Пагуба

– И? – потребовал продолжения рассказа иша.

– Я уже докладывал эту историю в подробностях, – опустил взгляд Квен, – но могу повторить ее столько раз, сколько потребуется. Беглецов было шестеро. Перед смертью дочь урая Харкиса, которая стояла с обнаженным мечом на лестнице перед нами, приказала последним воинам спасать ее сына. Мы стояли с ней лицом к лицу, она чертовски хорошо владела мечом, положила немало наших. Нас было десятеро на той лестнице против бешеной бабы, десятка Зрячих и крохотного мальчишки, которого Далугаеш успел ранить, лицо ребенка было залито кровью.

– Точно так, – прогудел старшина ловчих, – я рассек ему лоб, руку и грудь, но убить не сумел. Его мать, без сомнения, была одной из лучших фехтовальщиц Сакува, она оттеснила меня. Да и мальчишка довольно ловко отмахивался кинжалом.

– Мы использовали последние заряды, чтобы убить дочь урая, но не смогли сразу последовать за беглецами, потому как схватка еще не закончилась, – продолжил рассказ воевода. – Трое воинов Сакува остались сражаться за ее тело и забрали за собой еще шестерых наших. Но едва нам удалось справиться с ними, я отправил за беглецами лучших ловчих. Они преследовали их несколько дней и настигли на подходе к перевалу. Но даже и в последней схватке воины Сакува остались верны себе. Уже раненные залпом из ружей, они ринулись в бой и убили большую часть преследователей. Но погибли и сами. Как я уже говорил, старшина Сакува бросился с обрыва вместе с маленьким седоком. Четверо Сакува погибли с мечами в руках. Ловчие отрезали уши четверке, сбросили тела в воду, а потом спустились в долину Бешеной речки, где стали искать тела старшины и ребенка. В течение трех дней река вынесла их всех. И четырех с отрезанными ушами, и тело старшины, и тело ребенка, и труп лошади. Конечно, их было невозможно узнать, кожа была содрана с лиц и тел, одежда истерзана в лохмотья, но уши и старшины, и внука урая уцелели. Ловчие отрезали их и представили мне на развалинах Харкиса. Тому свидетельством были рассказы десяти уцелевших воинов.

– Получается, что в лице Сакува мы уничтожили самого страшного, почти непобедимого врага, – медленно проговорил иша. – К тому же выполнили повеление Пустоты и избежали Пагубы. И все-таки кто-то изобразил знак клана Сакува на щите клана Паркуи. Осквернил его, – повернулся к ураю Хилана иша. – Что скажешь, дорогой Кастас?

– Кто-то выжил, – сдвинул брови урай. – Я не сомневаюсь в словах Квена, что были уничтожены все, кто находился в городе. Но что, если в их число попал кто-то случайный? Что, если он был сочтен как Сакува? Какой-то гость, бродяга, торговец? Если это так, выходит, что Сакува убиты не все?

– Исключено, – отрезал Квен. – У меня были торговцы, которые знали всех Сакува в лицо и по именам, и ни у одного Зрячего не были отрезаны уши, пока кто-то из купцов не узнавал мертвого и не называл его имя. И это имя было выколото на каждой паре ушей. К тому же каждое имя сверялось с писчими ведомостями клана. К каждой строчке была приложена пара ушей.

– А эти торговцы ходили с ловчими к перевалу? – прищурился иша. – Они смотрели на трупы, вынесенные рекой?

– Там не на что было смотреть, – ответил Квен. – Но были опознаны доспехи, оружие, даже сапожки, которые заказывал урай Сакува для внука. Детское белье имело вензеля рода Харти! Кого еще они могли найти под порогами Бешеной речки? Или в те дни, когда начинаются первые вьюги и даже мудрецы Парнса не показывают носов из келий, горная речка выносит труп за трупом?

– Может быть, зацепка в другом? – ухмыльнулся Данкуй. – Урай Сакува не выдавал дочь замуж, однако внука он признал, хотя и не хвастался им на каждом углу. Мальчишке на момент гибели было где-то лет пять, и он не от одного из стражников Зрячих, урай признал бы любого из Сакува членом своей семьи, значит, кто-то может мстить за убитого сына, пусть даже незаконнорожденного. Кто-то из других кланов. Я бы постарался поковыряться в чужих ушах да извлечь оттуда отголоски старых слухов пятнадцатилетней давности.

