Дед Мороз из Иерусалима. Рассказ

– Понял начальник, все сделаю.

– Че ты лебезишь перед ним, а? Не надо никуда меня выпинывать, я сам сейчас пойду.

Выкрикнул из-за стены Ноам.

– Вот! Я тогда забегу на работу, отчет сдам, а вечером или во дворике встретимся или я к тебе зайду. Хоть с родителями твоими поздороваюсь. Сколько времени не заходил уже.

– Ну, давай так.

Спустя время, после ухода Марка, Соломоныч завел разговор.

– Вот ты говоришь, чего я так расстилаюсь то? Власть она и есть власть, хоть я и торговец специями и ко мне нет претензий, но сам знаешь, как в этом городе может все с ног на голову встать. Сколько раз уже так было? Один только храм, сколько изменений претерпел? И вот опять он строится. А на сколько времени, в этот раз? Одному богу измученному известно.

– Соломоныч, ты бы язык попридержал, а то не ровен час, за такие мысли тебя.., ну сам знаешь. Завтра суббота, местных никого не будет, вон тот ящик, с него продавай завтра, заезжие одни будут.

– Да молчу, молчу. Это же я так, в кругу своих, а так я молчу, ты же знаешь. Я все понял, хорошо вам погулять там. На, держи, подарочек матери передай, там кулечек с новыми специями.

– Спасибо! До завтра!

Ветхий, ничем не приметный дворик, хранит в себе тайны многих поколений и так же, терпеливо ожидает новых историй. На дома, стены, тропинки, неказистые детали интерьера ложится, словно золотое опыление, случаи и все оттенки эмоций очередного круга поколений. И каждое из прошедших и давно канувших в лету, они все оставили в этом дворике, в этих домах что-то свое. Посаженное дерево или выломанный, по случаю прутик из заборе, прикаченный кем-то огромный валун, который в последствии стал служить как подручная подставка или сидение для маленькой передышки. Все это собирается долгими годами, порой веками, тот или иной дворик обрастает самой натуральной жизнью. Извилистая, узенькая тропинка, ведущая со двора на территорию маленького оазиса, сад для смежных дворов квартала. На этом пути, проходя вдоль серой стены, где-то с краю выдолблена надпись: Я Люблю Жизнь! Кем, когда, зачем она была сделана? Замыленный взгляд карусели поколений воспринимает ее как нечто обыденное, не вникая ни в смысл этих слов, ни в историю, что подтолкнула человека начертать именно эти слова в столь видном месте. Что он этим хотел сказать? Что испытывал в те часы? Вряд ли это бессмыслица или хулиганский выпад. Никто уж не ответит. Два товарища, два друга с детства, войдя в душистый вечерний сад, как всегда о чем-то говорили, в слегка развязной манере.

– Марк, мутный ты какой-то сегодня. Задумал что-то, спиной чувствую. Да, и от чего ты не в одежке своей казенной? В старье каком-то.

– Эх, хорошо тут дышится, прям…

– Марк!

– Да ладно, ладно, не поднимайте понапрасну вопль, друг мой. Два, три дела одновременно, параллельно пойдут сегодня. И по некоторым из них мне нежелательно, скорее совсем нельзя быть как бы на службе. Я тебе все поэтапно расскажу, но не сразу, постепенно. Договорились?

Немного успокоившись, Ноам криво, по-дружески согласился.

– Ладно, твоя взяла.

– Вечер то какой, шелк. Обожаю твоих родителей, всегда настолько открытые, добрые, хлебосольные люди, что испытываешь невероятное внутреннее спокойствие, ну и отсутствие свободного места в животе конечно.

– Ну да, есть такое. Отец вообще категоричен и честен во всем, по крайней мере, я привык его таким видеть. Да, жесткий, но добродушный. Маме знаешь, вообще памятник надо поставить за смиренность перед его характером и старания. А твоя мама у меня с детства почему то ассоциируется с неким свободным образом. Она на гребне всех современных течений. Смело доказывает свою мудрость, стойкость и независимость. Вы с сестрой вроде и сами по себе, но всегда под контролем, от того и выросли не такие как все.

– М-да сестра… Это кстати, одна из причин нашей с тобой прогулки. Есть информация, недостоверная, что она иногда появляется в заведении у Иохима.

– Ты же знаешь, все что надо, я… Сколько уже лет она не появляется дома?

