Пако Аррайя. Смерть белой мыши
– Я увлекалась лингвистическими трудами Ноама Чомски. Но его политические воззрения я нахожу возмутительными!
Знаете что? Придуманные кем-то гневные, но не лишенные юмора слова вполне подходили к ее облику.
– Вы позволите?
Я перегнулся к даме, чтобы взять из ее рук книгу. Она нехотя подчинилась.
– Это на каком языке? – продолжил я светскую беседу.
– Вы же на нем, судя по вопросу, не читаете. Тогда какая вам разница? – буркнула дама.
Она, хотя и пришла на встречу, от которой до моего дома было семь тысяч километров, вела себя так, как если бы я был докучливым ловеласом. Я присмотрелся к ней повнимательнее. Ей было не меньше шестидесяти пяти, возможно, намного больше. Подбородок подсох, обнажая глубокие борозды, идущие вниз от уголков губ. Кожа на шее тоже съежилась, образовав две висящие, как у ящерицы, складки. Волосы она красила, но не в синий или рыжий цвет, как многие седые дамы, а в тот, что когда-то, наверное, был естественным. В молодости она была блондинкой и наверняка прехорошенькой. А сейчас она была похожа – и по колориту, и по худобе, и по быстроте движений – на беспокойную, испуганную белую мышь.
– Вас послал Мати? – впрямую спросил я.
Дровосеки, звучно рыгая в унисон, недавно ушли, и мы в холле оставались совсем одни. Только за администраторской стойкой суетились две миленькие девушки в крахмальных белых блузках.
– Мати – это я, – так же недовольно пробурчала дама.
– Хм… Разве это не мужское имя?
– Мужское.
– И…
Дама раздраженно дернула плечом. Для нее это был, похоже, привычный жест – другие в таких случаях любезно улыбаются.
– А вам не все равно?
Она вставала.
– Я приехала на машине. Но водить не люблю. Вы можете сесть за руль?
– Без проблем.
Я открыл принесенный мне счет в папочке из тисненой кожи и вложил в нее соответствующую купюру. Когда я поднял голову и встал, Мати – или как там ее звали – в холле уже не было.
Не было ее и на улице. Я растерянно огляделся – она не могла раствориться в воздухе. Но тут открылась дверца припаркованного в плотном ряду машин «Форда-Фиесты» некогда ярко-синего, а теперь изрядно выгоревшего цвета, и голос Мати недовольно спросил:
– Вы едете или нет?
У женщин в машине часто царит домашний уют. Все чистенько, аккуратно расставлено: подставка для мобильного телефона, ручечка, блокнотик, мягкая игрушка под задним стеклом. В «форде» Мати все было покрыто пылью и не было ни малейших индивидуальных принадлежностей: ни ароматизатора, ни наклеек, ни антистресса. Такие машины обычно берешь напрокат, только без царапин на торпеде.
Прежде чем завести двигатель, я залез в карман. Вся моя жизнь содержится в наладоннике самой известной фирмы. Один такой я пару лет назад утопил в Индии, но, к счастью, я всегда делаю бэкап всей системы, всех программ и всех баз данных на свой домашний компьютер. Так что мои контакты, карты, словари, с десяток книг и дисков, куча фотографий, распорядок жизни на ближайшие месяцы, а также неразумное количество более или менее бесполезных прикладных программ по-прежнему со мной. Такова видимая часть айсберга, правда, в отличие от айсберга, бóльшая.
Кроме нее, в компьютере есть несколько софтов особого свойства. Именно один из них я и запустил. Это такой определитель электронных устройств, на раз выявляющий «жучки».
Мати, склонив голову набок, с интересом наблюдала за мной. Стрелочка, вращающаяся по циферблату, остановилась, включив зеленый огонек.
– Можем спокойно говорить, – сообщил я своей коллеге.
Мати теперь дернула плечом, как бы говоря: «Напридумывали себе игрушек! Что дети». Она пристегнулась, вытянула ноги и коротко скомандовала:
– Выезжайте из паркинга и направо.
Я, собственно, ничего другого от нее и не слышал в ближайшие три минуты.
– Теперь снова направо. Опять направо.
Мы вновь проезжали мимо «Скандик Палас». Мати проверялась.
– Теперь прямо! – с видимым облегчением сказала она и откинулась на спинку сиденья.
