядок в России своими корнями уходит в ту эпоху, когда появилось неравенство между людьми, а последнее возникло в доисторические времена. 2. На ранних этапах русской истории крепостные отношения, т. е. отношения «между землевладельцем и мелким собственником… не были закреплены никаким писанным законом. Это было время господства обычного права или неписанного закона». 3. Государственная власть не только утверждает в законодательном порядке то, что давно выработано местной жизнью, но и «сама вводит некоторые изменения в существующий порядок вещей и сама создает новые юридические нормы и понятия»[81]. Такой подход к решению, проблемы был новым явлением в дореволюционной дворянско-буржуазной историографии.

К рассмотренной работе М.А. Литвинова близко примыкает по своему содержанию статья М. К. Любавского «Начало закрепощения крестьян», опубликованная в первом томе юбилейного сборника «Великая реформа». Как и Литвинов, Любавский утверждал, что в эпоху Киевской Руси предки крестьян – смерды, наряду с князьями, боярами и церковными учреждениями, являлись обладателями «хозяйственных усадеб с пахотными землями и разными угодьями». Но уже в то отдаленное время обозначилась и огромная разница между смердами и другими землевладельцами в экономическом и в правовом положении. «Смерды составляли ту самую народную массу, которая была подвластна князьям, которую они обложили различными данями и «уроками», различными повинностями в свою пользу», – писал Любавский. И далее: «Как человек, приносящий князю доход, смерд в некоторых случаях стал уже приравниваться к холопу»[82].

Приведенные суждения находятся в контрасте с бытовавшими тогда в дворянско-буржуазной историографии представлениями о крестьянах, которые будто бы до конца XVI в. были, вольными, кочующими с места на место людьми, никогда своей земли не имевшими, а испокон веков арендовавшими ее у феодалов.

Говоря о том новом, что внесли М.А. Литвинов и М.К. Любавский в освещение проблемы происхождения крепостного права, вместе с тем нельзя не отметить и внутреннюю противоречивость, которая присуща их взглядам. Оба автора заметно разошлись с подавляющим большинством дворянско-буржуазных ученых в оценке положения крестьян на ранних этапах истории России и по некоторым другим вопросам. Однако в дальнейших своих рассуждениях они явно оказались в плену сторонников безуказной теории, полагая, что главную роль в закрепостительном процессе в конечном итоге сыграли задолженность крестьян и старожильство.

Таким образом, дореволюционные дворянско-буржуазные ученые оказались не в состоянии решить проблему происхождения крепостного права в России. Основную причину этого они видели в недостатке фактического материала, которым располагала историческая наука. «Этот материал, – писал, например, С.М. Адрианов, – крайне скуден, страдает отрывочностью и вынуждает ученого, который желает привести в систему факты, извлеченные из старинных документов, прибегать зачастую к гипотезам и гадательным толкованиям. В силу этого все теории о возникновении крепостного права уподобляются, в большей или меньшей степени, художественному венку, сплетенному из логических построений, который редко радует взор созерцающего его цветом документального доказательства»[83].

Бесспорно, скудость и отрывочность документального материала была и продолжает оставаться серьезным препятствием на пути ученых в решении проблемы происхождения и сущности крепостного права. Однако не в этом заключалась главная причина. Кризис дореволюционной дворянско-буржуазной исторической науки явился закономерным следствием идеалистичности ее исходных методологических позиций. Идеалистическое мировоззрение дворянско-буржуазных, исследователей не справилось с вопросами генезиса многих явлений на Руси, в том числе и с проблемой закрепощения крестьян.

В противовес дворянско-буржуазным и либерально-народническим концепциям и в ожесточенной борьбе с ними с 80-х гг. прошлого столетия в России начала формироваться марксистская историческая мысль основой которой является учение об общественно-экономических формациях, о классах и классовой борьбе. Основоположники этого учения К. Маркс и Ф. Энгельс не оставили камня на камне от господствовавших ранее субъективно-идеалистических и надклассовых теорий, рассматривавших явления общественной жизни как хаос случайностей или как результат развития идей и деятельности отдельных выдающихся личностей. Они неопровержимо доказали, что история человеческого общества есть единый во всей своей громадной разносторонности и противоречивости процесс, определяющую роль в котором играет способ добывания средств, необходимых для существования людей, или способ производства материальных благ.

