Когда не поздно простить

Глянул на Римму, на Валеру, все понял. И входил тихо, чтобы ухватить что-нибудь из разговора.

Не ухватил: не было разговора.

Римма в последний раз глянула на Валеру. Он мог еще обнадежить ее взглядом, коротким словом, жестом даже.

Не обнадежил. Ничего не сказал, не шевельнулся, не покосился в ее сторону. Глянул только на Павла, снова перевел взгляд на приборы.

– Говорят, оттепель идет, – сказал Павел, присаживаясь к столу. – Ты не слышала, Римма?

Она покачала головой.

– Дочка позвонила. Говорит, по радио сказали. Надо новости сегодня посмотреть.

Павел говорил и переводил взгляд с лица Риммы на лицо Валеры. И наоборот. И понимал, конечно, что здесь произошло, все прекрасно понимал. Жаль, не слышал только, о чем говорили. Слова – самый смак, они главное при таких делах. Одно слово сколько важного может содержать – бесценного! Но не слышал. Не было слов. И хотел сейчас хотя бы по слабым признакам определить накал разговора и его итог.

И Римма поняла, что она проиграла.

«Зря понеслась, – запоздало подумала она. – Надо было оставаться в сарае. Не бегать. Не просить».

Теперь поздно. Дура.

Она повернулась и быстро вышла из дежурки. Ничего не сказав. И это, конечно, Павел сразу возьмет на заметку. Скажет, выскочила как угорелая. Или что-нибудь в этом роде. А Михалыч добавит, что она так же вылетела из сарая. Пулей, мол, выскочила! А Валера ее послал. И будут смеяться. Все будут смеяться. Если бы Валера пошел вслед за ней, тема отпала бы сама собой. Это было бы нормально, привычно, и не о чем тут было бы говорить.

Но она побежала, а он остался. Вот и дура, вот и посмешище для всех.

Слезы хлынули из глаз – едва не смыло очки. Римма в секунду ослепла, сорвала очки, зажала глаза рукой. Ничего не видя, нащупала первый фильтр, скользнула за него, укрылась за толстым, холодным корпусом. Фильтры стояли в два ряда, по три в каждом, и были густо опутаны трубами. Римма спряталась надежно, как в лесу.

И первым делом уняла слезы.

Плакать – нельзя.

Не сейчас. Сейчас идти на мороз, на ветер, щеки намокнут, покоробятся. Нельзя. Не стоит того. И глаза опухнут, будут красными, больными. Веки вздуются.

Не плакать. Не сейчас.

Хотя поток напирал такой – плотина едва сдерживала.

Но Римма приказала себе еще тверже: нельзя. Потом. С этим можно подождать. Сильные женщины умеют управлять всем, в том числе и слезами. А Римма была сильной женщиной, и всегда об этом помнила.

Осторожно промакнув глаза и щеки платком, она посмотрела вверх, в высокий, как небо, потолок, поморгала. Ничего, главное – лицо. Все можно исправить, разрушение лица – нет. Поэтому сейчас никаких слез.

Римма надела очки, прислушалась, выглянула из-за фильтра.

Никто не видел?

Павел остался в дежурке, Петя сидел у себя наверху. Сверху мог ее видеть, но, скорее всего, не видел.

Начальник тоже где-то укрывался. Или в своем кабинете, или ушел в контору. Куда подальше отсюда. Тоже слабак. Ну, я тебе покажу!

Однако и это – потом. Успеется с начальником. Он-то как раз никуда не денется.

В отличие от Валеры. И хотя тот был совсем рядом – за стеной, но казалось, что он где-то на другом конце земли.

Да что с ним случилось-то в самом деле?

Он не был чурбаном – с чурбаном она бы и не связалась, мог понять ее состояние, и знал, что она сейчас переживает.

А если знал, значит, что, нарочно ее мучил?

Но если так – это еще неплохо. Это даже нормально, потому что это – жизнь. А не та мертвечина, которой от него повеяло.