– И куда мы едем? – дружелюбно, как бы не замечая ее почти раздраженного тона, осведомился я.
– Я буду говорить, как ехать.
Английский у нее был ужасный. Вернее, ужасным был акцент, словарный запас у Мати был приличным, и пользовалась им она достаточно бегло.
– Мы можем говорить по-русски, если хотите, – на этом же языке предложил я.
– Я не говорю по-русски, – по-английски отрезала Мати. – Можем говорить по-эстонски, по-фински, по-шведски или по-норвежски!
Нет, я ей положительно не нравился.
– Я же не прошу вас говорить на этих языках, – продолжала Мати. – Хотя мне на них общаться проще.
Может быть, у нее язва желудка? Или гастрит? По опыту знаю, что таких людей – вечно брюзжащих, источающих желчь всеми порами – надо осаживать, иначе они с каждой минутой распоясываются все больше и больше. Горького выплюнут, сладкого проглотят, как сказал бы мой учитель Петр Ильич Некрасов.
– Послушайте, Мати, или как там вас зовут, – не отводя глаз от загруженной улицы, произнес я. – Если я перед вами успел в чем-то провиниться, скажите мне. Если нет, я не понимаю, чем я заслужил такой тон. Я вас не устраиваю? Скажите мне, и расстанемся друзьями!
Знаете, что она сказала в ответ?
– Так-то вы стремитесь помочь женщине, которая попала в беду?
Какое-то время мы ехали молча. Я даже не спрашивал, надо ли мне поворачивать на перекрестках.
– Вы поехали не в ту сторону, – первой нарушила молчание Мати.
– А я не имею ни малейшего представления, куда ехать, – совершенно обоснованно заметил я.
– Спросили бы.
Нет, давно мне не попадались такие экземпляры!
– Хотите сами сесть за руль? – огрызнулся я.
– Это не в ваших интересах. – Мати посмотрела на меня, и лицо ее вдруг приняло почти человеческое выражение. – Пока я сегодня утром ехала в Таллин, со мной дважды чуть не случился сердечный приступ. Я очень пугаюсь, когда меня обгоняют, особенно такие длинные, как гусеницы, грузовики. Поэтому я стараюсь ехать быстрее, но скорость меня тоже пугает, и я замедляю ход. И тогда меня снова начинают обгонять. Если поведу я и со мной все-таки случится инфаркт, вы рискуете больше.
– Мати, – я снова почувствовал нелепость ситуации, – послушайте, как мне вас называть? Что, правда Мати?
– А чем плохо это имя?
– Оно же мужское, вы сами мне сказали.
– А вы собираетесь на мне жениться?
– Нет, не собираюсь.
Мати порылась в сумочке, извлекла из нее носовой платок и зычно высморкалась.
– А! Зовите меня как хотите, – сказала она, пряча платок обратно в сумочку.
Мы выезжали из города по Нарвскому шоссе. Я здесь раньше не бывал – просто так было написано на указателе.
– Пусть будет Мати, – сказал я. Мне хотелось сделать заход с другой, человеческой, стороны. – Мати, удовлетворите мое любопытство. Вы действительно полковник?
– Действительно, – важно кивнула головой Мати. – У вас.
Интересное уточнение. Что, была разведка, в которой она дослужилась до генерала?
– А вы в каком звании? – скрипучим голосом осведомилась она.
Я расхохотался:
– Вы хотите командовать мною на основании Устава сухопутных войск?
Взгляд Мати чуточку потеплел.
– Никто вами не командует. У меня такой стиль общения с людьми.
– И людям он нравится?
Хм! Мне показалось или Мати действительно улыбнулась? И не нашла что ответить.
Мы выбрались на трассу. Это такой эвфемизм! Трасса представляла собой разбитую двухрядную дорогу, которую начали расширять, а потому сузили до предела.
– Так что у вас стряслось? – перешел к делу я.
– Меня хотят убить.
– Вам угрожали?
Мати кивнула:
– Мне подбрасывают дохлых белых мышей.
Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.
– При чем здесь мыши?
Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: «Потому что я похожа на белую мышь»?
– Вы живете в отдельном доме? – продолжил расспросы я.
– Да.
– Может быть, ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты? Но из гигиенических соображений оставляет их на улице? – резонно предположил я.