Опираясь на учение К. Маркса и Ф. Энгельса, В.И. Ленин еще до победы Октябрьской социалистической революции заложил прочный фундамент научного понимания истории нашей страны. Он дал классический образец диалектико-материалистического анализа и оценки многих общественных событий и явлений, в том числе и тех, которые непосредственно связаны с рассматриваемыми нами вопросами. Остановимся на некоторых из них.

В. И. Ленин очень часто в своих произведениях употреблял термины: «феодализм», «крепостничество», «крепостное право». Какое содержание он вкладывал в эти термины? Первое, что необходимо отметить: В.И. Ленин никогда не отделял феодализм от крепостничества, не противопоставлял их. Он вкладывал в эти термины одно и то же содержание. В работах В. И. Ленина феодализм и крепостничество всюду фигурируют как понятия однозначные, как синонимы, как определения одной и той же системы производственных отношений. Вот лишь некоторые из его высказываний. В работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В.И. Ленин говорит о переходе «от крепостнического, феодального способа производства к капиталистическому»[84]84. В статье «По поводу юбилея» В.И. Ленин высказывается еще более определенно: «Положение 19 февраля есть один из эпизодов смены крепостнического (или феодального) способа производства буржуазным (капиталистическим)»[85]. В лекции «О государстве» у В. И. Ленина есть такие слова: «В России в 1861 году тоже произошел переворот, последствием которого была смена одной формы общества другой – замена крепостничества капитализмом…» В этой же лекции в числе «крупных периодов человеческой истории» В.И. Ленин назвал «рабовладельческий, крепостнический и капиталистический»[86].

Возникает вопрос: применительно к какому периоду в истории России В.И. Ленин отождествлял феодализм и крепостничество, ставил между ними знак равенства? А.Г. Маньков высказал предположение, что такое отождествление В.И. Ленин делал лишь применительно к XVII–XIX столетиям[87]. Пожалуй, аналогичная точка зрения содержится и во «Введении» к разделу «Феодализм», помещенном в первом томе 12-ти томной «Истории СССР с древнейших времен до наших дней». В этом «Введении» академик Б.А. Рыбаков писал: «В России феодализм, как это показано В.И. Лениным, длился тысячу лет – от IX до XIX в. На своих начальных стадиях феодализм был прогрессивным общественным строем, несравненно более передовым, чем первобытно-общинный, и более гуманным, чем рабовладельческий строй. К концу своей тысячелетней истории феодализм принял жестокие формы крепостничества, порою близкого к рабовладению»[88]. Как понимать это высказывание Б.А. Рыбакова? Если в древней и средневековой Руси не было крепостничества, то. надо признать, что не было тогда и крепостного права. Существовал феодализм и феодальная зависимость крестьян, закрепленная нормами обычного права и писанными законами, а крепостное право как таковое отсутствовало. Оно возникло лишь на последних этапах в истории феодализма. Но чем отличалась феодальная зависимость крестьян от крепостнической? Было ли между ними какое-либо различие и как его уловить? Наконец, можно ли вообще представить феодализм без «крепости» крестьян, какой бы степени она ни была, по отношению к земле и феодалам? С этими, вопросами попытаемся разобраться в следующей главе. Сейчас же заметим, что Б. А. Рыбаков в приведенной выше цитате ссылается на работу В. И. Ленина «Левонародничество И марксизм». Между тем у В.И. Ленина в названной работе говорится: «И крепостничество и капитализм гнетут рабочего и стремятся удержать его в темноте. Но крепостничество может удержать и веками держит миллионы крестьян в забитости (например, в России с IX по XIX век; в Китае еще больше столетий)»[89]. Исходя из этого, очевидно, можно утверждать, что возникновение крепостничества В.И. Ленин относил не к XVII в. и не к концу «тысячелетней истории феодализма», а к IX в., т. е. ко времени образования Древнерусского государства.

