Рыцари былого и грядущего. I том

– Мы подоспеем как раз тогда, когда наш авангард уже примет бой. Я не стал вас предупреждать, потому что шум боя мы услышим загодя и успеем подготовиться. Сарацины уже захлопнут свою ловушку, а мы её разомкнём. Ведь мы ударим им в тыл, когда они уже ввяжутся в бой.

– Так ведь они же знают, что за первым корпусом идёт второй. Зачем они будут тыл подставлять?

– Они просто вынуждены будут атаковать наш авангард. Всё наше войско им ловушкой не охватить. Дождаться нашего корпуса – значит пропустить нас всех. Они надеются разделаться с первым корпусом, пока не подойдёт второй. Но они не успеют. Главная мудрость вашего монаршего решения в том, что вы велели первому корпусу дожидаться нас на перевале, не спускаясь в долину. Здесь им между нами не вклиниться, не рассечь войско на две части. А на перевале они такой возможности не упустили бы.

– А если бы я вообще не разделил войско?

– Тогда они избрали бы другую тактику – постреливали бы в нас из-за камней, стараясь посеять панику во всём войске сразу. Они и сейчас не стреляют только потому, что второй план кажется им лучше. Но им не хватит 3-4 часов.

Король вспомнил о том, что велел авангарду остановиться и дождаться их на перевале, не спускаясь в долину, из соображений совсем не стратегических. С авангардом путешествовала королева Алиенора – молодая жена короля. Людовик любил Алиенору больше жизни, хотя и бояться её начинал, кажется, уже больше смерти. Её шокирующие выходки были куда более непредсказуемы, чем самая изощрённая сарацинская тактика. Зачем она напросилась с ним в поход? Женское ли это дело, по горам скакать? А он позволил себя уговорить и не сильно настаивал на том, чтобы она осталась в Париже, вовсе не из-за слабости характера. Да жёнушка его в слабости и не подозревала, она видела, как ломается столешница под его кулаком. Он взял её с собой даже не потому, что мысль о разлуке была для него невыносима. Хотя и это тоже – он всегда смертельно тосковал без неё. Главная причина того, что она сейчас здесь была в другом. Её было просто страшно оставлять в Париже без мужнего присмотра. Она ведь не просто ранила сердце любящего мужа своими бесконечными изменами. Она наносила страшный ущерб его королевскому достоинству тем, что и не пыталась эти измены скрывать, открыто, прилюдно флиртуя то с одним, то с другим рыцарем. Рыцари, конечно, терялись, не зная, кого им безопаснее обидеть – королеву или короля. И для многих решающим аргументом становилось то, что Алиенора была кусочком несказанно лакомым. Нет, конечно, если Людовик был рядом, решающим аргументом для рыцарей, соблазняемых королевой, становился его меч. Каждый знал, что король решает вопросы чести быстро и просто – стоило ему обнажить свой меч, как вопрос исчезал менее, чем за минуту, и над бездыханным трупом обидчика даже ближайшие родственники не решались рыдать. Но это если он был рядом и мог всё видеть своими глазами, а выслушивать сплетни по возвращении король-рыцарь никогда не был расположен, так что можно было смело подозревать любого придворного рыцаря.

Нет, такую жену спокойнее было держать рядом с собой, даже не смотря на то, что обстоятельства крестового похода мало тому способствовали. Так ведь и здесь ускользнула. Не успел он разделить войско на два корпуса, не успел приказать первому выступать, заканчивая переговоры с коварными византийцами, как паж Алиеноры уже передал ему записку: «Ваше королевское величество, не осмелясь отвлекать вас от дел государственной важности, решила, что авангард не может выступать, не имея в своих рядах особы королевской крови и моё присутствие будет вдохновлять ваших храбрых рыцарей на совершение подвигов. Вместе со своим двором буду сопровождать мессира Жоффруа де Ранкона, командующего авангардом».