– Вот и займись, – задумался иша. – Извлеки старые слухи. Да проверь их. Найди этого молодца. Кто бы ни осквернил щит клана Чистых, я хочу знать имя отца внука урая Сакува.

– Слушаю и слушаюсь, иша, – кивнул Данкуй.

– Далугаеш?

– Я слушаю, блистательный иша, – прогудел старшина ловчих.

– Разыщи десяток тех ловчих, что вылавливали из реки трупы, и расспроси каждого – по отдельности. В подробностях и обо всем! Где бы они ни были, пусть даже разбежались по выслуге лет по всему Текану!

– Не выйдет, блистательный иша, – дрогнувшим голосом отозвался Квен. – Никого из десятка нет в живых.

– Почему? – не понял иша.

– Погибли, – пожал плечами Квен. – Кто-то отравился, на кого-то напали в темном переулке, перерезали горло и ограбили, кто-то просто умер, кто-то утонул, погиб на пожаре. Никого не осталось. Десять лет – немалый срок.

– Вот как? – снова начал бледнеть иша. – А сколько еще ловчих расстались с жизнью за последние десять лет?

– После уничтожения Харкиса – никто больше не расстался с жизнью, кроме этих десятерых, но это произошло не за один день, – процедил сквозь зубы Квен и опустил голову.

– И это не показалось тебе подозрительным? – с хрипом просвистел иша. – Так кого мне сечь сразу после Эппа? Или снимем лоскут кожи с руки воеводы? Далугаеш?

– Я слушаю, блистательный иша, – снова прогудел старшина ловчих.

– Разузнай все, что можешь, – срывающимся голосом приказал повелитель. – Опроси членов семей этих ловчих, их приятелей, трактирщиков в тех трактирах, где они пили. Всех, кого сможешь. Мне нужен результат. Я хочу знать все. И мне нужен этот ловкач. Понятно?

– Слушаю и слушаюсь, иша, – кивнул старшина ловчих.

– Если им окажется тот же человек, которого будет искать Данкуй, щедро награжу обоих, – медленно проговорил иша. – Я хочу видеть, как шутнику отрежут уши. Живому. Или пусть мне принесут его голову! Голову с ушами, и отрежут их при мне! Квен?

– Да, блистательный иша, – отозвался воевода.

– Те, кто уцелел после ратных подвигов в схватке с дочерью урая Сакува, живы?

– Да, – кивнул Квен. – В живых остался я, Далугаеш и еще двое ловчих.

– Нет, – подал голос старшина ловчих. – Одного из двоих уже нет. Остался только Ганк. Экв мертв.

– Когда? – резко повернул голову Квен.

– Сегодня, – растянул губы в холодной улыбке Далугаеш, – после полудня. Нас осталось трое, почтенный Квен. Ты, я и Ганк.

– Вот как, – откинулся в кресле иша. И вдруг и сам расплылся в сладкой, нехорошей улыбке, от которой у Ирхая похолодело в груди. – Ну что же? Выкладывайте. Все выкладывайте, все сделайте, чтобы я перестал удивляться до прихода смотрителя. Если буду удивляться с ним вместе, то кто-то не отделается даже поркой. Пока я знаю только о щите и о том, что сегодня на ярмарке видели черного сиуна. Кстати, Эпп и видел! Не оттого ли он медлил и не снимал щит Сакува со столба?

– Нет, – мрачно проговорил Квен. – Не оттого. Черный нередко мелькает на улицах Хилана. Он диковинка, но не повод для сбора гвардии. К тому же черного сиуна видел не только Эпп. Черного видели и его стражники, и не менее двух сотен зевак, что толпились на балаганной площади. Черный принял участие в цирковом состязании, проиграл его и даже расплатился за проигрыш, после чего исчез. Но Эпп окаменел возле столба со щитами не поэтому. Ему явился Сиват.

– Сиват? – удивленно воскликнул Данкуй. – Праздный гуляка? Призрак Хилана? Давненько его не было. Веселенькие времена грядут. Сиват, значит…

– Или ночной бродяга, – кивнул Квен. – Никто, кроме Эппа, не видел его, но я верю своему старшине. Сиват редко являет себя смертным, только в трудные времена, но все описывают его одинаково: на нем ветхая, распадающаяся клоками одежда, у него босые ноги, длинные волосы, закрывающие почти все лицо, колпак с широкими полями, темные, словно влажные глаза. Он остановил Эппа у столба и сказал ему о щите следующее: «Пусть висит».