Напрашивается второй вопрос: почему В.И. Ленин одну и ту же систему общественных отношений, один и тот же способ производства обозначал двумя терминами – «феодализм» и «крепостничество»? Определенную, а может быть и решающую роль, как полагают некоторые советские исследователи, здесь сыграли тактические соображения. Дело в том, что современная В.И. Ленину университетская дворянско-буржуазная историческая наука отрицала наличие феодализма в истории России. Лишь в начале ХХ в. Н.П. Павлов-Сильванский попытался обосновать тождество порядков, существовавших в средние века в Западной Европе и в нашей стране. Павлов-Сильванский считал, что и Россия в своем развитии прошла феодальную стадию, однако феодализм он понимал не как способ производства, а как определенную систему правовых отношений, как определенный политический строй государства. По его мнению, основными чертами феодализма являются раздробленность верховной власти и вассальная иерархия. Страна, расчлененная на множество независимых и полунезависимых владений, писал он, связывалась до некоторой степени в одно целое переплетающейся сетью вассальных договоров между этими владениями[90]. Исходя из такого понимания сущности феодализма, Павлов-Сильванский искусственно ограничивал его хронологические рамки применительно к России XII–XV веками, т. е. периодом феодальной раздробленности.

Вслед за Н.П. Павловым-Сильванским с аналогичным призванием феодализма на Руси выступили Д.Я. Самоквасов, П.И. Беляев, П.Н. Милюков. Причем Милюков заявлял, хотя феодализм и существовал в России в удельный период, но он был выражен гораздо слабее, чем в странах Западной Европы [91].

Короче говоря, вопрос о том, был в России феодализм или его не было, если был, то когда и в чем его сущность – продолжал оставаться спорным, дискуссионным. Что же касается терминов: «крепостничество», «крепостное право», то их содержание было хорошо понятно тогдашнему читателю. В аграрной программе русской социал-демократии, писал В.И. Ленин, имеются требования, направленные «против крепостников-помещиков (против феодалов, сказал бы я, если бы вопрос о применимости этого термина к нашему поместному дворянству не был таким спорным вопросом)»[92].

Нам представляется, что употребляя два термина для обозначения одной и той же системы хозяйства, В.И. Ленин руководствовался не только соображениями тактики. Вероятно, в его понимании русский термин «крепостничество» более точно и глубоко выражал основную сущность той общественно-экономической формации, которая предшествовала капитализму и для обозначения которой в западноевропейской литературе употреблялось латинское слово «феодализм».

Далее, в советской исторической литературе крепостничество нередко отождествляется с крепостным правом. В.И. Ленин не ставил знака равенства между ними. Он считал, что это различные понятия, хотя и тесно связанные друг с другом. Как уже отмечалось, под крепостничеством В. И. Ленин понимал определенный тип общественных отношений и относил его к базису. Крепостное же право он называл «учреждением юридическим», которое возникло и развивалось как явление надстроечное. Следовательно, крепостничество или крепостнические производственные отношения составляют основу крепостного права, которое является их юридическим выражением, но не сводится к ним. Заметим, что только один раз в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В.И. Ленин определил крепостное право как форму хозяйства[93]. Во всех же последующих его работах крепостное право фигурирует как надстроечное явление, порожденное определенным общественным строем и органически связанное с ним.

В своих произведениях В. И. Ленин касается и наиболее существенных признаков крепостного права. По его мнению, крепостное право предполагает прежде всего прикрепление крестьян к земле, чтобы гарантировать феодалу рабочие руки. В лекции «О государстве» В.И. Ленин говорил: «Основной признак крепостного права тот, что крестьянство… считалось прикрепленным к земле, – отсюда произошло и самое понятие – крепостное право»[94]. Но этим не исчерпывается сущность крепостного права. Вторым основным его признаком, несомненно, была личная зависимость крестьян от феодалов или так называемое внеэкономическое принуждение. «Если бы помещик, – писал В. И. Ленин, – не имел прямой власти над личностью крестьянина, то он не мог бы заставить работать на себя человека, наделенного землей и ведущего свое хозяйство»[95].

