Лавка дядюшки Лика

Это была какая-то совершенно безликая с виду маска с абсолютно гладкой поверхностью, отверстиями для глаз, приклеенными меховыми бровями и усами, треугольным носом и с чем-то похожим на две связки ключей в тех местах, где обычно находятся уши. Я повертел ее в руках, положил на место и только потом прочитал ее описание. Тут же вся спесь с меня слетела – этот предмет оказался погребальной маской давно вымершего племени, которую клали на лицо усопшего с целью запутать его душу, дабы она не могла вернуться в тело. Таких масок было в мире не больше десятка и каждая из них могла принести обладателю целое состояние.

Больше я не позволял себе подобной вольности. Теперь, прежде чем взять в руки экспонат, я прочитывал его описание, закрепленное в рамке на стене, и только потом дотрагивался до очередной редкости, а иногда и не делал этого в силу приписываемой ей особой магической силы.

Масок в лавке было довольно много, и о существовании большей части из их, как, впрочем, и иных редкостей, тут хранящихся, прежде мне не было известно. Предметы быта и культа давно исчезнувших с лица земли народов, боярская шапка, изготовленная около четырехсот лет назад, подлинный роуч шайенов, принадлежавший какому-то славному вождю, чуть ли не самому «Римскому Носу», книга Джозефа Смита, одна из пяти тысяч изданных первым тиражом, тут были даже второй том Библии Гутенберга и «География» Птолемея, но больше всего поражал воображение громадный том «Птицы Америки».

Вдруг мой взгляд привлек знакомый предмет, даже издалека я его узнал, и двинувшись на запад, прямо в направлении условного Гринвичского меридиана, я приблизился к великой ценности для каждого меломана. На полке стоял «Белый альбом», на конверте которого был проштампован его порядковый номер – 0000005. Подержав в руках уникальный экспонат и промычав несколько фрагментов мелодий, я двинулся на юго-запад лавки, где заметил великолепный образец фаюмской живописи, а еще южнее – несколько фрагментов рабовладельческого корабля, затонувшего несколько веков назад у западного побережья Африки.

Я так увлекся, что перестал наблюдать время, и отвлек меня от созерцания невиданной мною доселе коллекции редчайших предметов разных эпох и сторон света только знакомый голос, вдруг раздавшийся за спиной. Это был мистер Пик, он улыбнулся и протянул мне руку для приветствия.

– На сегодня достаточно, сеньор Конти, у вас впереди еще много времени на эту работу. А теперь пора за стол, негоже нам с дядюшкой Ликом слыть уморителями студентов.

– Как, и вы тут, мистер Пик! – удивился я. – Не ожидал вас увидеть сегодня.

– И зря, я тут практически постоянный гость – ответил мистер Пик со смехом, – Так что, самое время начать привыкать к моему присутствию. Ну, пойдемте, простынет еда.

Мы вышли из лавки и направились в конец виноградной аллеи, где уже был накрыт традиционно великолепный стол.

Покончив с трапезой, мы привычно предались чаепитию, обсуждая увиденные мною в лавке раритеты, и именно тогда я узнал, что среди них есть те, что не подлежат продаже. Мысль о расставании с ними, по словам дядюшки Люка, была для него невыносима. «Кроме того, достать вторые экземпляры некоторых из них просто невозможно» – добавил он.

За столом на некоторое время воцарилось молчание, но оно, к моему великому удивлению и еще большей радости, совсем не было тягостным. Скорее наоборот, мы словно телепатически обменивались мыслями, и в один момент этого общения я как-то интуитивно понял, что настал момент мне задать тот вопрос, что вертелся на языке, но дядюшка Лик меня опередил.

– И где же ваш товарищ, о котором вы говорили нам в прошлый раз, почему его опять нет с вами?

– К родителям уехал на недельку – ответил я. – В следующий раз придем вместе, он отличный парень.

– Мы и не сомневаемся, иначе б и не звали в гости – ответил дядюшка Лик за себя и своего друга, который согласно кивнул на это замечание. – Отлично, будем ждать вас в следующий выходной день.

На этом тема о моем однокашнике была закрыта, мы проговорили еще пару часов, и я уехал к себе, в общежитие. Продолжить обсуждение термина «перешедшие» я так и не решился, но у меня осталось полное ощущение, что вскоре я все об этом узнаю.

Первые открытия

В следующее воскресенье я вновь приехал в гости один, без своего товарища. Он остался погостить в родительском доме еще на несколько дней, но обещал непременно вернуться к следующему воскресному визиту. Дядюшка Лик и неизменный мистер Пик встретили меня как обычно радушно, сытно накормили очередным виртуозно приготовленным блюдом, неказистым на вид, но бесподобным на вкус, и мы приступили к традиционному чаепитию.

