Либералия. Взгляд из Вселенной. Потерянный дом

Жил я честно, не придавая и не изменяя, не прячась за чужие спины, а наоборот, выходя вперёд, подставляя свою грудь, но и не получая ударов в собственную спину, как получают те, кто вперёд вырывается уж слишком сильно и раздражающе для отставших. А такое возможно лишь тогда, когда человек выставляет свою грудь вперёд умеренно, не переусердствуя, не теряя рассудка, и не оголяя спину перед всем миром. Во многом мной управляли стадные инстинкты, согласно которым травоядные животные, защищая стадо от хищников, стараются не отрываться от него далеко, чтобы самим ни оказаться лёгкой для хищника добычей. Хищники это хорошо знают и стараются отбить от стада или выманить сильно ретивого защитника.

Вспомнил, как, будучи в подростковом возрасте, как-то вечером, когда на улице было уже темно, я подходил к знакомой подворотне, ведущей в тот самый двор, где прошло моё детство, и где такие же, как и я, пацаны собирались в стайки, ища потом достойные для себя забавы любого толка. Но, конечно же, это не были шахматы, а больше Бура, Сека и Очко. И мне навстречу вдруг вышли мои «друзья» в сопровождении двух милиционеров. Их было человек 15—20, и они были крайне возбуждены.

Бежать никто и не пытался, ибо милиция знала всех хулиганов в своём районе, как собственных детей, и я ни сколько ни мешкая, и ничего плохого не подозревая, примкнул к своей же стае. Как оказалось, они содеяли очередное хулиганство, ибо дворовые стайки пацанов другими делами, не считая карт, и не занимались.

У меня рано умер отец. Мать, работая бухгалтером в РОНО, что была одной из наиболее низкооплачиваемой работ, и с трудом зарабатывала нам на пропитание, находясь постоянно на работе. А потому бояться мне из родителей было некого. А когда уже в милиции начался опрос задержанных, я понял, что надо от ребят отмазываться и рассказал, что примкнул к этой группе только сейчас перед входом в милицию, которая находилась рядом с нашей подворотней, и был милостиво отпущен. Всем же остальным был оформлен привод в милицию. А это означает, что если я и был дураком, то не совсем уж и круглым.

И всеми этими своими качествами я был обязан природе, что и создала меня таким, а ни другим, а также обществу, в котором я родился, но которое я не ценил, ибо сравнивать его с чем-то другим и прицениваться не было ни случая, ни надобности, и которое не могло не повлиять на мою ментальность, сделав меня своей частицей. Ведь все люди есть частицы обществ, в которых они живут, вне зависимости от того, понимают ли они это или нет.

Рос я в детских садах, пионерских лагерях, и в советской школе, которые были насквозь пропитаны духом коллективизма и соблюдения дисциплины, и из которых вирус коллективизма в меня и переселился. Ведь страна только недавно перенесла всенародное горе – невиданную по масштабам трагедий войну, выбраться из которого ей и помог дух всенародного единства, коллективизма и строжайшая дисциплина.

Люди понимали это, гордились сбой и своей победой, и дорожили этим своим духом. И как сейчас я это понял, что это и был дух победителя – тот самый русский дух, от которого сейчас, после 45 лет мирной жизни, и 30 лет всенародного унижения и растления либеральной вакханалией, остался лишь душок.

Нельзя побеждать, подниматься с колен и из могил, восстанавливать разруху и строить новую жизнь в либеральном раздрае и вольнодумстве. И любое разгильдяйство в этом вопросе, разнобой в мнениях и действиях, потеря общей скрепляющей народ идеи и силы, что пришли к нам в советский период, неизбежно должны были сказаться и на замедлении развития страны.