– Так, может, он сам его и повесил? – воскликнул Кастас.

– Свали эту шутку еще на сиуна Хилана, которого никто толком не видел в последние лет пятьдесят, – проворчал Мелит. – К тому же Сиват не сиун. У сиунов нет имен. Сиват призрак. Я листал старые свитки, упоминания о нем прослеживаются на несколько Пагуб назад. Он проходит сквозь стены, а значит, это призрак. Как он может быть связан со щитом? Сиват-наблюдатель. Кое-кто из прежних летописцев называл его «любопытным призраком».

– Положительно, ярмарка в этом году полна сюрпризов, – с застывшей на лице усмешкой протянул иша. – Сиуны участвуют в состязаниях, да еще умудряются проигрывать в них. Призраки являются старым ловчим среди белого дня. Значит, Сиват… А если все-таки счесть его сиуном? Я слышал, что они тоже появляются там, где хотят, и проходят сквозь стены? Или сиуны упираются в них лбом?

– И что? – почувствовав, что боль в груди становится нестерпимой, едва вымолвил Ирхай.

– Все помнят пророчество мудрецов Парнса? – глухо спросил повелитель. – Брат, что скажешь? Ведь ты любишь разворачивать старые свитки?

– Пророчествам несть числа, – пожал плечами Мелит. – Всегда найдется парочка верных, особенно если разгрести тысячи глупых.

– Я говорю о пророчествах, связанных с сиунами, – повысил голос иша. – Трижды явит себя сиун в течение суток – жди беды.

– Подождем второго и третьего явления, – заерзал Кастас. – Тем более что Сиват действительно не сиун. Сиват – вольный ветер, а сиуны привязаны к кланам или к городам. Все знают, что сиун Хилана – каменный столб. А черный сиун – это сиун Араи. Он уже сто десять лет бродит неприкаянный, со времен последней Пагубы, когда слуги Пустоты сровняли Араи с землей. Время от времени сиуны появляются. Словно смерчи или миражи над волнами Ватара. Но пророчества… Подождите поднимать панику, я удивляюсь, что никто не видел сиуна Харкиса. Кто там…

– Хватит! – рявкнул иша, ударив ладонями по подлокотникам кресла. Вот теперь он был взбешен. Лицо правителя стало белее стен Хилана, губы сомкнулись в неровную линию. Ирхай почувствовал, что его больное сердце проваливается в живот. Все участники Малой Тулии напряглись и замерли.

– Сегодня после полудня черный сиун был здесь, – наконец нарушил тишину иша. Его голос прерывался. – Он вошел в мои покои, поклонился мне и исчез. И я не думаю, что это было знаком почтения с его стороны. Вот уже два явления.

– А вчера или сегодня, с утра пораньше, сиун явил себя кузнецу Палтанасу, – вдруг подал голос Далугаеш. – Забрал у него выкованный для меня за пять серебряных монет меч, уж не знаю, заплатил или нет, я, каюсь, не сдержался и прикончил мерзавца. Не сиуна, конечно, а кузнеца. Но отметку, которую, как сказал кузнец, поставил ему сиун, я забрал.

На огромной ладони Далугаеша лежал вымазанный в крови белый лоскут. Ирхай с трудом подавил тошноту.

– Это клочок кожи с его груди. Да, пришлось поковырять мастера ножичком. Но ему уже не было больно. На его груди было выжжено тавро. Примерно такое, каким метят скот. Я оставил Эква в доме кузнеца, чтобы он отыскал его дочь и притащил ее ко мне, но тот не вернулся вовремя. И вот, когда Ганк отправился за приятелем, он обнаружил, что девчонки нет, а Экв мертв – зарублен, и зарублен, возможно, моим мечом. Мастерски. Одним ударом. Причем не со спины. Схватки не было, хотя Экв успел обнажить меч. Его прикончили, как неумеху. Рассекли сонную артерию. Так, кажется, убивают воины клана Смерти? Хотя они это все-таки делают со спины. Хотел бы я посмотреть на умельца, который одолел Эква. Даже мне это было бы сделать не так уж просто.

– Это все? – медленно произнес иша.

– Все, – кивнул старшина. – Да, кроме всего прочего, у моего ловчего еще были отрезаны уши и насажены на крюк для щипцов. Я так понимаю, что это уже приветствие мне, Ганку и Квену? Что ж, теперь о бедном парне будет заботиться Пустота. А я забочусь вот об этом. Все помнят, что это за тавро?