Ходячая спонтанность

– Конечно всё в порядке. Ну ты сам подумай, что плохого может произойти? Ну созовет она вечеринку в ваш вычурно чистенький дом, ну нажрутся они там с подружками, устроят лесбийскую оргию, я бы на твоем месте наоборот только радовался.

– Ой, всё, отъебись.

Своими словам Манго посеял в моем мозгу зерно сомнения и беспокойства. Мне тут же представилась картина, как моя жена, наконец почуяв вкус свободы и вседозволенности, пускается во все тяжкие. Зная её взбалмошных подружек, я посмел предположить, что опасения не беспочвенны. В голове уже возник сюжет о том, как в драбадан пьяные бабы сидят у нас дома, скучают, и вдруг одна из них говорит что-то вроде “девочки, а пойдемте в караоке!”, и они отправляются кутить в это самое караоке, поют там песни вроде “Ветер с моря дул”, “Океан и три реки”, “На заре”, и прочие хиты нашей безвозвратно ушедшей молодости, которые жена время от времени напевала. К своему стыду, надо признать, что и мне все эти песни безумно нравились, но представление пения пьяных безумных девчонок, горланящих эти песни, размахивая полупустыми бутылками, вызывало тревогу. Дальше в мозгу вырисовывались совсем безумные картины, и мое воображение предлагало мне самые нелепые и при этом страшные варианты развития событий. Например, девчонки могли на пьяную голову, веселья ради, угнать чью-нибудь машину, нарезать на ней круги по Садовому кольцу, и удирать от ментов, или, что ещё хуже, отправиться в стриптиз-бар. С этого момента я начал обращать внимание, что общение с Манго на меня плохо влияет.

– Бро, ну хорош уже, накручиваешься, накручиваешься, как будто это она проблемный ребенок, а не ты, и это она укатила в приключение с подозрительной личностью.

– Да, действительно, чего это я…

– Тебе как раз наоборот повезло с твоей старушкой, вот за кого, а за неё я всегда было спокоен. Ну и за тебя. Знали бы вы, насколько вы везучие.

На слове “везучие”, мне вспомнился друг отца, с которым они вместе работали, регулярно общались и встречались, почти всегда за стаканчиком горячительного. Игорь, так звали этого друга, был рослым, светловолосым, видавшим некоторое дерьмо дядькой, при этом с очень добрыми и отчасти наивными глазами. И всегда эти застолья сопровождались охерительными историями. И с каждой новой историей среди рабочего коллектива у дяди Игоря появлялось новое погоняло. Еще до знакомства с отцом у него было прозвище “Копилка”, потому что в молодости ему на голову упало бревно, и на лысине красовался шрам, похожий на прорезь в свинье-копилке. А в детстве, когда Игорь отдыхал в деревне у бабушки, его покусали волки, и деревенские мужики называли бедного пацана “Красная шапочка”. А когда его лягнула лошадь, то к нему прилепилась погремуха “Остап Бендер”. Но бенефисом Игоря была работа на предприятии, где он и познакомился с отцом. Если Игорь выходил с больничного, то очень ненадолго, будто специально на поиски нового повода снова отправиться на больничный. За три месяца работы он успел просверлить себе палец на левой руке, раздробить палец прессом на правой руке, уронить себе на ногу болгарку, окатить себя пеной из огнетушителя во время пожара, попасть под машину, убегая от разъяренного прораба. Отец шутил, что он действительно нарочно искал приключений на свою жопу, потому что не верил, что настолько несуразный недотёпа может существовать. В последний раз, когда я слышал про невезучего дядю Игоря, отец рассказывал, как этого беднягу за яйца покусала служебная собака. Самое доброе и безобидное существо, по словам отца, которое любил весь коллектив завода, сумел чем-то спровоцировать этот достойный претендент на премию Дарвина.

Слова Манго звучали как лесть, но, зная что он ненавидит фальшь, формальные любезности и наигранность, можно было быть уверенным, что он не льстит, а говорит от чистого сердца. Этим Манго всегда был уникален. Насчет чистоты сердца, конечно, я мог немного и загнуть, но чего у Манго не отнять, это того, что он всегда говорит что думает, и почти всегда думает что говорит. Без стеснения, без страха последствий, либо правду, либо ничего. Поэтому общение с нашим попутчиком не задалось с самого начала.