– У меня нет кошки, – отрезала Мати, досадуя на мою тупость. – И мыши белые.
– Ну тогда, возможно, кошка соседей набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.
Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.
Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.
– Нам далеко еще? – не выдержал я.
– Вы куда-то спешите? – дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.
Она что, нарочно провоцирует ссору? Я физически ощущал, как в моих нервах – этих электрических проводах, опутывающих организм, – напряжение неуклонно возрастало. «У нее съехала крыша, – говорил я себе. – Белые мыши! И что мне теперь делать? Констатировать casus incurabilis и возвращаться в Штаты? А что еще остается?» Я решил все же отвезти Мати домой. Да и не вылезать же мне из машины посреди полей?
– Вы думаете, что я сумасшедшая, – вдруг миролюбиво промолвила Мати. – Потерпите до Вызу.
Я с недоумением повернулся к ней.
– Вызу – это поселок, где я живу, – пояснила она. – Нам осталось километров сорок.
5
Если вы никогда не бывали в Прибалтике, я скажу, что, на мой взгляд, составляет в ней главную прелесть. Это не море. Оно, конечно, всегда затягивает взор, а на берегах здесь еще и дюны из мелкого сыпучего белого песка, высокая трава с дымчатыми метелками, пьянящий йодистый запах разлагающихся водорослей, оставленных отливом, печальные крики чаек и шум ветра в верхушке прибрежных сосен. Но вы пробовали в Балтийском море купаться? Если вода прогрелась до семнадцати градусов, местные жители не вылезают из нее, радуясь неслыханной жаре. Только чтобы оказаться в воде, нужно либо сразу лечь, либо идти через три-четыре мели, пока она не поднимется вам до плеч. Однажды, еще в советское время, я пробовал так отдыхать – на Рижском взморье, с родителями; у меня, несмотря на восторженность и покладистость детства, получалось плохо.
Так вот, притягательность этих неброских, изысканно блеклых, просящихся разве что на акварель краев не море. Настоящая душа Прибалтики, по моему мнению, живет в борах. Когда я попадаю в них, мне приходится брать себя за руку и уводить оттуда силой. Редкие сосны с прогретыми солнцем стволами испускают ни на что не похожий, завораживающий запах смолы. Никакого бурелома, нет и подлеска с густым кустарником, сквозь который приходится продираться. Под ногами – мягкий ковер хрустящего белого ягеля и густого зеленого мха, в котором уютно тонет нога. Все остальное пространство покрыто небольшими черничниками и темными столбиками брусники с краснеющими гроздьями ягод. Тут и там попадаются грибы: моховики, белые, лисички, сыроежки… Я готов с утра до поздней летней ночи бродить по таким борам, подкрепляя силы ягодами и присаживаясь время от времени на сухие пеньки, чтобы послушать шуршание крыльев больших глазастых стрекоз, гоняющихся друг за другом среди беспорядочной колоннады древесных стволов.
Вот в такой бор мы и въехали, свернув с Нарвского шоссе на север, к морю. Через пару километров я не выдержал.
– Не возражаете, если мы остановимся на десять минут? – спросил я Мати.
Та привычно дернула плечом.
– Раз вам надо!
Я съехал на обочину и выключил двигатель. Было удивительно тихо, только приветливый шелест ветра, всегда находящего где пошуметь. Я прошел пару десятков метров по глубокому сухому мху, улегся на спину на прогретой полянке и закрыл глаза. Надо мной пролетел, жужжа, невидимый шмель, и снова наступила тишина. Я бы, наверное, заснул, если бы совсем рядом не хрустнула веточка. Я приподнял голову: Мати тоже добрела до моей полянки и теперь усаживалась на большой пень. Странное дело, на лице ее не было обычной маски неудовольствия.
– У вас больной позвоночник? – даже с некоторым сочувствием спросила она. – Тогда вам лучше полежать на твердом.
– Нет, я так заряжаюсь, – сказал я.
– Ну, заряжайтесь, заряжайтесь.
Мати забралась поглубже на пень, подобрала ноги, согнула их в коленях и обхватила руками. Юбка упавшей широкой складкой подмяла кустик брусники. Вдруг откуда-то из дальнего далека всплыло видение: мох, сосны, запах разогретой смолы и так же сидела еще молодая, веселая мама в длинном платье, возможно, в тот самый отпуск под Ригой, когда мне было лет десять.