Я горожусь тем, что я совок, горжусь той жизнью, которой я прожил и, в отличии от либералов, которые хотели придать прозвищу совок унизительный смысл, я не испытываю унижения, как и от отнесения меня либералами к быдлу. Наоборот, для меня нет более унизительного прозвища, нежели либерал, либераст или либералист, ибо по сути своей либерализм и есть фундамент фашизма, как человеконенавистничества в любых его формах. Ведь к быдлу они относят и весь русский народ. А я же русский, кровь от крови, плоть от плоти, если ни монгол, ни татарин или ни татаромонгол. Хотя это всё тот же русский, только с узким прищуром и обрезанной крайней плотью.

Однако, хотя я и был совком, но я не был полным дебилом, и в зрелом возрасте, находясь в здравом уме, не мог ни видеть недостатков той жизни, в которой я жил, ни видеть необходимости изменений в ней. Но это была моя жизнь, с которой я сжился, как сживается кулик со своим болтом, как сживается рыба с водоёмом, в которой она родилась, как сживается муравей со своим муравейником, куда он тащит всё, что может донести, и другой жизнью я не жил и не жить хотел. Как лягушка, кулик и муравей, я был обыкновенным патриотом своей страны, своего народа и своего ближайшего окружения. Я не был либералом или космополитом без рода и без племени.

Либералы же обречены на хотение другой жизни, ибо никакая жизнь не даст им их свобод, а потому их жизнь и превращается в жизнь всем недовольных людей. Любовь к своей жизни, удовлетворение ей несовместимы с любовью только к себе, ибо жизнь имеет свои собственные законы, независящие от наших хотелок.

Главным для меня в моей жизни была лишь интересная работа по моему предназначению, которое, как ни странно, у меня всё же оказалось, и что я, всё-таки, обнаружил – это копать всё равно чего, или копаться, в чём ни попадя, а также делать всё только на хорошо и на отлично, и даже не важно, что делать, лишь бы ни халтурить ни в чём.

В детстве я не отмечал в себе таких особенностей. На то оно и детство, чтобы всё замечать, но ничто не отмечать и ни во что не углубляться. И только на пенсии, когда, замечалки у человека атрофируются, и наступает время бесполезного уже для его жизни анализа прожитого, я и обратил внимание на то, что осталось ещё живим в моей памяти. Я не был халтурщиком. Ведь халтура – она ни в работе сидит, а в человеке её совершающем.

Моё копание не делало меня ни творцом, ни создателем, ни строителем, ни умным по жизни человеком, но оно позволяло мне добиваться нетривиальных вещей. Да тот же Архимед, извините за сравнение, ванну не изготовлял, воду в неё не наливал, ничего ни открывал, а просто погрузил в ванну, полную воды, своё тело, и стал удивляться, что вода начала переливаться через её край в то время, как ванна так и продолжала оставаться залитой водой до краёв. А ведь для этого ни знаний больших, ни ума не требовалось. Только половая тряпка и ведро.

Помню, как сейчас. Сразу по поступлению в дневную аспирантуру престижного и хорошо оснащённого дорогущим и современнейшим исследовательским оборудованием ВУЗом, мне указали моё рабочее место, которое было оснащено стандартной испытательной машиной трения. В этой области знаний я был ни ухом и ни рылом. И поставили меня именно на это место, потому что сам я не был кому-то особо нужен. Оно было свободно, ибо у всех других машин и приборов, что были покруче моей, были свои хозяева – аспиранты, а точнее, – вечные аспиранты, они же и работники кафедры. Ведь аспирант в научной среде звучит звонче, чем лаборант.

Но для меня и такая машинка была в диковинку, что вращалась и многозначительно жужжала, подобно центрифуги, придавая моему исследовательскому процессу видимость и слышимость его значимости, что хоть кино по нему снимай. Тем более, и с неё я мог получать какие-то данные. Я и стал работать на ней, сам ставя перед собой вопросы и задачи, и сам на них отвечая или решая.

Не прошло и года ежедневного иссушающего труда, как я добился невозможного результата – «безызносности» в жёстких условиях трения, что характерны, прежде всего, для процессов резания металлов. И главным инструментом в моих испытаниях был лишь мой мозг. А что было ещё в моём полном распоряжении, так это только прилагающийся к машине стандартный оптический бинокулярный микроскоп, дающий красивые цветные картинки. И от того, что он был бинокулярным, цветные стереокартинки в нём порою были завораживающими, что и оживляло этот мой нудный и изнуряющий труд.