– Мне интересно – начал разговор дядюшка Лик, – узнать, культуры каких частей этой планеты вам больше всего интересны? В прошлое воскресенье мы не обсудили первое знакомство сеньора Конти с экспонатами, – обратился он к мистеру Пику, словно объясняя свой вопрос, – вот мне и стало интересно.

– Мне, в общем, все интересно, но так, чтобы выделить какую-то… – ответил я и зачем-то разоткровенничался. – Странно самому, но моего интереса к чему-нибудь одному надолго не хватает. Я погружаюсь в тему обычно с головой, увлекаюсь моментально, но быстро выныриваю, и приступаю к другой. Ну, это не значит, что происходит все в течение суток… Правда, бывает и так! – закончил я после некоторого замешательства под общий смех моих собеседников.

– Отлично! Именно то, что я и хотел услышать! – сказал дядюшка Лик, наливая мне чаю и пододвигая поближе корзинку с фруктами. И тут же ошарашил меня следующим заявлением. – Пройдет совсем немного времени, и вы, сеньор Конти, обретете дело всей жизни, я вам обещаю это! Но вам следует пересмотреть отношение к собственному будущему, каким б оно ни было. Вот вы где учитесь?

– В институте, техническом. По диплому буду инженером, если удачно закончу.

– И вам нравится?

Вопрос был совершенно уместен, и мне оставалось только удивляться, как дядюшка Лик умеет угадывать самое сокровенное в человеке.

– Честно говоря, совсем нет.

– Так зачем же вы там учитесь?

Я не знал, что и ответить. Это была чистая правда – учеба вызывала у меня отвращение, я уже смотреть не мог на все эти формулы, схемы цепей и прочую заумь. Но как было рассказать о том, что мои мечты об историческом или литературном образовании, которые я пытался обсуждать в кругу семьи, вызывали каждый раз бурное отторжение.

Через год бессмысленных попыток что-то доказать, к делу моего «перевоспитания» подключились почти все родственники, даже из других городов. Каждый телефонный разговор с дядями или тетями, которые жили за тысячи километров от нас, но тем не менее, как оказывалось, все знали обо мне, обязательно переходил на обсуждение будущего их племянника. Пока говорили родители, я слышал только одну часть разговора, и в их речах звучали фразы о моем непонимании перспектив, о легкомыслии и медленном взрослении. Потом обязательно к телефону подзывали меня, и я слышал в трубке милый голос тетушки или строгий дядюшкин, которые задавали один и тот же вопрос: «Ну, что думаешь делать дальше?»

Вначале я спорил, пытался отстаивать свое мнение, потом стал отделываться одним-единственным словом «учиться», и в конце концов сломался, согласившись на предложение поступать в технический вуз – тот, где на крупной должности некогда работал ближайший папин друг. Его уже некоторое время назад не стало, но имя этого человека было одной из легенд института, потому мне почти и не пришлось страдать при поступлении, зубрить ненавистную математику и физику, как всем тем, кто стремился попасть туда по призванию.

Рассказывать дядюшке Лику и мистеру Пику всю историю своей капитуляции казалось мне позорным, потому я умолк, пытаясь найти нужные слова, чтобы как-то не очень обидно для себя и своей семьи ответить на вопрос. Мои новые друзья тоже молчали. Я уставился в стол, пытаясь собраться с мыслями и время от времени поднимая глаза на собеседников. Они оба ласково и вместе с тем серьезно смотрели на меня, и, казалось, прекрасно все понимали. Не найдя в своей голове никаких подходящих слов, я собрался было уже начать что-то бормотать, но дядюшка Лик вновь опередил меня.

– Родители часто направляют своих детей в обход прямой дороги, и мало кто потом возвращается на нее. Но это не их беда, поверьте, сеньор Конти, почти все родители искренно хотят помочь, только не понимают, что жить не им. И поверьте, считать все то что с вами случилось трагедией я бы не стал, поскольку вам еще предстоит узнать и увидеть своими глазами, что означает это слово.

Я вздрогнул, не понимая, о чем он говорит, но дядюшка Лик только усмехнулся, поднялся и отошел к хаузу. Я удивленно взглянул на мистера Пика, сидевшего по левую от меня руку, но тот лишь успокаивающе кивнул, похлопав ладонью по моему колену. Дядюшка Лик тем временем достал из сетчатой конструкции стеклянную бутылку с каким-то лимонно-зеленым напитком, вернулся к столу, разлил жидкость по стаканам и жестом предложил мне его попробовать. Затем он сам сделал глоток, после чего с удовольствием взглянул на мое восхищенное лицо – напиток был великолепен – и продолжил.