«Ну, конечно же, де Ранкон», – в бешенстве подумал король. А что было делать? Не возвращать же королеву как сбежавшую шлюху обратно в бордель. Оставалось притвориться, что именно такова была его монаршая воля. Вот только спускаться в долину без него он уже не разрешил. На просторе за полдня Алиенора могла так разгуляться и столько всего наворотить, сколько иная женщина и за всю свою жизнь не успеет. Пусть-ка на перевале переночуют. Там не разгуляешься. На камнях. Сейчас король мучительно думал: «Знал бы этот тамплиер, какие мудрые стратегические мысли на самом деле одолевали его короля, когда он принимал решение». Но ни король, ни магистр тамплиеров не могли предполагать, какой разговор сейчас идёт между королевой и де Ранконом, которые уже достигли перевала:

– Не правда ли, любезный Жоффруа, отсюда открывается великолепный вид на долину? И, к счастью, до неё – рукой подать, – королева, обворожительная в своём дорожном наряде, перевела взгляд с долины на рыцаря и одарила его улыбкой столь многообещающей, что у того всё нутро зашевелилось. Голос Алиеноры вдруг зажурчал так искренне и чисто, с такой, казалось бы, неискушённой простотой и безыскусностью, что де Ранкон окончательно потерял ориентацию во времени и пространстве:

– Как нам будет хорошо в этой долине! Какое замечательное место для ночлега! Ведь мы мечтали об этом Жоффруа? Мы с вами оба об этом мечтали?

Де Ранкон, вместо того, чтобы сразу же поверить самым непристойным сплетням о королеве, напротив подумал: «Как только люди могут говорить гадости об этой чистой и возвышенной женщине?». У него даже мысли не мелькнуло, что столь тронувшая его «безыскусность» – это и есть искусство. Искусство обольщения, расточаемое королевой всем подряд без цели и без смысла. На месте де Ранкона мог быть кто угодно, а королева вела бы себя в точности так же, и даже не потому что ей понравился очередной красивый рыцарь, а просто потому что она была не способна вести себя иначе, демонстрируя своё искусство совершенно бескорыстно, впрочем, всегда готовая переспать со своей жертвой, хотя это и не было её целью. Каждый мужчина, к которому она обращалась, чувствовал себя единственным избранником сказочной красавицы, и де Ранкон не оказался исключением:

– Сударыня… простите, ваше величество…

– Для вас я всего лишь Алиенора. Как мне не хочется быть «величеством», когда я рядом с вами!

– Алиенора, – рыцарь едва не сломал язык, бесстрашно бросившись произносить это магическое слово, но у него получилось и ему понравилось, – Алиенора, ведь король приказал разбить лагерь здесь и ни в коем случае без него не спускаться в долину.

– С вами скучно, де Ранкон. Король… Приказ… Лагерь… Вы изъясняетесь, как сержант-арбалетчик.

«Деревенская простушка» мгновенно исчезла, прямо на глазах изумлённого рыцаря превратившись в язвительную светскую красотку. При этом было очевидно, что метаморфозы ещё не завершились и вскоре предстоит увидеть разгневанную фурию. Всё это было слишком сложно для бесхитростного рубаки, который никогда не слышал трубадуров и не имел ни малейшего представления о куртуазности. Воздушный замок его мечты, воздвигнутый буквально несколькими словами королевы, рушился, как будто следующие её слова были булыжниками, выпущенными из безжалостной катапульты. И вдруг опять она стала простушкой, только до крайности взволнованной:

– А я?.. Разве я, благородный рыцарь, вообще ничего для вас не значу? Вы готовы бросить меня на эти камни рядом со своими оруженосцами? Да, наверное, вы правы, самый последний из ваших оруженосцев достоин лучшей участи, чем я.

– Приказывайте, моя госпожа. Только вы можете мне приказывать, – тому, кто заглянул бы в глаза рыцаря, когда он произносил эти слова, всё происходящее не показалось бы смешным. В глазах бедного Жоффруа не было ни капли волнения, болезненное перевозбуждение совершенно исчезло, уступив место холодному спокойствию обречённого.

Войско сползало в долину. Настроение королевы совершенно испортилось. Она зевнула, даже не попытавшись это скрыть, и подумала: «Какой всё-таки грубый мужлан этот де Ранкон. Нет бы поговорить, чтобы всё было красиво. А он сразу: «Приказывайте». Такому и приказывать ничего не хочется. Слишком серьёзный. Тоска».