В.И. Ленин нигде прямо не говорит о времени зарождения крепостного права. в России. Исходя же из отождествления им крепостничества с феодализмом, можно предполагать, что начало закрепощения крестьян он относил к периоду становления на Руси феодализма и образования Древнерусского государства.

Труды В.И. Ленина знаменуют собой начало качественно нового этапа в изучении проблемы крепостного права и составляют основу советской исторической науки. Однако не сразу после победы Октябрьской революции они были усвоены и взяты на вооружение всеми учеными. Для этого требовалось время. Процесс утверждения марксистско-ленинского понимания истории был длительным и сложным. Он протекал в острой борьбе с буржуазной и мелкобуржуазной идеологией, которая, разумеется, не исчезла автоматически на второй день после установления Советской власти, а продолжала существовать и упорно отстаивала свои позиции. На протяжении ряда лет в той или иной степени сказывалось ее влияние, в той или иной форме обнаруживались ее рецидивы в самых различных областях исторического познания, в том числе и в трактовке проблемы происхождения крепостного права.

В первые годы Советской власти продолжали еще бытовать теории и концепции, которые были выдвинуты дореволюционной университетской наукой. Появились работы С.Ф. Платонова, А.Е. Преснякова, С.И. Тхоржевского, И.М. Кулишера, С.Б. Веселовского и некоторых других авторов, которые подходили к проблеме происхождения крепостного права по существу со старых методологических позиций. Так, в 1921 г. С.Ф. Платонов опубликовал книгу «Борис Годунов». В ней он писал: «Еще при Грозном московская власть сочла необходимым вмешаться в «крестьянскую возку». Грозный дал какое-то, точно нам неизвестное «уложение» против вывоза и установил «заповедные лета», в течение которых был запрещен вывоз и выход крестьян и посадских тяглецов»[96]. По мнению Платонова, правительство Бориса Годунова наследовало от Ивана Грозного установленные им «ограничительные меры», продлило их действие и вместе с тем внесло в них некоторые «новшества». Одним из таких «новшеств» автор книги считал указ 1597 г. о пятилетнем сроке давности для розыска убежавших крестьян. Он предполагал, что этот указ, очевидно, смягчил «применение меры, установившей «заповедные лета». Нарушивший «заповедь» и убежавший в неуказанные «лета» крестьянин получал возможность остаться на новом месте, если со времени его ухода истекало пятилетие. В 1601–1602 гг. последовали новые указы в ограничение, по-видимому, тех же «заповедных лет»[97].

Рецензент В.Г. Гейман в № 8 «Русского исторического журнала» за 1922 г. весьма восторженно отозвался о книге Платонова «Борис Годунов». Он писал, что на немногих страницах, посвященных вопросу крестьянского прикрепления, Платонов путем привлечения данных о заповедных летах создал «поразительную по легкости и стройности конструкцию». К чести рецензента, от его внимания не ускользнули и слабые стороны концепции Платонова, ее уязвимые места. «Созданная академиком Платоновым историческая конструкция, – отмечал он, – при всей своей увлекательности, имеет, однако, сторону, не совсем закрытую от нападений. Мы разумеем то обстоятельство, что в распоряжении исследователей имеется слишком мало материала для суждения о заповедных летах, что вся картина сложена автором из осколков, иногда даже из одних намеков, что, потому, нет уверенности в прочности ее»[98].

