Дом Кошкина: Инспектор Янковец

– Есть, – проболталась она, – но сказать не могу. Мама не разрешает.

– А если так? – Женька вытащил из кармана жестяную коробочку с леденцами, открыл ее и протянул малышке.

– Нет! – помотала головой она.

– Скажешь, как его зовут – всю коробку отдам!

Искоса взглянув на полную леденцов бонбоньерку, девочка, сдвинув брови, насупилась, крепче прижала котенка к себе и в замешательстве несколько раз передернула плечиками, будто бы убеждая саму себя ни за что не выдавать настоящее имя своего маленького друга. Разноцветные сладости, посыпанные белыми крупинками сахара, соблазнительно выглядывали из коробки, явно разжигая в малышке невыносимое желание поскорее ими овладеть. Взглянув на хитро улыбающегося Женьку, она беспокойно заерзала на скамейке и, наконец, не выдержав, сдалась:

– Только никому не говорите. Это секрет!

– Честное-пречестное слово, – прижав руку к сердцу, торжественно пообещал хитрец Женька.

– Ладно, – согласилась малышка, – я котенка возле маминого гошпиталя нашла. У него мордочка белая, шерстка на голове черная, а под носом пятнышко. Как усы у немецкого дяденьки на портрете. Мама сказала, того дядьку Гитлер зовут, и он у немцев самый главный «фуйер». Или как-то так. В общем, решила я котенка Гитлером назвать, чтоб он, когда подрастет, среди котиков и кошечек тоже самым главным был. Вот. А мама меня заругала. Сказала, за такое могут заарештовать и в «гештапу» отвести. Но вы ведь не оттуда, правда?

– Нет, конечно! – нахмурившись, ответил Женька, протягивая коробку леденцов, – но ты все равно никому об этом не рассказывай. Хорошо? А то гестаповцы – они злые.

– Я знаю, – вздохнула девочка, – в этом доме живет один. На последнем этаже. Он моего котика сапогом побил. У него потом три дня лапка болела…

– Дверь налево или направо? – перебил я.

– Я еще не разбираюсь где лево, а где право. По лестнице последняя дверь. А перед ним злая тетка живет. Ни с кем не здоровается и не говорит. А еще в белом халате, как доктор, ходит. Разве бывают злые доктора? – недоуменно пожала плечами малышка, с наслаждением отправляя в род сладкую конфету.

– Нина, ты где? – послышался молодой женский голос.

– Мамочка, я здесь!

Из-за сапожной будки выглянула красивая, со вкусом одетая и в меру накрашенная женщина лет тридцати. Она была совсем не похожа на тех вульгарно напомаженных девиц, которые парочками проплывали мимо моего дома в сторону Богунии, где терлись возле расположенных там казарм в надежде подцепить какого-нибудь словацкого или, на худой конец, немецкого солдата.

Словаки, забритые в вермахт почти насильно, воевать особо не стремились и после того, как под Киевом два пехотных батальона отказались воевать против Красной Армии и со знамёнами сдались, остальных отогнали в тыл и расквартировали в казармах бывшего артиллерийского училища. Как сказал Степан: – для выполнения вспомогательных функций. Или же, говоря простыми словами, из словацких солдат наспех формировали строительные бригады и похоронные команды. Большего немцы им не доверяли.

Ко всему прочему словаки говорили на понятном языке и в отличие от немцев людей не обижали, – за что и снискали доброе расположение в глазах местных гулящих девиц. Но эта женщина, глядевшая на нас строгим недоверчивым взглядом, была решительно не похожа ни на одну из них.

– Добрый день, мальчики, – поздоровалась она.

– Здравствуйте. Мы тут за вашей дочкой присмотрели.

– Благодарю вас, – бросив беглый, слегка обеспокоенный взгляд на закрытую будку сапожника, сухо ответила незнакомка.

– Сапожника сегодня не было, – угадав ее мысли, сказал я, – но вы не волнуйтесь, с вашей девочкой все в порядке.

– Да-да, – подхватила маленькая Нина, – они меня конфетками угостили. Смотри! Леденцы! А шоколадку от доктора ты мне принесла?

– Конечно, милая, – рассеяно пробормотала молодая женщина и, обернувшись, с тревогой посмотрела в сторону дальнего подъезда, у которого стоял черный легковой автомобиль.

Двери подъезда неожиданно с грохотом распахнулись, – будто по ним ударили ногой, – и через какое-то мгновение на ступеньках появился немецкий офицер в расстёгнутом кителе и с красным от натуги лицом. В одной руке он нес швейную машину в деревянном футляре, в другой нечто похожее на антенну рации, – так, во всяком случае, казалось издалека. Забросив всё это в авто?, немец вытер руки носовым платком, – уделив при этом особое внимание костяшкам пальцев, – затем застегнул китель на все пуговицы и, видимо дожидаясь кого-то еще, с удовольствием закурил. Ожидание его не утомило. Двери вскоре распахнулись вновь, и двое солдат вытолкали из подъезда сильно избитого человека со связанными за спиной руками.

– Это же сапожник дядя Петя! – прижав ладошки к щекам, вскрикнула девочка Нина.