***

Король превратился в клубок гудящих нервов. Он никогда не волновался перед боем, напротив, с радостью предвкушал шальную потеху. Но здесь, в этом жутком ущелье… Он уже, кажется, ожидал нападения демонов. Люди здесь сражаться не могут. А он не ангел и даже не святой. Он напряжённо ждал, когда услышит привычный звон железа. Они приближались к перевалу, по пророчеству де Бара там уже должны сражаться, а что-то не слышно. Не много ли берёт на себя этот тамплиер, изображая всеведущего прорицателя? Дорога заметно расширилась и всё продолжала расширяться. Вот здесь можно бы уже и сразиться. Но с кем? Всё тихо. А что это такое впереди? Да это же его авангард встречает своего короля! Фигурки людей были еле различимы, но всё казалось простым и ясным: авангард там, где и приказал ему быть король. Вот уже и рыцари короля, увидев своих, начали приветствовать их радостными криками. Король язвительно усмехнулся, обратившись к де Бару, который всё так же молчал и, казалось, скучал:

– Кажется, мессир, вы не очень хороший предсказатель. А я чуть было не поверил в ваши сказки про камни, которые превращаются в людей и начинают стрелять. Впрочем, я теперь всегда буду брать вас с собой. Мне понравились ваши волшебные истории.

Де Бар пропустил тираду короля мимо ушей, потому что напряжённо ждал того, о чём другие не подумали – ответных приветственных криков со стороны рыцарей де Ранкона. Но рыцари авангарда странным образом безмолвствовали. В этот момент прямо над ухом послышались другие крики – несколько рыцарей упали, пронзённые стелами. Магистр окончательно понял, что подтвердились худшие его предположения: авангард, нарушив приказ, спустился в долину, а сарацины, без звука пропустив его, заняли перевал. Издали они приняли сарацин за своих. Враги уже построились в боевые порядки, но боя на перевале они, конечно, не хотят. Они хотят как раз не пустить туда войско короля, надеясь, что рыцари передавят друг друга на дороге вдоль пропасти, с которой ещё не успели выбраться.

Всё происходило так, как будто враги торопились исполнить мысли магистра. Первые ряды рыцарей, по которым вражеские лучники стреляли в упор, без навеса, уже шарахнулись назад, точнее это сделали их ошалевшие лошади. Лёгкие сарацинские стрелы не пробивали рыцарских кольчуг, но сарацины давно уже об этом знали, а потому целились в лошадей. А середина войска по инерции ещё двигалась вперёд, когда испытала на себе обратное давление первых шеренг. Два встречных давления неизбежно выдавливали в пропасть всю середину войска. Дорога, уже казавшаяся широкой, снова стала слишком узкой, в пропасть полетели сразу несколько десятков рыцарей с лошадями. А враги продолжали стрелять, казалось, отовсюду, но, падая под непрерывным градом стрел, рыцари и пехотинцы как будто вовсе не обращали на них внимания, желая лишь одного – оказаться подальше от пропасти. Про врагов никто не думал, как будто пропасть была их единственным врагом.

Кроль был в полном замешательстве и отличался от своих обезумевших рыцарей лишь тем, что не пытался ни на кого наезжать, стараясь стоять скалой на одном месте, но это у него плохо получалось. Он пару раз уже ударил мечём плашмя по головам пехотинцев, которые цеплялись за его лошадь. Людовик в отчаянии понял: ещё немного и они начнут рубить друг друга, борясь за право оказаться подальше от пропасти. В этот момент он услышал грозный повелительный голос: «Тамплиеры, пробивайтесь вперёд! Только вперёд, любой ценой!». Хриплый, но на удивление стройный хор, тут же, как эхо, ответил: «Именем Господа». Только сейчас король увидел, что небольшой отряд рыцарей в белых плащах железно сохраняет строгий боевой порядок – даже обезумевшие от паники воины не пытались их теснить, стараясь обогнуть, как скалу. Тамплиерский кулак медленно двинулся вперёд. Магистр снова скомандовал: «Двигаться ближе к пропасти». Король, уже выходивший понемногу из болезненного оцепенения, сумел оценить этот приказ: пробиваясь железным тараном вдоль скалы, тамплиеры неизбежно сталкивали бы в пропасть своих, а вдоль пропасти, откуда все активно отодвигались, тамплиеры могли двигаться, не встречая сопротивления паникёров. Белые плащи перестроились со скоростью необъяснимой в такой давке и двинулись вперёд уже свободнее, с хорошей ровной скоростью. В этот момент откуда-то сверху полетели камни, кажется точно нацеленные на отряд храмовников. Несколько белых плащей уже простирались на земле, падая под градом камней и стрел, но это никак не повлияло на скорость их продвижения. Отряд, в порядках по-прежнему железных, двигался вперёд, как комета, оставляя за собой хвост из павших.