Я открыл глаза, когда мне показалось, что я засыпаю. Мати на пеньке уже не было, хотя я не слышал никаких звуков. Что, я все-таки отключился на минутку?
Быстрым шагом я дошел до машины. Мати в ней не было. Я оглянулся. Она медленно шла по тропинке, время от времени наклоняясь и одним движением срывая со стебелька лепящиеся друг к другу ягоды брусники. Дойдя до машины, она, держа ключи за брелок, как за хвостик, протянула их мне.
– Я тоже люблю этот лес, – сказала она, не обращаясь специально ко мне, как бы размышляя вслух. – Наверное, из-за него я здесь и поселилась.
6
Я очнулся от своих идиллических воспоминаний всего лишь трехдневной давности. Я по-прежнему сидел в пабе «Гитар Сафари», теперь уже в качестве бизнесмена из Череповца с фамилией Кувалдин. И хотя на мне был седой парик бывшего гуманитария, а ныне не знающего ни в чем нужды совладельца сталелитейного комбината – я так себя видел, – это, наверное, было не совсем безопасно. Но деваться мне было некуда.
Реальность ворвалась в ритме хард-рока. Музыкантов, я уже упоминал, было трое. Приятной наружности парнишка с соло-гитарой, который и пел соло. Девушка в темных очках, присевшая на высокий табурет и с упоением, откидывая назад голову с гривой длинных волос, перебиравшая струны бас-гитары. Едва видимый ударник тоже был вполне интеллигентного вида. Все музыканты были похожи на студентов-экономистов или юристов, в любом случае обучавшихся какой-то нетворческой профессии. Компенсировали они данное несоответствие силой децибел.
А на площадке веселье было в разгаре. Молодой парень с уже обозначившимися жировыми валиками по контуру лица лежал на спине, отбивая ритм руками и ногами, а вокруг него водили хоровод две девушки с голыми, по теперешней моде, животами между джинсами и топиками. Кстати, их животы, в пандан к танцующему, тоже были в продвинутой стадии целлюлита. Смотри-ка, коротышка, предлагавший мне секс-услуги, танцевал с довольно привлекательной молодой особой, уткнувшись носом в ее щедро выставленные напоказ груди. Так что, получается, с ориентацией у него все в порядке? И вот тут я сообразил, где в незнакомом городе может найти убежище человек, на которого охотятся и местная полиция, и спецслужбы, из-за чего он не может остановиться в гостинице.
Если вы иногда смотрите шпионские фильмы, вы знаете главное правило: в первое такси не садиться. Вот и коротышка вполне мог оказаться подставой. Хотя, пусть я и не молодею, с парочкой хулиганов я, наверное, пока еще справлюсь и сам. Поэтому я попросил принести себе текилу на посошок и счет и, быстро расправившись с тем и с другим, поднялся по крутой подвальной лестнице на улицу.
На самом деле для того, что я задумал, сгодился бы и тот паб. Но в нем из-за грохота, производимого тремя чистыми домашними детьми, говорить было невозможно, а я рассчитывал именно на свой дар словесного обольщения. Ну и на то, что – как я совсем недавно убедился в этом за ужином с Джессикой и Бобби – именно в людных ресторанах удается остаться незамеченным и даже скандал привлекает к вам внимание лишь на миг.
Не знаю, было ли так в советское время, но сейчас центр Таллина неотличим от средневекового ядра большинства европейских городов. Основная задача Старого города – накормить и напоить слоняющихся по его улицам туристов. А многочисленные магазинчики сувениров, украшений, одежды местных дизайнеров и маленькие картинные галереи лишь пользуются возможностью выхватить из общего стада ослабленных или зазевавшихся особей. Но мне подходил не любой ресторан, и, пренебрегая самыми шумными или полупустыми, я нашел наконец то, что хотел.