Вся моя видимая для постороннего глаза деятельность состояла в простейшей зацикленной саму на себя процедуре: потрёшь, посмотришь в микроскоп, замеришь им же показатель износа, оценишь ситуацию, и снова потрёшь. И так тысячи, и тысячи раз. И всё дело было лишь в правильности выдвигаемых мной многочисленных рабочих гипотез и быстрого их подтверждения или отрицания теми примитивными средствами, чем я располагал, но которых мне хватало с головой.

И как я убедился спустя много-много лет последующей жизни, уже после выхода на пенсию, и своего прозрения в мироустройстве, что в получении новых знаний важны ни столько новые приборы или новые исследовательские технологии, сколько новые идеи, новое мышление, новое видение, и способность отодвинуть в сторонку, хотя бы на время, весь прошлый и ранее нажитый научный багаж.

Хотя последнего делать мне не пришлось. В классической, и, безусловно правильной, теории трения, я как был нулём, так этим нулём и остался, ибо и желаемые, и полученные мной результаты выходили за пределы её возможностей, и очень существенно.

Как сказал бы по этому поводу Эйнштейн, каждое слов которого для меня кладезь прозорливости:

– Мы не можем решить проблемы, используя тот же тип мышления, который мы использовали, когда их создавали,

или

– Самая большая глупость – это делать то же самое и надеяться на другой результат»,

или

– Воображение важнее знания. Знание ограничено. Воображение же охватывает весь мир.

А я, не имея за душой классического фундамента, тем только и занимался, что воображал, а потом подтверждал и обрамлял рамкой новых знаний или опровергал, и выбрасывал из головы в помойную корзину свои же образы.

И удачную аналогию этому я вижу в сравнении возможностей простейших китайских электронных часов за 3 – 4 $ на рынке в базарный день, со швейцарскими механическим часами за 50 000 $ – вершиной механического мышления. Ведь в категориях мышления механического, чем сложнее часовой механизм и чем выше точность изготовления его деталей, тем точнее он показывает время, а в категориях электронного мышления точность часового устройства зависит ни от его сложности, а от стабильности работы его элементов, генератора колебаний и делителей их частоты.

Уместна будет и другая аналогия – в попадании с Ленинградского вокзала на Ярославский.

Можно попасть пешком, сделав для этого всего лишь один шаг через условную линию, разделяющую эти два вокзала, а можно нанять шикарное такси для VIP персон, ведь бывают и такие, объездить на нём весь мегаполис, и вернуться в близлежащую точку, только с противоположной стороны. И как одно решение, так и другое, будут правильными, поскольку поставленная цель будет достигнута в обоих из них.

И в этом моём примитивном действе не хватало лишь меня самого – моих физических и умственных сил. Стремясь достичь безызносности, сам я работал на износ. И в конце второго года аспирантуры у меня было уже всё, что для защиты нужно и, даже, много более того. А это и стандартный набор полагающихся для защиты публикаций и изобретений, да ещё с большим запасом, и сверх успешные полугодовые испытания на серийной производственной линии одного из тогдашних флагманов нашего автомобилестроения – ЗИЛа, и заключения о полезности моих разработок, полученных с двух флагманов нашей промышленности: ЗИЛа и НКМЗ – Новокраматорского машиностроительного завода, и множественные результаты с супер красочными картинками с самых современных дорогостоящих и уникальных для отечественной науки иностранных приборов исследования поверхности в тончайших слоях, которые имелись только в Москве. Но их научная ценность для меня была, если ни нулевая, то близкая к этому. Зато моя толстая диссертация выглядела не худосочной Золушкой, а упитанной Принцессой.