Это был перелом. Король, с минуту наблюдавший за продвижением железной тамплиерской когорты, вновь обрёл способность повелевать и заорал во всю глотку: «За тамплиерами, вперёд, на врага! Передавим этих ящериц!». Рыцари, ещё минуту назад боровшиеся лишь за право прилипнуть к скале и с ошалелыми глазами давившие каждого, кто этому препятствовал, вдруг заиграли весёлыми улыбочками боевого куража. Тамплиерский кулак вышиб пробку, которая закупоривала дорогу, внутреннее давление в рядах крестоносцев ослабло. Отдышавшись от давки и паники, они устремились вперёд.

Армия уже почти полностью вытянулась с дороги, врезаясь в боевые порядки сарацинов. Но крестоносцы оказались в положении очень обманчивом, они и сами не заметили, что ворвались прямо в окружение, впрочем, окружение очень странное, ускользавшее. Рыцари больше не видели необходимости пробиваться только вперёд и, обрадовавшись относительному простору, с радостью теснили врага во всех возможных направлениях. Лёгкие сарацинские всадники охотно отступали, потом неожиданным образом возвращались, стараясь заходить к неповоротливым рыцарям со спины и поражать лошадей. Броненосных рыцарей вовсе не обязательно было убивать, упавши с лошади, они уже не могли подняться. Взмахи огромных рыцарских мечей, ещё недавно задававшие ритм сражения, виделись всё реже и реже.

«Тамплиеры, на фланги! Держите фланги! Не втягиваемся в бой! Пробиваемся в долину!» – Эврар де Бар отдавал распоряжения, потому что больше было некому. Король куда-то запропастился. Тамплиеры – единственная часть войска, выполнявшая приказы – быстро рассредоточились на фланги. Командоры хорошо поняли смысл приказа магистра. Храмовники на флангах не преследовали сарацин и вообще не наседали на них, лишь отбивались. Тамплиеры понимали, что гораздо важнее препятствовать своим растекаться по перевалу, где их постепенно перебили бы по одному. Сам магистр рубился в гуще боя, рядом с ним сражались не больше дюжины тамплиеров, но постепенно вокруг них сплотилось целое ядро из нескольких десятков светских рыцарей, стремившихся делать тоже самое, что и белые плащи. Рыцари инстинктивно стремились к единственному центру порядка. С этим ядром уже можно было пробиваться в долину, оставалось только найти короля.

Эврар опустил свой меч (рубиться было кому) и, напряжённо всматриваясь во все стороны, вдруг заметил, что творится невдалеке, под разлапистым кривым деревом. Король в одиночку отбивался чуть ли не от сотни врагов. Каждый из страшных, почти круговых, взмахов его меча стоил жизни сразу нескольким сарацинам, но было очевидно, что ещё немного и его величество, даже если никем не будет задет, просто упадёт замертво от усталости. Вокруг короля лежали трупы его верных баронов, отдавших жизни, защищая его величество. Де Бар поднял меч, указывая своим рыцарям в сторону этой схватки, и его сводный отряд без лишних слов устремился спасать отважного гиганта Людовика.

Король всегда любил самые незамысловатые доспехи, не имея склонности к их украшению, и сейчас ничем не отличался от простого рыцаря. Это его и спасло, сарацины не знали, что перед ними король, думая, что сражаются с рядовым воином. Перспектива завалить христианского короля обеспечила бы Людовику куда большее численное преимущество врагов. А сейчас магистру и его рыцарям стоило прикончить несколько сарацин, как остальные тут же разбежались, не усматривая надобности отдавать жизни в рядовой, как они полагали, схватке.