Это был «Бир Хаус» с надписями на немецком языке и огромными медными чанами в центре зала, где варилось, судя по количеству чанов, пиво трех сортов. Официантки были в коротких тирольских юбочках, их коллеги мужского пола – в кожаных шортах. Простые длинные деревянные столы со скамьями, освещение ненавязчивое, но все же позволяющее рассмотреть, что у вас на тарелке, и не проколоть себе щеку вилкой. У каждого столика – пивной кран со счетчиком, чтобы посетителям не приходилось звать официантку из-за такой малости, как еще пол-литра нефильтрованного и непастеризованного, экологически и гастрономически безупречного крафта. Народу было не так много: видимо, немцы, которые вместе с японцами и все чаще с китайцами составляют основную массу туристов в любой стране мира, разошлись по городу в поисках экзотики, а по местным зарплатам заведение было не из дешевых.
Пивная же, напротив, была, как это заведено в Германии, рассчитана на большие шумные компании. Так что коротко стриженная, рассеянно глядящая в сторону девушка провела меня, виляя задом под короткой клетчатой юбочкой, к длинному пустому столу.
– Принесите мне сразу кружку, – попросил я, кивая на кран.
– Чего именно? – спросила официантка. – Кран не работает.
Я посмотрел по сторонам – свободные столы еще были.
– Тогда, может быть…
– Они нигде не работают, – угадала мои мысли девушка.
– Ну раз так…
Я уткнулся в меню. Здесь предлагалось три сорта нефильтрованного пива собственного производства: светлое, красное и темное. Было логично начать со светлого, чтобы продолжить по нарастающей. Я уже проделал правильный путь в предыдущем, музыкальном, заведении, но решил начать с чистого листа.
Я уже дошел до темного пива, поглотив, как на автопилоте, салат из морепродуктов и груду колец кальмара в кляре. Хотя народу прибавилось, моя задуманная жертва так и не появилась. За соседними столами на таких же жестких лавках без спинок ужинали громогласные группы русоволосых, атлетического сложения туристов и располневших в результате возрастных гормональных изменений туристок. Справа от меня праздновала чей-то день рождения группа местных клерков лет тридцати в строгих деловых костюмах, пришедших, видимо, прямо с работы. Передо мной разворачивалось романтическое свидание. Она сидела ко мне спиной, и я видел только струящиеся по плечам и спине блестящие светлые волосы и иногда полупрофиль: часть щеки, кончик носа и уголок глаза между изогнутыми ресницами – а в таком ракурсе все женщины прекрасны. Он был коротко стриженным, с решительными чертами лица и сильными накачанными руками под закатанными рукавами рубашки. Я все время ждал, когда парень наконец достанет коробочку с кольцом и распахнет ее перед избранницей своего сердца. Желанный для обоих момент все не наступал, но, судя по томным взглядам, он, несомненно, планировался, пусть даже не сегодня. В практически безвыходном положении, в котором я оказался, я позавидовал им всем – всем без исключения, в том числе утратившим формы туристкам.
Я уже успел пожалеть, что пришел сюда, когда за освободившийся столик наискосок от меня привели новую посетительницу. Она была одна, но явно никого не ждала. Вторая констатация: она была здесь не в первый раз. Не открывая меню, она сделала заказ, достала сигареты и закурила. В Эстонии в ресторанах еще можно было курить – это на заметку части земного населения, ныне преследуемой более цивилизованным большинством.
Женщине было лет тридцать шесть, тридцать семь, может, чуть больше – короче, под сорок. Внешности она была довольно невзрачной. Не уродина, но и взгляд остановить не на чем: черты лица мелкие, невыразительные, волосы тонкие, гладко зачесанные, ноги – а мне они были видны под столом – прямые, но слишком тонкие. Она была похожа на поденку. Знаете, это такие бабочки, которые выглядят как призрак бабочек: тонкие, светло-зеленые, хрупкие даже на вид. Я ожил – как раз то, что я искал.
Выпитый за вечер алкоголь уже успел разъесть призрачные стенки моей индивидуальной оболочки. Чем больше я смотрел на новую посетительницу – а я в полутьме мог наблюдать за нею почти незамеченным, да она и не смотрела по сторонам, – тем больше я становился ею. Я весь сегодняшний день – как и вчерашний, и позавчерашний, и позапозавчерашний – работал у себя в офисе: встречался с партнерами, бился за контракты, накручивал хвост подчиненным, спорил с поставщиками. У нее, конечно же, было свое дело – это было ясно по элегантному, но строгому серому костюму, по точным, уверенным движениям ножа и вилки, по устремленному перед собой взгляду. Но рабочий день, когда нет и минуты, чтобы перевести дух, заканчивался, и экзистенциальные проблемы вставали во весь рост. И дальше что? Приехать домой, где тебя ждет в лучшем случае кошка? Открыть холодильник, поковыряться в плошке с купленным в магазине готовым салатом или сделать себе яичницу? «Нет, – говорил я себе, вживившись в тело моей блеклой эфемерной бабочки, – я успешная бизнесвумен и вести себя буду, как таковой и подобает! Пойду поужинаю в ресторане, пусть даже в одиночестве. Мне никто не нужен. Я всего достигла сама, и мне себя самой вполне хватает!»