– Лет пять точно. Раньше она хоть как-то давала о себе знать, на глаза попадалась, приветы передавала, а последние года три вообще тишина. Во что бы она там не вляпалась, я ей всегда помогу, ведь сестра же. От того и одежда неприметная, чтобы смешаться с толпой. О, смотри, живой монумент нашего сада ползет, легенда.

По тропинке, опираясь на палочку, шел сухой, строгого вида старичок, с длинной, густой, седоватой бородой.

– Здравствуйте!

– Дядюшка Пэрэц, добрый вечер! Как поживают ваши мысли?

Поздоровавшись с давно забытым детским задором, друзья заведомо знали, что старик не ответит, даже не кивнет. Он как всегда дойдет до своей лавки, постоит с минутку, а затем сядет и задумчиво будет поглаживать свою бороду. Этот моцион, без изменений случался здесь много лет, именно на закате дня. Так глянешь, будто время остановилось, тот же старичок ходит по неизменному кругу, хотя параллельно этому восприятию времени, течет совершенно иная жизнь. Изменение реальности происходит в момент, когда день, извернувшись на вертеле вселенской оси, погружает город на темную его сторону. Оживает иная сторона его существования, где события, эмоции могут с легкостью затмить даже самые искушенные иллюзии и воображения. Иным ритмом начинает дышать город, щекотливое блаженство с привкусом постоянной опасности. Азарт кипит в тех людях, кто еще днем проживал жизнь с полярно настроенным приемником морали. Алчущие глаза многих, с приходом ночи, в освещении фонарей и факелов ненасытно горят, желая сполна удовлетворить все свои пристрастия, словно это их последний день жизни.

– А какого мы сюда то приперлись? Иохим ведь совсем в другой стороне города?

Воскликнул Ноам, внезапно опомнившись от болтовни по дороге.

– Не шуми! Чего ты орешь то? Туда рано еще. Пока здесь присядем.

– Да где тут присядешь? Это же проходной двор. Всякая нечисть города здесь собирается. Пьют разбавленное вино, орут, дерутся. Да здесь разбойников больше чем…

Проходящие рядом, вдоль той же стены развязные люди, заставили Ноама замолчать, тем самым подогревая еще больше его внутреннее негодование. Несколько мужчин неказистого вида окружали весьма потрепанную красавицу. Магия ночи, вина и похоти заставляла их крутиться вокруг ее капризов и нелепых запросов. Они создавали вокруг себя гомон от пьяного смеха и обостренных восклицаний.

– Я тебе еще раз говорю, не шуми. Так надо. Тем более меня здесь знают и уважают.

Продолжал спокойным тоном Марк.

– Конечно, тебя везде уважают. Нужно быть полным дураком, чтобы тебя игнорировать.

Войдя в общую залу, наполненную разной, липкой челядью, сквозь дым, громкий смех, сменяющийся пьяными огрызаниями и руганью. Шаг за шагом продвигаясь в глубь, негодование Ноама сменялось на раздражение и брезгливость ко всему, что его окружало. Во второй, дальней комнате было немноголюдно, более ли менее чисто, светло и тихо.

– Ооо, кто пришел! Иосаф, здравствуй дорогой! Давно ты не заходил, всегда тебе рады. Мои двери для тебя всегда открыты.

Радостно восклицая, встретил хозяин. Сам проводил за лучший стол.

– Иосаф это ты что ли?

Уже ничему не удивляясь, усмехнулся Ноам.

– Ну да. Привет, привет! Мы ненадолго и без дел сегодня. Мы с другом посидим, поговорим. Ты накрой нам, на свое усмотрение принеси чего-нибудь.

– Для тебя все что угодно Иосаф.

Едва сев за чистый, на удивление стол, как тут же, на нем оказался кувшин с вином, вода, различные пряные сухари и маринованные оливки.

– И за кого тебя здесь почитают?

– Ой, только не надо твоих интонаций. Ты знаешь, они меня никогда не трогали, даже в детстве. Я Иосаф. Человек, связанный со строительством, могу пристроить людей на теплое местечко, куда поверь, мечтают многие попасть.

– И куда же это? А главное, каким образом?

– Строек много, но главная одна – это храм Ирода, грандиозное инженерное решение. Действительно будет чудо света. Можно и так там работать, вон каменоломня, толкачи, канатодержатели, да сколько угодно мест. А вот работать непосредственно внутри процесса, по отделке, например, это знаешь, мечта многих, даже образованных людей.