Людовик был ужасен и великолепен. С ног до головы забрызганный кровью, он стоял, широко расставив ноги и опустив свой огромный меч, который по-прежнему держал двумя руками. Тяжелое дыхание делало его улыбку не столько радостной, сколько виноватой.

– Вы, как всегда, вовремя, мессир Эврар, – сказал король, как будто битва была уже закончена и больше никаких проблем не оставалось.

Де Бар не пытался определить, что преобладает в словах предводителя крестового похода: горькая ирония или детская наивность. Он очень тихо и по деловому отрезал:

– Нам надо прорываться в долину, ваше величество. Добрую половину войска ещё возможно спасти. А если мы завязнем здесь в мелких стычках, с перевала ни один рыцарь не уйдёт живым.

– Командуйте, мессир. Теперь всё войско видит, кто у нас главный.

– Войско любит своего короля и будет сражаться там, где король. Командовать можете только вы, ваше величество. Сарацины сейчас явно не пытаются преградить нам дорогу вниз, у нас есть достаточный кулак, чтобы пробиться и вытянуть оставшихся за собой.

Не желая больше тратить времени на уговоры, Эврар, что есть мочи, крикнул:

– С нами король! С нами великий король Людовик! Вперёд, за королём! Так хочет Бог!

Сотни глоток сразу же подхватили:

– За королём! Так хочет Бог!

Железный рыцарский кулак, всё сметая на своём пути и больше не отвлекаясь на мелкие стычки, устремился вперёд. К ним присоединялись всё новые и новые рыцари, сержанты, туркополы. Никто не хотел отставать, организованный прорыв уже казался всем победоносным наступлением. Да и куда им всем было еще хлынуть, как не вперёд – тамплиеры жёстко державшие фланги, к величайшей досаде разгорячённых рыцарей успешно лишали их возможности преследовать охотно разбегавшихся во все стороны сарацин. Магистр скомандовал своим адъютантам, чтобы скакали на фланги и передали приказ: «Держать фланги по-прежнему. Когда уходящее войско освободит пространство позади себя – смыкаться и прикрывать отступление».

Постепенно всё войско вновь стало единой монолитной лавой. Впереди – король, магистр и шеренги белых тамплиерских плащей, позади так же белые плащи. Сарацины уже почти не пытались жалить их в спину, быстро усвоив, что эти невиданные войны никак не реагируют на провокационные наскоки. Теперь уже для сарацинов пришло время погрузиться в парализующую растерянность. Оказавшись в привычной для себя атмосфере хаоса и буквально распылив по перевалу войско франков, многократно использовав любимую тактику ложных отступлений, они уже чувствовали себя хозяевами положения. То, что войско противника вновь обрело единство и монолитность, выглядело для них не просто неожиданностью, а настоящим чудом. Воины в белых плащах начали казаться им ангелами смерти, не только не знающими страха, но и не ведающими страстей – ведь при всей своей ярости, они не давали себя увлечь обманными манёврами и никогда не ломали строй.

Бывший на поле боя арабский летописец, до той поры с наслаждением живописавший победы воинов ислама, теперь бормотал себе под нос: «Проклятые белые всадники… Если бы не эти раскалённые угли франков… Нет, это не угли… Раскалённые льдины. Страшная лава раскалённого льда!». Арабу очень повезло, что никто из воинов – тюрков не услышал его бормотания: «Велик и славен христианский Бог!».

***

Войско франков теперь уже спокойным походным маршем спускалось в долину. Король так много всего хотел сказать магистру, но де Бар, казалось, опять погрузился в своё привычное полусонное состояние и присутствие рядом с ним «великого короля», как и до боя, его ни сколько не интересовало.

– Мессир Эврар, вы вечно как будто спите, если, конечно, не сражаетесь.

– Я пытаюсь молиться, ваше величество. И как всегда, у меня ничего не получается.

– Как это молитва может не получаться? Разве это трудно – прочитать «Патер ностер» десять раз?

– Очень трудно, если пытаться не разу не отвлечься на мирские суетные помыслы. Молитва – искусство искусств. Нет ничего труднее.

– А мне показалось, что нет ничего труднее, чем бой в горах. Вот уж где требуется искусство, и вы им в совершенстве владеете, Эврар.