И это его равнодушие показное? Чтобы ее позлить, сделать ей больнее?

Но за что? Чем она перед ним провинилась?

«Я же столько сделала для него! – подумала с негодованием Римма. – Как он мог все забыть?»

О том, что он сделал для нее ничуть не меньше, она сейчас не думала. Вернее, могла подумать, и это было бы справедливо.

Но она тут же отогнала от себя эту мысль. Даже не мысль, а неприятный ее зачаток. Так думать – значит, начать диалог в душе. А диалога ей сейчас не хотелось. Ей хотелось монолога, яростного, обличительного – целиком ее оправдывающего.

«Бесстыдник! – кричала она. – Сидит он, не смотрит даже. Как будто я ему какая-то… Не пришел он. Ну, и не надо. Без тебя обойдусь. А попроси у меня что-нибудь. Попроси! Получишь. Привык, что я безотказная. Вот и дождалась за свою доброту. Все для него, а он… Такой же, как и другие. Только пользоваться умеет. А как что самому сделать, не допросишься. Все, теперь я не так буду себя вести. Раз ты морду воротишь, то и я в твою сторону не посмотрю. Пока на коленях не подползешь…»

Римма еще продолжала свою обвинительную речь – а сама уже невольно думала о другом.

Нет, что-то здесь не так. Какая-то другая, тайная причина сидела в этом. Валера, конечно, хам и грубиян еще тот. Но мотивы его грубости всегда понятны. В сущности, он как большой мальчик. Обидели – вот и обижается. И мстит, соответственно.

Тогда что же? Надо искать обиду?

Но где? В чем?

Римма быстро прокрутила в голове последние события. Что? Где она допустила прокол? Кажется, все нормально, все, как обычно. Встречались перед работой, вместе шли, вместе уходили. Пили чай в дежурке, решали кроссворды. Болтали, работали.

Ночью… Ну, ночью тоже все было нормально. Немножко был какой-то вареный, но крупные мужчины вообще не отличаются поворотливостью. Да нет, тут все в порядке. Она привыкла.

Что еще?

Она его постригла на днях – хорошо постригла, аккуратно. Дернула пару раз, но это всегда так бывает, машинка не новая, заедает. А волосы у него как щетка, кожи не видно. Но обычно он на это и внимания не обращает. Он вообще терпеливый. Хоть и псих. Нет, машинка – ерунда. Тут что-то другое? Что?

Вчера, на выходных, что-то произошло? Да ничего у него не происходило, она бы знала. Он бы с утра рассказал, пока на работу шли. Всегда все рассказывает, у него от нее тайн нет. А если он с кем-то и заелся из своих и ей не сказал, то она-то тут ни при чем. А он именно на нее зол был. Ох, и зол же. Но за что?

«А-а! – сообразила наконец Римма. – Это за то, что я ему приказала приходить, когда на соль собиралась. Да, резко сказала. А он не любит… Но я и раньше так говорила, и ничего. Не обижался. А тут как подменили. Обида обидой, все-таки, должно быть, обиделся, но работа главное. Он это лучше других знает. И все же не пошел. Неужели это? Да, зря я так. Слишком резко. Ему плохо, а я… Надо было сдержаться. Не командовать. Переборщила. Знаю же его…

Но от того так и сказала, что знаю! Ему не прикажи, он может так и просидеть за столом. Особенно такой теплый после вчерашнего. Вот и хотела оживить, подогнать маленько. Подогнала. Только рассвирепел. И свирепел все больше, сидя в дежурке. И ждал, когда придут. То-то Костика сходу послал. Ждал ее посчитаться».

Ну что ж, посчитался. Получилось. Так огорошил – чуть сознания не лишил. Римма и не знала, что он на такие фортели способен. Как артист прямо.

Или не артист? Или и правда, что-то с ним серьезное случилось. Вон какое лицо было – жуть. Смотреть страшно. Никогда такого не видела.