– Все экспонаты в нашей лавке – это свидетельства человеческих трагедий. Нет ни одного, чья история возникновения могла бы показаться кому-нибудь веселой или хотя бы позитивной. Даже те, что служили человеку добрую службу, были созданы в результате бесчисленной цепи трагедий. Вы, я знаю, интересуетесь историей и потому должны прекрасно меня понимать. Все полезное, что создано на всем протяжении существования рода человеческого, было результатом отчаянного желания быть сильнее, чем сосед. И обязательно наступал тот «прекрасный» момент, когда, почувствовав свое подавляющее преимущество, некто переступал порог соседского дома, чтобы сказать: «Теперь ты будешь делать только то, что я скажу».

Уже второй раз за сегодняшний день я был удивлен таким качественным переходом в наших беседах. Оба прошлых визита давали мне, конечно же, повод думать, что дядюшка Лик с мистером Пиком люди не просто очень образованные, но и чрезвычайно умные, даже мудрые, но я все равно никак не ожидал, что переход будет столь стремительным. Только много позже я понял, что моих новых друзей подгоняло само время – у них его просто не оставалось. Я много еще чего понял впоследствии, а теперь дядюшка Лик продолжал.

– Я знаю, сеньор Конти, вы давно уже готовы к этому разговору, просто у вас не было нужного собеседника, а правильнее сказать, вы уж простите мое самомнение, наставника. Теперь есть, и их даже двое. Впрочем, в вашем праве отказать нам, но я почему-то уверен, что попал в «десятку» выражая наше общее с мистером Пиком мнение. Что скажете?

Они оба смотрели на меня, а я опять не мог сказать ни слова. У меня так бывает, как у любого впечатлительного человека. «Да! – хотелось мне крикнуть. – Именно об этом я и мечтал!» Не веря своим ушам и глазам, застигнутый врасплох, я не мог выдавить из себя ни одного звука и только широко открытыми глазами глядел то на одного, то на другого моего собеседника, пытаясь справиться с вихрем мыслей в голове.

Я и вправду был готов, и не только к разговору. Всеми силами пытаясь найти смысл в том, что делаю каждый день, и не справляясь с этой задачей, я затевал беседы с моими однокурсниками, даже с преподавателями, стоило только мне увидеть проблеск интереса ко мне с их стороны. Многие пытались поддержать разговор, вначале искренне интересуясь моими мыслями, но их внимание всегда отвлекалось на что-то более осязаемое – на девушек, выпивку, гулянки, танцы, занятия. Что ж, я понимал, да и сам был не чужд веселью, вот только с девушками как-то не очень получалось, мы никак не могли найти общего языка, а лезть с приставаниями, подобно многим моим знакомым, я стеснялся. Думаю, в половине случаев это мое неумение сделать первый шаг как раз и приводило к фиаско, в остальных же не покидало ощущение, что мы говорим на разных языках, словно иностранцы. Только две мои знакомые выбивались из этого плотного ряда, и мы даже провели некоторое время с каждой из них, но в итоге все отношения прекратились.

Все эти мысли пролетели в голове за какие-то мгновения и вид у меня был в это время, надо полагать, довольно странный. Хотел бы я посмотреть на себя со стороны, но теперь это с явным удовольствием делали дядюшка Лик и мистер Пик. Вернувшись в реальность, я хотел было уже выкрикнуть «конечно!», но не успел.

– Ну и прекрасно! – сказал дядюшка Лик. – Мы и не сомневались! Я продолжу, с вашего позволения, мне необходимо донести до вас, сеньор Конти, простую мысль. Подумайте вот над чем и спросите у себя – пытался ли кто-нибудь хоть раз соединить в одно целое весь набор банальных сентенций, от которых уже давно принято морщиться, дабы составить простую, то есть, столь же банальную формулу бытия, выраженную в нескольких словах? Проще говоря, может ли кто-нибудь продолжить фразу «Жизнь – это…» так, чтобы удовлетворить всех? Ответ на поверхности – категорическое нет. А почему, спрошу я вас, ведь это так просто, надо сделать лишь одно умственное усилие для понимания. Только одно, заметьте, всего лишь одно. А сколько же слов и текстов по этому поводу сказано и написано! Тут приложились всем известные великие мыслители, да и совсем неизвестные, но не менее великие, а вместе с ними художники, музыканты, даже математики с физиками. Но все тщетно, простого ответа нет. А почему, спросите вы, и я вам отвечу – потому что вопрос поставлен в корне неверно.

