Трепет. Камни Митуту. Книга третья

Что-то продлится, но только не сон…

Холод сначала мазнул ее по затылку, а потом сковал поясницу. Стиснул железным обручем чуть выше пояса с мечом и ножами. Ударил в ноги и медленно пополз вверх, давя в глотке крик ужаса.

– Ах ты, старый пень! – захрипела Кама, но не открылась, не выплеснула пламя, что училась скрывать, укутывать все эти долгие, утомительные пять лет. Пять лет, в которые ей пришлось если не справляться с собственной ненавистью, если не утолять рвущую ее на части жажду мести, то уж во всяком случае научиться дышать в ладу с собственным нутром. Главное – не открыться. Что бы ни придумал старый Портенум, какую бы магию ни наслал на Каму, главное – не открыться. А ведь и повода не дал подумать, что силен в колдовском ремесле! Подчинить хочешь? Не выйдет.

Стиснула кулаки, потащила, повлекла руки одна к другой. Сомкнула колени, подбородок прижала к груди. Зубы стиснула, до темноты в глазах и ломоты в челюстях сжала, вмяла локти в бока. Стынь между тем уже расползалась по ребрам, подбиралась к сердцу. Сколько она знает насторожей от мурса? С десяток. Сколько она помнит способов скинуть с себя чужую ворожбу? Уж не меньше полусотни, и откреститься от могильца три или четыре отговора надежных тоже знает. Что же получается? Выговориться и забыть? Упасть на колени, потому что силен оказался дед, если не выжечь ее изнутри хочет, так уж точно вымотать в тряпку, и поблагодарить его за науку? А потом? Подходи всякий и делай с ней все, что хочешь? Ну уж нет! Отворота ждешь? А не будет никакого отворота!

Соединила кулаки. Сплела пальцы. Выдохнула, подпустила стынь чуть выше. Не к сердцу, а по ребрам к самым ключицам. Даже стылыми струйками к самому затылку. Нет, Портенум, я не я буду, если не выведаю у тебя, что за магию ты на меня наслал! Смотри, старик, если руку запустил мне в нутро, так без руки и останешься, я тебя в самой себе сжигать буду! Или думаешь, если пальцы сплела, то нечем будет заклинание связать?

В голове сотворила ведьмины кольца. Огненные и слепящие. Но не выпустила их из себя, уж больно быстро начал наливаться стынью затылок, а погнала пламя через собственное тело. Погнала, не обжигаясь, только вкус крови почувствовала во рту, когда глотку от стыни освобождала, да в носу захлюпало тем же вкусом. А потом, когда уже холодное забилось под сердцем, пытаясь вырваться, взглянула на собственные, алеющие кровью ногти, стиснула руки еще сильнее и завыла, заорала, сжигая и калеча чужую магию. Но не удержала.

Нечто странное, напоминающее клочья тьмы, через окровавленные пальцы и вырвалось. Вытекло десятком рваных струек и соткало истерзанную фигуру. Почти теряя сознание от боли и злости, Кама вспомнила наставления Виз Вини и махнула окровавленными ладонями в сторону бледного худого лица:

– Имя?

– Диафанус, – прошелестело с ненавистью, и фигура рассеялась…

– Кама! – раздался истошный крик Портенума с гребня. – Вставай, дура! Что расселась? Быстро вставай!

«Дура? – удивилась Кама. – Вставай?»

Оглянулась и тут только поняла, что сидит без сил на заснеженной полосе песка, попыталась встать и не смогла.

– Вставай! – заорал, срываясь в хрип, старик. – Быстро в лодку! Или смерть!

В лодку? – не поняла Кама, упала на бок, оперлась на колени, на локти, но все-таки сумела встать, хотя и озеро, и берег, и серое небо начинало куда-то крениться, клониться, смазываясь снежной мглой. В какую лодку? В старую развалину, которую старик приходил проверять к мосткам каждый вечер? Или в одну из этих узких плетенок гахов? Так они тоже чуть дышат. Срок им пришел, новые только по весне сплетать.

– Быстрее, – подбежал Портенум и подтолкнул, едва не сбил с ног девчонку. – Быстрее в лодку! Эх! Надо еще порубить эти… Да что с тобой?

Старик выхватил из ножен короткий меч и начал торопливо рубить тростниковые лодки. Кама ступила на скрипнувшие мостки и вдруг поняла, что слышит удары бубна.