Огромный, пахнущий луком боров подсел к нам в Рязани, и сразу же начал доказывать нам свою излишнюю доброжелательность.

– Ну шо, мужики, давайте знакомиться. Я Фёдор Бунько, и я еду к родне у Ростов, а вы тут какими судьбами, как в поезде оказалися?

– Купили билеты и сели в вагон. – Сострил я.

Нам с Манго даже не пришлось переглядываться, чтобы сразу же дать оценку этому господину. Ни мне, ни ему этот пассажир не понравился с того момента, как он переступил порог, волоча перед собой огромные клетчатые сумки. А меня он конкретно выбесил, когда после моей остроты он загоготал мерзким высоким смехом, который наверняка было слышно даже в его пункте назначения. Этот смех я запомню надолго. Чтобы его описать, надо представить смесь скрипа железа по стеклу, умирающую чайку и хрип престарельго бульдога. С последним у источника раздражения даже было внешнее сходство.

– Слышь, Маугли, привстань-ка, я сумки спрячу.

От такого Маугли слегка охерел. Он и сам был прямой противоположностью слова “вежливость”, но всегда располагал к себе хотя бы уважительным отношением к собеседнику, тем более незнакомому. Да, он мог начать с первых слов ёрничать, но исключительно в своей клоунской манере, ради смеха.

– Да на здоровье, Пятачок.

Манго поднялся, не спуская глаз с гражданина, и пересел ко мне. Во взгляде Манго было мощнейшее презрение, но этот образец культуры как будто этого не замечал, или не хотел замечать. Вместо этого он довольно шустро запихнул свои баулы под полку, но она отказывалась закрываться. Гость расположился, плюхнулся на полку сверху, от чего бедная конструкция слегка затрещала. Затем он нагнулся к походной сумке, и мы ждали, что он начнет развешивать здесь свои носки, но вместо этого он поставил на стол пузырь самогона, какие-то банки с соленьями, дико воняющий лук, сало, какие-то закуски, и еще раз представился:

– Короч, мужики, я Фёдор Бунько, давайте за знакомство. Выложьте, шо у вас там тоже есть, к нашему столу.

У нас, конечно, были свои запасы, но делиться мы не собирались, в частности я вообще не хотел до приезда заправляться, еще свежа была вчерашняя рана. А по виду Манго он не хотел связываться с господином из Ростова чисто из принципа. Но тот решительно начал разливать пойло по граненым стаканам и совать нам. От запаха, напоминавшего одновременно и бензин, и одеколон, мне стало дурно.

– Ну шо ты, Маугли, давай, аль те настойку на бананах подавати? – Он снова загоготал.

Было видно, как Манго закипает.

– Слышь, мелиоратор, мы бы хотели сохранить ясность ума до конца поездки, и желательно не ослепнуть, так что трапезу мы оставим тебе.

Гражданин даже не понял, что Манго только что выпалил, разве что только слово “слышь”. В ответ он снова рассмеялся, и начал задвигать телеги про всех членов своей семьи:

– А у меня сват, профессор, также изявляется, вот иногда шо как сказанёт, хоть стой хоть падай, интеллехенция, всё меня учил шо прально не звонит, а звонит. Да шоб меня, Фёдора Бунько какой-то профессор грамоте учил! Русской! Да не в жизь! А вот жена у него такую заливную рыбу готовит, кстати, закачаешься, аж Манька моя от зависти уся зеленая ходит, хотя она на свадьбе кума моего, Павлухи, такую поляну накрыла, вся деревня потом пузатая ходила, как племяшка моя, когда третьего сынка носила, она как с института так сразу замуж за Федьку, тёзку моего, так и начали строгать…

Это был какой-то поток сознания. Складывалось ощущение, что Маугли в нашем купе был не Манго, а сам Федя, только что вернувшийся с необитаемого острова, или из джунглей. Он будто не общался с людьми по меньшей мере года три, и мы первые люди, которых он увидел. Либо этот человек был настолько открытым, что уже записал нас если не в члены своей обширной семьи, то по крайней мере в близких друзей или соседей. Я перестал слушать на слове “интеллехенция”, а Манго смотрел на нашего соседа. В его глазах читалась боль. Я ехидно улыбнулся, поднялся, перешагнул через него, и пошел курить. Выходя, краем уха я услышал:

– Слышь, а вот эти крысьи хвосты у тя, эт шоб в лесу прятаться, или шо?