И когда мне осталось только лишь описать то, что я сделал, что для аспиранта – это месяца 3 – 4, не более, то неожиданно для меня, у меня закончились силы. Организм не выдержал столь большой психической и физической нагрузки, и я утратил способность писать вообще. Мной овладела паника, психоз, что я не только не успею написать всё в срок, но и вообще не смогу более ничего писать. Такое может произойти со всеми покорителями вершин, когда они почувствуют, что самое трудное позади, и остался буквально пустяк, и в этот момент их организм после стрессовых нагрузок уходит в ступор, увы, ранее достижения ими заветного пика.

Как я понимаю сейчас, мне тогда было просто необходимо помощь врача, медикаментозное лечение, уколы в попу, о существовании которых, будучи относительно молодым и беспечным, я просто и не подозревал. И только на втором или, даже, третьем дыхании я, всё-таки, дополз до финиша – до защиты, причём – вовремя, уложившись в три года Но чтобы прийти в себя после всего этого, мне потребовалось ещё целых два последующих года жизни, в течении которых я ни жил, а подобно сомнамбуле где-то прибывал.

Две чаши весов

Любая жизнь, какая бы она не была: хорошая, иль плохая, и из чего бы она не складывалась, всегда стремиться к своему равновесному состоянию, близ которого, в основном, и прибывает. Но люди все разные и сообщества людей разные и условия их жизни разные, а потому и равновесные состояния их жизни тоже разные: где-то перевешивает одно, где-то – другое. И нет ничего объективно плохого или хорошего. Нет и очевидного добра или зла. А потому, когда в жизнь какого-либо государства или народа резко внедряется чужеродные для него ценностные приоритеты, то равновесное состояние его жизни нарушается, в жизни возникает дисбаланс, а в душах людей наступают депрессии и коллапсы. Это может и опрокинуть весы, а может, со временем, привести их к новому балансу. Всё зависит от частностей. Собственно, разбалансирование жизни людей или их сообществ – это и есть зло.

    Иномирянин

«Жила бы страна родная». Вот таков мой девиз, которым я насквозь проникся лишь тогда, когда понял, что с моей страной, изнасилованной либералами в тесном союзе с уже открыто фашиствующим коллективным Западом – крокодилом человечества, с размером пасти стократно превосходящей размеры его собственного тела, с конца 80-х и начала 90-х, её насильниками ведётся война на её уничтожение через раздробление и последующее сжирание её осколков по частям до победного конца.

Это девиз человека, который никогда не имел пристрастий и интереса к общественной жизни страны, а бывая среди людей, никогда не видел в них народа, не понимал и не понимает до сих пор всех хитросплетений гуманитарных общественных наук, которые тем только и занимаются, что по косточкам обгладывают и обсасывают все события, происходящие в обществе, оставаясь от них в стороне. Но это девиз и человека, который на старости лет, по случаю, познал законы жизни природы, управляющие не только жизнью всего мира, да что там мир – игрушка для астрофизиков и космологов, но и жизнью человечества, его общественных образований, а также и жизнью конкретных людей, что в принципе невозможно, в особенности, когда речь заходит о женщинах-блондинках. И это девиз человека, на кого спустилась благодать увидеть весь мир сразу, снаружи и изнутри, как на цветной картине в фантастическом 3D-фильме, а также увидеть всё происходящее вокруг него как бы из иного мира, ни снаружи, ни изнутри. Он просто иной – вне человеческого воображения. Это когда мир где-то там, а человек где-то здесь – в себе и с собой, в чём хорошо разбираются психиатры.

Вот потому-то я и называл себя в первом томе Иномирянином – человеком, который, с одной стороны, оказался лишним в том привычном для него мире, в котором он жил, и которому отдал эту свою жизнь сполна, пока этот мир не выдворил его на пенсию. Этому и был посвящён первый том этого эссе – размышление на неохватные разумом темы, и отчасти будет посвящён и второй том.