– Что это? – прохрипела она, обернувшись на взопревшего старика.

– Гахи, – бросил он, распуская затейливый узел, что прихватывал за корму смоленую-пересмоленую лодчонку.

– Что им надо? – не поняла Кама.

– Убивать нас хотят, – отрезал старик.

– Зачем? – затрясла головой Кама.

– Время пришло! – рявкнул старик, подталкивая девчонку. – Ну? Быстро! Весла под скамьей!

Над глинистым обрывом раздался вой, крик, и сразу вслед за этим показались фигуры гахов. Они размахивали копьями и луками и скатывались к воде.

– Ну, давай, родимая. – Старик столкнул лодку и запрыгнул в нее. – Греби, девонька, греби. От этой беды мы должны уйти, ты должна уйти. Я уж как-нибудь.

Кама неумело зашевелила веслами, потом поймала вырезы в бортах, вставила в них рукояти и, преодолевая тьму в глазах, опустила лопасти весел в воду один раз, второй. Лодка двинулась и стала медленно отходить от мостков. Когда сапоги гахов застучали по ним, между ней и берегом было уже с полсотни шагов.

– Вот так вот, – пробормотал Портенум, ухватился руками за борта лодки и замер, выпучив глаза. И в тот же самый миг стрелы защелкали по корме, зашумели в воде. Одно, второе копье зарылись в воду рядом с лодкой. Одно пролетело над головой Портенума, а последнее пронзило его насквозь, вышло окровавленным острием под грудью.

– Умеют же, тритоны, – раскатился хриплым булькающим смешком старик и прохрипел чуть слышно: – Греби, давай, девка. Я постою еще пока, прикрою тебя на пару десятков гребков, а там уж сама.

Глава вторая. Иевус

Юркий, черноволосый иури, который вел за собой рослого, закутанного в теплый плащ мужчину, долго петлял узкими улочками Иевуса, скрипел рассыпанным поверх намерзшей за ночь ледяной корки песком, иногда кашлял от задуваемого в ущелья-проулки дыма. Зима надвигалась на древний город, но он только щетинился печными трубами и бодрился теплыми дымами. Шесть лет миновало с того самого дня, как воинство Слагсмала разграбило Иевус, и вот – дома восстановлены, обрушенные ужасным колдовством ворота вновь опираются на черные, обожженные древней магией камни, и улочки никак не назовешь малолюдными, откуда только взялись вроде бы истребленные иури? Пахнет домашней стряпней, на галереях вторых этажей на ветру гремит, вымораживая сырость, белье, степенные горожане в теплых халатах и войлочных сапогах с короткими голенищами укладывают на карнизы между домами потемневшие от времени, кое-где еще прикрытые лаком, затемненные копотью от факелов доски. Высоко, чтобы прошли без поклона горные рефаимы. Хотя где они, великаны?

– Через месяц город снегом завалит, – обернулся, кутаясь в обмотанный вокруг горла ветхий шарф, иури-проводник. – Снег-то убирать некуда. Да и зачем его убирать? Все эти улочки будут словно подземелья. Теплые подземелья. Хоженые. Правда, запашок тут будет стоять еще тот, но если не ютишься в подвале, то жить можно.

– Куда дальше? – остановился рослый на перекрестке, поправляя торчащий из-под плаща за спиной то ли меч, то ли деревяшку.

– Как так куда дальше? – не понял, оборачиваясь, проводник.

Улицы в четыре стороны сияли свежим ледком, песком присыпаны не были, если только мусором да замерзшими помоями залиты. Доски над ними никто не ладил. Окна в домах вроде бы были прикрыты. Но не ставнями, не досками, не тем более стеклом, а затянуты мешковиной. Однако дым из труб курился и здесь. Правда, лишь кое-где, и ни души не было ни на одной из улочек. Хотя топот за стенами слышался и двери невидимые поскрипывали кое-где. И проводник вдруг начал вытирать дрожащей рукой лоб.

– Куда ты меня привел? – спросил высокий. – Это же мешочный квартал. С чего бы это посланнику рефаимов снимать тут жилье? Добро бы он был бродягой, ну так и бродяге я бы не посоветовал сюда соваться. Тут ведь воры правят, приятель. Я так понимаю, с немалым трудом удалось очистить от них город, только этот угол и остался за ними? Пока, смею надеяться. Ты что замыслил-то? Или тебе здесь больше платят, чем с меня мог получить?