– Пойдем, дорогая, – заторопилась мать Нины, – нам пора. Прощайте, мальчики.

Взяв дочь на руки, и прижимая ее к себе, быстрой походкой она поспешила покинуть двор. Незнакомка обернулась всего лишь раз, но и этого хватило, чтобы я смог заметить тревогу на ее лице. Кто она? И почему переживает за сапожника? Некому будет присмотреть за дочкой на время визитов к немецкому доктору? Но зачем девочку оставлять на улице? Почему не взять с собой? Волосы не растрепаны… помада не размазана… да и была она там минут десять. Не похоже, чтобы они занимались там тем, о чем я подумал сначала. Ладно. Наверняка этому есть какое-то простое объяснение. А нам пора уходить. Дождь кончился и хорошо бы узнать, куда Степан с Казиком подевались. Это сейчас важнее.

Глава третья

– Степан Феодосиевич, смилуйтесь! Богом клянусь, – не хотел! Заставили меня! – из глубины полицейского участка натужным хрипом донесся умоляющий о пощаде голос.

Через секунду, прикрывая голову руками, на плац выскочил молодой, довольно высокого роста полицай и, спотыкаясь на бегу, нырнул под деревянный, вкопанный в землю всеми четырьмя ножками уличный стол. За ним в расхристанной рубахе нёсся разъяренный до бешенства Степан и, размахивая нагайкой, осыпал проклятьями насмерть перепуганного сослуживца. Неподалеку, поддерживая мать под руку, стоял Казик и злорадно ухмылялся.

– А ну вылезай, христопродавец! – кричал Степан, тарабаня нагайкой по столу. – Душу вытрясу! Думал, всё? Продал меня в гестапо – не вернусь больше? Паскуда! Зачем немцев к невинным людям привел? Они-то здесь причем?

– Так вас дома не было! – оправдывался загнанный под стол сослуживец. – Вот гестаповцы и приказали везти их к вашей полячке. Знали они про нее. Но не я им сказал. Клянусь! Как я мог отказать? Простите, Степан Феодосиевич!

– Ладно… вылезай. Два «горячих» всыплю, и можешь шевроны с моего пиджака на свой перешивать, – неожиданно смилостивился Степан, – ты теперь в участке главный.

– Это как же? – осторожно выковыриваясь из-под стола, недоверчиво промямлил молодой полицай, – а вы?

– А что я? Я теперь в полиции не служу. Видишь, пистолет отобрали? Если б не отобрали, пристрелил бы тебя! – благодушно пригрозил вдруг неожиданно подобревший Степан и тут же не замедлил прихвастнуть. – Я теперь в управе гражданским гауптинспектором служить буду. Целую секцию мне доверили. Народонаселения и паспортной регистрации. Понял?

– Ух, ты! – с нескрываемым почтением заглянув Степану в глаза, удивленно воскликнул новоиспечённый оберассистент, – значит, в полицейском участке я? теперь старостой буду?

– Ну да! Весь руднянский «полицай-ревир»[2 - Polizeirevier (нем.) – Полицейский участок.] теперь твой! Командуй! Словечко за тебя, где надо, я уже замолвил. Только ты не расслабляйся. Полицией распоряжаться я тоже полномочия имею. И вы мне всячески содействовать – должны!

– Не извольте беспокоиться, – польщенный нежданно-негаданным повышением новый полицейский староста послушно кивнул головой, – для вас – все, что угодно.

– То-то же, – пробурчал Степан и, повернувшись к нам, удивленно добавил, – а вы что здесь делаете?

– Так тебя искали, – ответил я, – странно было, что ты на похороны не явился. Вот и решили узнать, куда ты пропал.

– Эх… и не спрашивай… в гестапо сутки просидели!

– Стёпа, – тихо перебила его пани Ковальская, – потом расскажешь. Ног не чувствую. Может, домой?

– У матери жар, – пояснил Казик, – мы в гестаповском подвале по колено в воде всю ночь простояли. Дождем натекло. И холод там собачий. Хорошо, какой-то окруженец маме шинельку на плечи накинул. А то бы совсем околели, – Казик крепче сжал руку матери и, заметно тревожась, перевел взгляд на Степана. – Поедем уже, или как?

– Скорее, Стёпушка. Голова кружится, – слабеющим голосом тихо простонала пани Ковальская.

– Конечно-конечно! Я сейчас, Доминика. Айн момент! – Степан засуетился и, повернувшись лицом к молодому полицаю, резко и нетерпеливо выкрикнул. – Юрко! Где мотоциклы?

– Так нет их, – виновато развел руками Юрко, – немцы весь наш транспорт еще вчера реквизировали. Для шуцманов из батальонной полиции. А те евреев оформлять поехали.

– Что значит «оформлять», – удивился Степан, – куда?

– Известно куда. В Богунский лес. В ямку. Немцы и приказ соответствующий вынесли. За убийство Сциборского и Сеныка незамедлительно казнить четыреста еврейских бандитов. Так и написали: «Бандитов».

– Тю… а евреи тут причем?

– Ну… у немцев евреи всегда причем. Сами знаете, – покачал головой Юрко.