В 1923 г. С.Ф. Платонов издал еще одну книгу под названием «Иван Грозный (1530–1584)». Однако и здесь начало закрепощения крестьян он поставил в прямую связь с «уложением» Ивана Грозного о заповедных летах. Платонов писал: «К сожалению, не сохранилось точного текста этого «уложения» Грозного, но оно во всяком случае существовало и по сути своей представляет собой первое, условное и временное, ограничение свободы крестьянского выхода, до тех пор признаваемой московским правительством»[99].

Таким образом, отказываясь от ключевско-дьяконовской концепции происхождения крепостного права, которой С.Ф. Платонов придерживался раньше, он перешел на позиции сторонников указной теории. По существу аналогичного взгляда на роль заповедных лет в истории возникновения крепостного права придерживался в то время и А.Е. Пресняков[100].

Другая группа историков старой школы, в частности С.И. Тхоржевский и особенно И.М. Кулишер, отстаивала точку зрения о безуказном закрепощении крестьян. Например, Кулишер вслед за Ключевским и Дьяконовым первостепенную роль отводил крестьянской задолженности и институту старожильства. В 1924 г. он писал, что значение задолженности крестьян землевладельцам в процессе формирования крепостного права, выдвинутое Ключевским, «в настоящее время может считаться общепризнанным»[101].

Следует заметить, что в начале 1920-х П. дореволюционные дворянские и либерально-буржуазные концепции происхождения крепостного права в России с некоторыми модификациями были восприняты и определенной частью молодых советских историков. В то же время предпринимались попытки подойти к освещению проблемы закрепощения крестьян по-новому, с марксистско-ленинских позиций. В этой связи существенный интерес представляют взгляды М.Н. Покровского, научная деятельность которого началась задолго до октябрьской революции и продолжалась в годы Советской власти.

В представлении М.Н. Покровского, закрепостительный процесс развивался следующим образом; в конце XV – первой половине XVI в. в Русском государстве усиленно распространялось поместное землевладение. Одновременно совершался переход от архаических форм земледелия – подсеки и перелога к более интенсивной сельскохозяйственной культуре – трехпольной системе полеводства. А это имело своим следствием важные перемены в жизни крестьянского населения. «При подсечном хозяйстве, – писал Покровский, – не было ни смысла, ни возможности долго удерживать крестьян на одном месте: выпахав все, что можно было, в лесу, земледельческое население, в силу условий хозяйства, должно было уйти в другое место. При перелоге, это оказалось уже возможно, при трехполье – даже необходимо. Переход к более интенсивным формам культуры создавал, таким образом, для владельцев и интерес и возможность не только на время подчинить себе крестьянина, но привязать его к земле надолго, по возможности навсегда»[102].

Таким образом, в основе закрепощения крестьян, по мнению Покровского, лежал прогресс сельскохозяйственного производства, переход к трехпольной системе полеводства. «Русского крестьянина, – писал он, – закрепостило трехполье, то трехполье, которое и до днесь является традиционной формой русского земледелия. Это отвечает нам на вопрос, откуда, экономически, взялось крепостное право»[103].

М.Н. Покровский правильно подчеркнул огромное значение экономического фактора в возникновении крепостного права, но его взгляды на роль государства в этом процессе не отличались большой определенностью и устойчивостью. Он считал, что на первых порах помещики, удерживая крестьян за собой, ссылались на старину, как на непререкаемое основание, затем, очевидно, были введены заповедные лета, запретившие крестьянский выход. В конечном итоге точной формулировки своих взглядов по вопросу происхождения крепостного права М.Н. Покровский так и не дал.

Нельзя не согласиться с теми авторами, которые утверждают, что становление марксистского представления о происхождении крепостного права в России в значительной мере связано с трудами Б.Д. Грекова[104]. Будучи вначале историком старой школы, Б.Д. Греков в результате овладения диалектико-материалистическим методом познания общественных явлений сформировался в крупного историка-марксиста.