– Так таится он, – засмеялся, нехорошо засмеялся проводник. – А где ж таиться, как не здесь? Ты-то ведь не просто так провожатого искал? Сам бы, что ли, заплутал в Иевусе? Не общаются ни с кем рефаимы, никого не пускают в Рефу. Напуганы очень последней войной. Сильно они пострадали, очень сильно. Оттого и посланник их здесь прячется.

– Война уже шесть лет как минула, а рефаимы еще трясутся? – удивился высокий. – Отчего ж тогда посланника в Иевусе держат? Чтобы еще страшнее было?

– Так известное дело, – с напряжением пожал плечами проводник. – Чтобы знать, чего бояться.

– Боишься, я вижу, ты, – заметил высокий.

– А мне чего бояться? – хихикнул проводник и попятился, заскользил прочь от высокого. – Я уж отбоялся свое. Теперь твой черед, уж поверь, не тебя первого привожу сюда.

– Я так и предполагал, – вздохнул высокий, оглянулся, покосился на затянутые паутиной ворота в ближайшем доме, шагнул назад, выудил из-под плаща руку и неожиданно рассыпал вокруг себя песок, потоптался, расправил плечи. – Ну, где твое пугало, от которого ноги-то трясутся? Показывай. Или думаешь, я не знаю, кто ночным Иевусом заправляет? Выходи, Гигас. Разговор есть!

Выкатились из-за неприметных дверей сразу с десяток согбенных теней. Не от старости согбенных, от походки, которая больше для воровства да грабежа на темных улочках пригодна. Заблестели в грязных руках клинки. Четверо за спиной, по двое в каждой из улочек. Да и провожатый приободрился. Захихикал, даже шаг вперед сделал:

– А выбирай любого да разговаривай! Только раздеваться уж начинай понемногу. Завязи-то распускай, какая нужда дорогую одежду сечь?

– Гигас! – повысил голос высокий. – Выйдешь или нет? Хватит сопеть в кулак. Теней уж с дюжину на улицу выгнал, может быть, снизойдешь до разговора? Или боишься? Так я не даку, мною маленьких рефаимов не пугают. Что, мелочь, боится ваш вожак? Или ноги его не слушают? Может быть, мне сменить его? Будете мне служить? У меня, по слухам, есть капля крови рефаимов в жилах. Да и не только их, но и этлу!

Ворота в десятке шагов от высокого вылетели с треском, развалились на доски, осыпались пылью. Высокий бы в эти ворота вошел не пригибаясь, да и вытянутыми руками до притолоки бы не достал, а великан, что за воротами стоял, вышел из них, едва головой не чиркая. Остановился напротив высокого, который тут же коротышкой показался, поправил жилет, сшитый из пары воловьих шкур, плюнул под ноги, словно коровий лепех уронил, потянул с пояса нож. Всем ножам нож. Длиной, что полуторный меч, а шириной такой, что и секиру прикрыть можно.

– Ух ты! – оторопел бывший высокий. – Это ж надо… Как же прокормить такого…

– Ничего, кормимся помаленьку, – снова сплюнул великан, провел ногтем, как лопатой, по лезвию ножа. – Чего сказать-то хотел, родственничек? Измельчала, я смотрю, в тебе порода. Говори, а то ведь, когда резать тебя начнем, не до разговора будет.

Округлые глаза чудовища смотрели на высокого спокойно, и толстые, как будто обветренные губы-валы тоже шевелились спокойно, словно великан насвистывал что-то неслышимое.

– Хорошо, – прокашлялся высокий, который так и замер в десятке шагов от чудовища, тому только ручищу протянуть, чтобы снести голову наглеца с плеч. – Первый вопрос сразу отпадает, хотел я поинтересоваться, почему тебя до сих пор городской голова из Иевуса не вытравит, так вот в эту сторону больше интереса не имею.

– Еще два вопроса, – прогудел Гигас. – Долго говоришь, я что, зря от камина поднялся? Теперь еще и дверь придется из-за тебя править.

– Ладно, – кивнул высокий. – Второй вопрос будет о временах стародавних. Полторы тысячи лет назад в битве против Лучезарного при Бараггале участвовали сто тридцать рефаимов. Отчего же они теперь испугались всего лишь ватажников Слагсмала?