Заранее хочу вас предупредить, что смыслы терминов, которые я использовал ранее и буду использовать далее, всегда будут привязаны к моему новому видению мира, которое я назвал картиной мира, ключевым моментом которой является принцип всеединства, устанавливающий самоподобие мира во всех его масштабах, измерениях и формах жизни, и они могут расходиться со смыслами из толковых или философских словарей, наработанных человечеством веками, но не привязанных к некому единому мировидению, а потому и не имеющими объективных корней.

Обращаясь к вам, я конечно же, прежде всего, имею ввиду тех из вас, что поступили со мной неподобающим для цивилизации, основанной на православии, образом, как с уже ненужным им, устаревшим и изношенным снаряжением, о чём, я и расскажу в конце этого тома, хотя я и понимаю всю тщетность подобного обращения к уже взрослым, сформировавшимся, как личности 25—40 летним людям, входящим постепенно во все властные структуры страны, и в сознание которых неизбежно проник смертельны яд Западного либерализма. Ведь яд от укуса той же змеи, даже в кончик пальца человека, разнесётся кровью по сосудам, и добирается до каждой клеточки его тела. Так и яд духовный и нравственны разносится в обществе по всем коммуникационным его магистралям, хот и медленнее слухов, но много быстрее смены жизни поколений. Но политический Запад иногда мне видится ни только в образе ядовитой змеи, хотя куда без этого, но и в образа крокодила, обливающего горькими крокодиловыми слезами недоеденные останки своих жертв, которые образовались чуть ли ни по всему жизненному пространству Земли, что Запад определил зоной своих крокодиловых интересов.

Это образ возник у меня не так уж и давно, когда Совет Европы на очередной своей сессии в унисон – всем своим составом, в микрофоны и в объективы видеокамер оплакивал навзрыд фотографию, лежащего где-то на берегу моря тела мёртвого ребёнка – беженца из Сирии или из Ливии, точно не помню, да и значения это не имеет, погибшего при переправе беженцев через Средиземное море. И в то самое время, как посланные НАТО, Европой и Америкой войска, в тесном взаимодействии с созданным ими же, но вышедшим из-под их абсолютного контроля ИГИЛ и другими террористическими организациями, уничтожали десятками и сотнями тысяч и сирийских, и ливийских граждан, их государства, а также и другие государства Ближнего Востока и Северной Африки, создавая потоки этих беженцев, которые в бегстве от смерти чуть ли ни вплавь переправлялись прямо через Средиземное море. Ведь либеральный мир не знает слова цинизм, он знает только слово выгода.

Есть такие меткие и ёмкие русские слова, характеризующее самое низменное качество живого существа – «мразь», «мерзость» и тому подобное. Вот это то самое, что представляет из себя в моих глазах – человека русского по духу, Западный, политбомонд.

Хотя оценка поступков на плохие и хорошие, подобающие и неподобающие дело относительное. Ведь то, что для меня – совка по ментальности, – неподобающе, для прагматичных, целеустремлённых либералов, тех же последователей наших RussischF?hrer -ГайдароЧубайсов, для которых любые принципы, кроме собственной выгоды и благополучия, есть удел простаков и дураков, – это нормально и даже естественно.

Исходя из системного взгляда на мир и на его жизнь, когда всё большое всегда является некой системой, соединяющей собой нечто малое в качественно новое образование, нетрудно прийти к выводу, что в человеческом сообществе, состоящем из отдельных людей, неизбежно проявятся и столкнуться два жизнеопределяющих начала: общественное и личное, патриотичное и либеральное. И эти два начала, лежат как бы на равновеликих чашах весов, когда в зависимости от обстоятельств и условий жизни людей, перевешивать может то одна чаша, то другая.