Вопросами истории крестьянства, крепостного права и крепостничества Б. д. Греков занимался очень много и плодотворно. При этом его взгляды, разумеется, не оставались неизменными: они постоянно уточнялись обогащались новыми аргументами и выводами. В 1920-х гг. он написал ряд работ, в том числе статью «Юрьев день и заповедные годы», в которой законодательство второй половины XVI в. автор попытался тесно связать с процессами, происходившими в то время в хозяйстве страны[105]. Это был шаг вперед. Но названная статья, опубликованная в 1926 Г., посвящена сравнительно узкому вопросу – заповедным летам, и не решала проблему в целом.

Спустя четыре года вышла в свет новая работа Б.Д. Грекова «Происхождение крепостного права в Россию». Здесь автор переходит к более широкой постановке вопросов. Основное его внимание сосредоточено на опровержении господствовавшего в дореволюционной университетской науке мнения о крестьянах средневековой Руси, как свободных арендаторах чужой земли. Не следует преувеличивать крестьянской свободы до законодательной отмены Юрьева дня, заявлял Греков. Автор показывает многостороннюю зависимость крестьян от феодалов и в ту пору, «когда право крестьянского выхода еще всеми буквами стояло начертанным в обоих наших судебниках»[106]. «Крестьянин, писал он, – есть зависимый от феодала человек». Эта зависимость выражалась в его «обязанности давать владельцу часть своего труда натурой, продуктами или деньгами и находиться под его властью административной, финансовой и судебною»[107]. Автор отрицает доводы тех, кто главную причину закрепощения крестьян видел в их задолженности владельцам земли. Он подчеркивал, что хотя на определенном этапе исторического развития России и существовало правило Юрьева дня, но условия выхода для редких крестьян были по силам даже без всякой задолженности и мало кто из них мог выполнить эти условия без посторонней помощи. В результате выход вытеснялся и заменялся вывозом[108].

В рассмотренной нами работе Б.Д. Грекова бросается в глаза и известная неопределенность в трактовке некоторых аспектов проблемы. Так, в заключительной части своего исследования автор пишет: «Вопрос о прикреплении крестьян возник в момент разложения старых феодальных отношений и замены их новыми». Спрашивается, в чем конкретно выражалось разложение «старых» феодальных отношений и что следует понимать под «новым» феодальным строем? В этой связи необходимо подчеркнуть, что в 20-е гг. у отдельных советских историков отсутствовала необходимая ясность в понимании феодализма как общественно-экономической формации. Особенно большой спор вызывал вопрос о характере крепостного хозяйства России XVII–XVIII вв., которое нередко отрывалось от феодализма и противопоставлялось ему. Так, А.Е. Пресняков в 1926 г. в рецензии на книгу С.Б. Веселовского «К вопросу о происхождении вотчинного режима» заявлял, что в России в XVI в. произошла смена средневекового феодального хозяйства новой формой сельскохозяйственного труда – хозяйством крепостным. Он считал недопустимым смешение понятий «феодального строя» и «крепостного режима» в связи с их бы принципиальными различиями и по типу «хозяйственных отношений, и по классовой структуре, и по выраставшей из них государственности»[109]. Такого же мнения придерживались в то время и некоторые другие исследователи, в частности С.М. Дубровский, опубликовавший в 1929 г. специальную книгу «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала».

С.М. Дубровский выделял крепостничество в отдельную общественно-экономическую формацию, принципиально отличную от феодализма и занимавшую в порядке исторической последовательности промежуточное место между феодализмом и капитализмом. Главное различие между феодализмом и крепостничеством он усматривал в том, что феодальная формация будто бы покоилась на ренте продуктами, а в основе крепостничества лежала барщина. Господство барщинного хозяйства Дубровский считал самым существенным признаком крепостнической формации. «Крепостничество, – писал он, – имеет особый, присущий ему, отличный от феодализма способ высасывания прибавочного труда из непосредственного производителя, именно форму отработочной ренты, в отличие от ренты продуктами, которая характерна для феодализма»[110]. Исходя из такой предпосылки, Дубровский пришел следующим выводам:

1. При феодализме крестьянин свободен, при крепостничестве – закрепощен. Господство барщины привело к возникновению крепостного права.