Но удовольствия ужин в ресторане ей явно не доставлял. Она быстрыми энергичными движениями резала у себя на тарелке блинчики, причем такими кусками, что едва запихивала их себе в рот. Она выполнила собственное приказание – ужинает не на собственной кухне, а в людном, достаточно дорогом месте, чтобы доказать себе, что у нее все хорошо. Но на самом деле ей не терпелось поскорее добраться до своей холодной постели, выпить снотворное и вычеркнуть из жизни еще один несчастливый, безрадостно прожитый день. И мысль эта у нее точно возникала. Время от времени взгляд ее останавливался, челюсти прекращали работу, и рука замирала на полпути ко рту. Потом она сглатывала, как бы мешая себе заплакать, и вновь принималась яростно жевать.
У меня сжалось сердце. Те, кто со мной знакомы, уже знают про мою чрезвычайно развитую эмпатию – способность чувствовать то, что чувствует другой человек. То есть я мог бы сделать то, что собирался, и независимо от выпитого и от того, что сейчас она могла меня спасти. Честно!
Я встал, захватил свое пиво (я говорил уже, что дошел до темного?) и, преодолев твердым шагом разделяющие нас метров десять, склонился над ее столом.
– Не возражаете, если я посижу здесь? – абсолютно трезвым голосом спросил я по-русски. – Не могу оставаться равнодушным, когда женщина в опасности.
Она чуть не поперхнулась, сглотнула и остановила на мне недоуменный взгляд. Она носила контактные линзы.
– О, простите. Наверно, вы не говорите по-русски, – спохватился я.
– Я русская, – возразила моя поденка. – Но что вам надо?
Она не выглядела возмущенной вторжением в свое арендованное на часок пространство. Разве что чуть-чуть раздражена, как человек, которого оторвали от собственных мыслей. Но я-то тогда был ею, и я знал, почему еще она пришла ужинать в публичное место, пусть даже не отдавая себе в этом отчета, – хотя, может быть, и сознательно. Здесь еще был шанс встретить кого-то, кто пусть на время разрушит ее одиночество: на кухне в ее квартире такого шанса не было.
– Простите, что врываюсь в ваше уединение, – сказал я, усаживаясь со своей кружкой на скамье напротив. (Отметили нюанс? Я не сказал «одиночество».) – Но как еще я мог вмешаться?
Женщина продолжала смотреть на меня. Взгляд у нее был умный, еще не заинтригованный, но и не враждебный.
– А зачем вам понадобилось вмешиваться? – Она отвела с лица прядь волос. – И кто вам сказал, что я в опасности?
– Ну как же? Вы одна вечером в ресторане. К вам может подсесть любой проходимец. А так все проходимцы увидят, что вы с мужчиной, и к вам никто не пристанет.
Женщина вытерла губы салфеткой и отпила из своей кружки. Она пила светлое.
– А как я должна определить, что вы сами не проходимец?
Я не ловелас. Этого не допустили мои обе искренне любимые жены. И Рита, которой уже столько лет нет в живых, и Джессика, с которой мы уже столько лет вместе. Потом, ухаживания и игривые разговоры совсем не в моем характере, да и в Конторе нас таким приемам не обучали. Но сейчас, как мне казалось, я был этой женщиной, и опять же, как мне казалось, она хотела бы услышать как раз нечто такое.
– Да ладно вам! – отмахнулся я. – Разве проходимец, стремящийся завязать знакомство с женщиной, будет городить такую чушь, как я? Он скажет что-нибудь вроде: «Какие у вас прекрасные глаза, только грустные. Нельзя попробовать их развеселить?»
Моя жертва принялась грызть губу. Нервничает.
– А если вы умный проходимец?