Стоя в тамбуре, и закуривая уже вторую или третью сигарету, максимально растягивая время до возвращения в купе, я засмотрелся в окно, на пролетающие мимо станции, поселки и деревушки. Вроде бы ничего особенного, обычный пейзаж пролетаемых населенных пунктов. На подобные я насмотрелся в юности, мотаясь из Москвы в свой родной городок и обратно во время учёбы. Но тут я почувствовал тот самый “вайб”, как говорят современные детишки. До меня только сейчас дошло, что имел в виду Манго под романтикой путешествий на поезде. Ритмичный стук колес, качка, шум застолий из соседних купе, пейзаж прекрасной природы за окном, сменяющийся на виды деревень, названия которых я никогда не узнаю, где тоже оказываются живут люди. Возможно, даже такие же, как Фёдор Бунько, и подобные ему несуразные дядьки, существуют в своих крохотных мирках, не зная, что такое вейп и тик-ток, живут, занимаются хозяйством, ходят на работу, женятся, размножаются, возможно о чем-то мечтают, до самой смерти.

Зрелище было завораживающим, но вкус табака уже раскрывал свою истинную сущность у меня во рту, и я понял, что вдоволь накурился. Когда я вернулся, гражданин Бунько уже сидел рядом с Манго, и как-то слишком близко прижимался. Они не заметили моего появления, и я расслышал тихую, и немного невнятную речь нашего уже разгоряченного попутчика:

– Знаешь, у нас на заводе тож такой был, весь с патлами ходил, молоденький харный хлопчик, сладенький такой…

Манго оцепенел от ужаса. Если бы он увидел меня, то взмолил бы о помощи, как утопающий с “Титаника”. Дальше, я клянусь, половой гигант, да и не только половой, уверенным движением положил руку на бедро Манго, отчего тот вскочил почти до потолка. Тогда-то он и увидел меня. А потом и гражданин оглянулся. На лице у него была гримаса человека, который искренне не хотел, чтобы его поймали за глиномесными делами.

– Мужики, вы шо.. яж эт так, подурачиться..

В ответ Манго стал кричать что-то про нашествие пидоров, и принялся отчаянно пиздить несчастного селянина, желавшего крепкой мужской любви. Но силы были неравны, это был бой пионера с Валуевым. Я, слегка отойдя от шока, ринулся спасать своего едва не продырявленного товарища. Драться я никогда не любил, и всегда старался быть максимально спокойным, а Манго и вовсе был и растаманом, и хиппи, и вообще не принимал насилия ни в каком виде, такие уж убеждения. Но, убеждения убеждениями, а своя жопа дороже. Тут Манго, как и любой другой уважающий себя мужик, был непреклонен. В тот момент мои глаза закрыла красная пелена, это был вопрос выживания, мужской гордости, анальной девственности в конце-концов. Я впал в режим берсерка, и вышел из него только тогда, когда из вагона нас стали выпихивать сотрудники транспортной безопасности.

– Вы чё, угораете? Че мы сделали? – Ревел Манго, переполненный праведным негодованием.

Нас высадили на какой-то безымянной станции. Точнее, мы вылетели из вагона, как сопли в платочек. Вслед за нами полетели наши рюкзаки, а потом и любвеобильный гражданин со своими баулами. Он также орал что-то бессвязное, искренне не понимая “а его-то за шо?”. Поезд помахал нам ручкой, и начал удаляться в сторону горизонта. Манго отряхнулся, и закурил. Я был в панике, не знал где мы, и что делать. Рядом, тяжело пыхтя, пытался подняться этот боров. Мы принципиально его игнорировали, синхронно даже не подумав ему помочь. “Пусть пострадает подольше”, подумал я. Манго смотрел вслед уходящему поезду, и о чем-то думал. Он выглядел очень сосредоточенным, и в глазах не было ни намека на волнение, как у меня, у которого тряслись руки.