Реверс

Пробираясь вдоль порога к биваку, он внимательно смотрел под ноги – потому и обнаружил опасность нюхом. В ноздри ударил тяжелый и резкий запах зверинца.

Сергей замер. Поднял голову. Прислушался: не хрустнет ли где ветка?

Нет, не хрустит… Хотя что услышишь за шумом порога? Бурлит, сволочь.

С минуту Сергей простоял на месте, дрожа и соображая. Слева в кустах кто-то был, и, скорее всего, этот «кто-то» был не «кем-то», а натуральным медведем. Чем больше зверь, тем сильнее он воняет, скунсы не в счет. Человек в этих зарослях запутается в два счета, а медведь проломит их с легкостью. Выскочит вдруг – и что делать?

Бросать людоеду рыбу, а самому прыгать в порог. Он хоть и длинный, да не самый убийственный, авось не размолотит в кашу. Не должен. Как там говорил Иван? Если свалился в пороге с судна – плыви на спине ногами вперед и не дергайся. Да, но то в спасжилете…

Додумать Сергей не успел, а если бы и успел, то все равно пришел бы к выводу: иных вариантов нет. И когда слева пугающе затрещали кусты, он швырнул спиннинг в одну сторону, кукан в другую и в два прыжка оказался…

…на сухом песке. Над головой пылало обжигающее солнце. Было очень жарко.

Чтобы сойти с ума, нужно какое-то время. У Сергея его не было – или ему лишь казалось, что не было. Он просто взвизгнул и забарахтался в горячем песке вместо холодной воды. Немедленно и жестоко в кожу впились колючки сухих стелющихся растений.

Сколько времени корчился Сергей на песке, он и сам не сумел бы сказать. Впоследствии ему казалось, что очень недолго. Он почти убедил себя в том, что сразу осознал, где находится. Точнее – где не находится в своем капроновом обмундировании и резиновых штанах. На Кольском полуострове он не находится, потому как где Кольский, а где жаркие пустыни?!

Поняв это, он испугался вторично. И сильнее, чем в первый раз.

В полукилометре от Сергея на выкрашенной под цвет песка дозорной вышке скучали двое. Старший, одетый в хорошо известную обитателям Центрума пограничную форму с двумя шевронами на рукаве, чутко дремал, привалившись спиной к ограждению и сдвинув кепи на лоб. Второй пограничник, одетый так же, но с одним шевроном, держась в тени и медленно поворачиваясь по часовой стрелке, вел круговое наблюдение. Несмотря на темные очки, он щурился от яркого света. Посередине площадки на высокой треноге скучал пулемет. Четырехскатная дощатая крыша защищала от солнца лишь его казенную часть, а на стволе висела линялая тряпка. Все равно пулемет раскалился так, что не притронешься.

Сухая пустошь, чего уж там. Дозорные сменяются здесь через шесть часов, и каждой паре дозорных полагается бидон с водой. Иначе не выдержать.

Поганое место. Но бывают местечки и похуже.

Двухшевронный пограничник засопел носом. Одношевронный быстро оглянулся на него: не свалится ли с вышки, если совсем заснет? Были прецеденты. Но старший в дозоре лениво дернул щекой, показывая: не спит.

Тогда одношевронный посмотрел на часы. До смены оставалось три часа сорок минут.

Ох, жизнь…

Признан непригодным к оперативной работе – терпи, страдай. Оперативники, может, больше страдают, зато им не так скучно. Через год надо будет вновь подать рапорт…

Он потянулся к бидону.

– Не пей, – сквозь зубы проговорил старший, не раскрывая глаз. – Терпи, сколько сможешь, потом позволь себе три маленьких глотка и снова начинай терпеть. Так легче будет.

– Мне уже не терпится.

– Это тебе так кажется. Оттого-то у тебя спина мокрая и подмышки хоть выжимай. Думаешь, потному легче?

Одношевронный замолчал. Бросил страстный взгляд на бидон, шевельнул наждачным языком, сглотнул всухую.

Продолжив наблюдение, он теперь медленно поворачивался против часовой стрелки – для разнообразия.

И вдруг – икнул от неожиданности.

– Погляди-ка…

Через два бархана, на третьем извивалось на песке нечто человекообразное.

Двухшевронный разлепил веки и надел темные очки. Вгляделся – сперва так, потом через бинокль.