На одной чаше доминируют единство, любовь к людям, патриотизм, совесть, человеческое достоинство, мораль, духовность, человечность, альтруизм и все другие качества людей, связывающие их в единый жизнеспособный организм. На другой чаше доминируют личные интересы, выгода, прагматизм, расчёт, эгоизм и все другие качества человека, как индивидуальности. Обе эти чаши совершенно равнозначны для жизни общества, как системы, ибо и отдельный человек – это та же система, тот же живой организм, состоящая из отдельных органов, но более низкого иерархического уровня по сравнению с сообществом людей. И этому организму жизненно необходимо бороться и за своё собственное благополучное существование. А в каком народе что будет доминировать, перевешивать, зависит, прежде всего, от климатических и географических условий в котором он исторически формировался в процессе эволюционного развития жизни природы и человечества. И согласно энергетической Картине жизни мира, там, где условия для выживания и жизни людей лучше и легче, в той же западной части Европы, там будет перевешивать чаша эгоистов, индивидуалистов и либералов, а где хуже и тяжелее, в той же Сибири и на северных территориях – чаша альтруистов, коллективистов и патриотов. Собственно, эти вопросы подробно были рассмотрены в первом томе эссе.

И хоть мне трудно заставить вас пересмотреть свои собственные взгляды на жизнь, ведь Картина мира говорит, что «не успел – значит, опоздал», что то, что уже сложилось и закрепилось в голове людей, разрушить можно только лоботомией, я всё равно считаю своим долгом всё же попытаться хоть как-то смягчить неуёмный запал ваших либеральных наклонностей, вашей тяги к свободе от любой ответственности, направленных на разрушения той страны, которая вас и кормит, и которую либералы пасут и потребляют во все места и со всех сторон, как пасут и потребляют скот пастухи, на отдалённых от селений людей пастбищах. Ведь стадии отравления и заболевания либеральной чумой у всех людей разные. Каждый человек имеет свой собственный, отличный от других людей, иммунитет к разным заболеваниям. А потому, я надеюсь, что мне и удастся помочь кому-то вернуться в привычную для нашего народа систему ценностей. Но я теплю надежду, что моё обращение и мои размышления дойдут и до совсем ещё юных и молодых людей – школьников и студентов, чьё сознание ещё не закостенело окончательно, а, точнее, до тех из них, до того меньшинства, кто рождён не потреблять и выживать, а искать, создавать, творить и жить, как жил и я всю свою жизнь – в свою полную силу.

Вы же русские по духу люди, пусть и сложенные из разных этносов, соединённых единой для всех русской культурой, а потому и имеете своё русское лицо, отличное от лиц других народов мира. И этим вы обязаны, прежде всего, тому суверенитету, который русский народ сумел сохранить в многочисленных сражениях с потенциальными захватчиками его территорий, его потенциальными поработителями. А характерной особенностью русского духа является уважительное отношение русского доминирующего народа к традициям жизни других, населяющих нашу страну народов, которые вырабатывались в них в течении всей истории их обособленного существования, а это тысячи и десятки тысяч лет.

Русский народ, прежде всего, – это народ многонациональный, в котором, каждая народность, этническая группа или этнос, не были порабощены русской доминирующей нацией, и сохранили свои особенности и преимущества. Именно в этом состоит величие нашего русского многонационального народа, и в этом кроются секреты непобедимости его духа. Только те народы, что не стремятся поработить другие народы, с уважением относятся к их суверенитету, могут дорожить и своим собственным суверенитетом, как самой большой своей ценностью. Эта связь может быт и противоположной, но суть тут одна – уважение и к себе, и к другим. Ведь с точки зрения картины мира то, что не обладает суверенитетом, вокруг чего невозможно провести чёткие границы его существования, того и не существует. А находится оно в неком переходном процессе своего постепенного исчезновения или наоборот, своего расширении через поглощение собой нечто более слабого. Суверенность есть основа устроения жизни мира, как такового, в любых его масштабах, измерениях и формах существования: от кварков до вселенных и ГиперСуперПупервселенных именно потому, что сам мир и строился путём самоорганизации и слипания более мелких его «суверенных» образований в более крупные «суверенные» образования, но не абсолютного слияния, и растворения всего в самом же себе.

Так, когда крокодил, имеющий свои суверенные границы, проглатывает косулю, имеющую свои границы, то суверенность косули постепенно пропадает до полного исчезновения самой косули, превращаясь в запасники энергии жизни, которую крокодил потом использует, чтобы дожить до новой косули.