– А, ерунда, – сказал он, без спешки разворачивая пулемет. – Контрабандисты дрессируют нового проводника. Слышь, тряпку сбрось.

– А может, наши?

– Если наши, то почему он без инструктора?

– А если контрабандисты, то почему один?

– У них по-всякому бывает, – сказал двухшевронный, передвигая прицельную планку на нужное деление. – Шайка шайке не указ, общих правил у них нет. А может… – Он задумался. – Может, это вообще уникум-самородок, сам сюда попал, своей волей. Говорят, такое бывает. Видишь, бесится. Ни шиша не понимает, значит. И все же, – он взял цель на мушку, – порядок должен быть…

Но прежде чем он успел согнуть палец на спусковом крючке, цель исчезла.

– Ну вот… – разочарованно протянул одношевронный.

Его старший товарищ все-таки дал короткую очередь – так, для порядка.

– Ничего не «вот», – сказал он. – Молодой ты еще, службы не понимаешь. Я же говорю: ерунда. Вот ежели шайка сюда сунется, да с оружием, да ночью, когда ни хрена не видно, тут уже будет не ерунда. А этого надо было пугнуть… Вот что, давай-ка водички попьем. По три маленьких глотка, не забыл?

– Помню… А сообщать об инциденте будем?

– А как же! Наши на заставе пальбу, поди, услышали…

Молодая медведица вовсе не собиралась нападать на Сергея. Как большинство зверей ее породы, она сторонилась двуногих и не приближалась к местам их скоплений в каменных либо деревянных прямоугольных сооружениях, а наезженные дороги пересекала лишь в крайнем случае. Иван был прав: начиная с конца июля медведица питалась главным образом ягодами, благо черники, голубики и морошки в лесах и на болотах созрело предостаточно. Но ягодная диета рано или поздно надоедает даже медведю, как гораздо быстрее она надоела негру Джиму на острове Джексона. Иногда кое-чем можно было поживиться на озерном берегу, после того как пропахшие дымом двуногие, переночевав, паковали в тюки свои матерчатые домишки и уплывали вниз по реке. Медведица научилась вылизывать консервные банки, с аппетитом поедала выброшенные под куст остатки каши. Но рыба!..

Медведица знала ее вкус. После весеннего разлива, затапливающего низкие острова, на них оставались озерки глубиной по колено. Переплыв на такой остров, медведица оставалась там до тех пор, пока не вылавливала всех до единого щурят. К середине лета этот источник пищи иссякал.

И вот – знакомый, манящий запах…

Она рискнула выйти из укрытия. Двуногий с невнятным воплем сиганул в воду, и вся его добыча досталась медведице. Она могла бы преследовать человека в быстрой мелкой воде, но зачем? Ну их, этих двуногих. От добра добра не ищут.

Она с наслаждением понюхала связку рыбы и принялась жадно есть. Речной порог уносил барахтающегося двуногого, но последний больше не интересовал медведицу. Она не обратила внимания на то, что двуногий внезапно исчез, а спустя полминуты вновь явился ниоткуда и понесся, влекомый потоком.

Мелочь, не стоящая медвежьего внимания.

– За город желаете? – спросил извозчик.

– За окраину, недалеко, – уточнил Теодор.

Лошадка рысила довольно бодро, коляска катилась мягко. Вскоре и впрямь выехали из города. Мостовая кончилась, пошла хорошо укатанная грунтовка. По обе ее стороны расстилались консервные плантации. Сладкие, с приятной кислинкой, плоды консервного кустарника, одетые в плотную кожуру, отличались изумительной лежкостью, поэтому никого не удивляло, что жестяные, фабричного производства, банки с пищей также именуются консервами. Сейчас плоды на деревьях только завязывались, и земля была розовой от опавших лепестков. Дней через сорок кусты сбросят созревшие плоды и пожелтевшие листья, умрут и вновь зазеленеют, воскреснув. У растений свой цикл смерти-возрождения, но жизнь, обновляясь, торжествует везде и всюду.

Против воли Макс залюбовался лепестками. Плантация еще не была природой, но была ее подобием. Но случается, что и подобие бывает не хуже оригинала. «Надо бы Марту сюда вытащить», – подумал он и вспомнил, что с Мартой, пожалуй, кончено. Или все-таки дать ей еще один шанс?

– Если желаете еще дальше, то за дополнительную плату, – сказал извозчик, проехав с километр. – Рядились-то не так…

– Спасибо, мы уже приехали. Ждать не надо.