Любой человек начинает отвечать, пытаясь расшифровать – это странно, но так и есть – всего лишь слово «это», и начинает выдумывать смыслы. Появляются многостраничные трактаты и бесконечные философские умозаключения, расчеты ученых, результаты опытов биологов и медиков, и все потому, что человек, приступая к ответу, не отвечает на вопрос и не ищет решения, а как бы заявляет всему миру: «У меня спросили, и я сейчас отвечу! Видите, меня заметили, моим мнением интересуются, мое мнение очень важно». И говорит он, вот что интересно, не с кем-то посторонним – тот мир, к которому направлено это обращение, он сам и есть. Перед самим собой хвастается, пытаясь одержать хотя бы локальную временную победу над тем существом, которое живет внутри него, и с кем у него непрекращающийся конфликт. Это его краткий миг триумфа! Но он никогда не поймет, что тот, второй, когда-то был с ним единой сутью, он даже вспомнить не сможет того момента, когда вдруг стал его замечать внутри себя. Я уж не говорю о тщетности попыток вспомнить момент рождения этого второго.

Дядюшка Лик прервался, встал и отправился к хаузу за очередной бутылкой прохладного лимонада. На сей раз он был розового цвета, но не менее вкусным, чем тот первый. Увлеченный рассуждениями хозяина лавки, я с нетерпением жаждал продолжения и настолько был поглощен словами дядюшки Лика, что даже не заметил, как мистер Пик встал и направился в глубину сада.

Дядюшка Лик сел на свое место напротив меня, пододвинул к себе пепельницу, достал скрученную сигарету и закурил. У табачного дыма вкус был какой-то особенный, словно кто-то зажег неподалеку палочку с благовониями. Он жестом пригласил меня составить ему компанию, пододвинув портсигар, но я отказался с благодарностью. Сделав с наслаждением пару затяжек, дядюшка Лик продолжил.

– Так вот, возвращаясь к формуле. Если вопрос поставить корректно, сформулировать его как вопрос, а не предложение порассуждать о чем-то «этом», то он будет звучать так: «Жизнь – она чья?» Как только вы услышите этот вопрос, вы на него ответите очень просто: «Жизнь – моя!» Простите за длинную тираду, сеньор Конти, но вы еще их много услышите, а потом, в свое время, и сами станете рассказывать, а пока я беру на себя эту обязанность.

Все это я рассказал только с одной целью – объяснить вам, что лежит в основе заблуждений всех без исключения родителей насчет будущего своих чад. Они процесс воспитания видят только в том, чтобы объяснить суть этой жизни своим детям, сами ее не понимая. Но однажды каждый родитель услышит в ответ: «Это моя жизнь!», вечными нравоучениями подтолкнув своего ребенка к пониманию простейшей истины. Но все же наоборот должно быть, ведь это родители должны объяснять детям сызмальства, что те жить будут исключительно своей жизнью, в которой будут не выдуманные или вспоминаемые кем-то, пусть даже и любимыми мамой и папой, трудности, переживания и сложности, а совершенно другие, определенные судьбой именно тому конкретному человеку, который до поры зовется их ребенком.

Тут вернулся мистер Пик, неся в руках большую металлическую миску с крупно нарезанными кусками мяса, поверх которых лежали чищенные и вымытые лук с морковью, и прервал нашу беседу.

– Не пора ли нам заняться приготовлением ужина. Сегодня мы немного припозднимся, но вы же сказали сеньору Конти, что он приглашен переночевать здесь? – спросил он, обращаясь к дядюшке Лику.

Я удивленно посмотрел на дядюшку Лика.

– Нет, не успел, но делаю это сейчас. – И обращаясь ко мне, со смехом добавил. – Теперь вам уже известно об этом предложении, и я почему-то уверен, вы согласитесь. Тем более, программа сегодняшнего вечера еще далеко не закончена, и вам, сеньор Конти, предстоит увидеть кое-что весьма удивительное.

Я был счастлив принять приглашение. В институте наступила пора сессии и торопиться к первой паре было не нужно. Только я подумал об институте, как тут же услышал голос дядюшки Лика.

– Кстати, – сказал он, – Вам нужно подумать, стоит ли продолжать мучить себя совершенно неестественным способом, изучая ненавистные предметы в этом институте. Вам важнее не терять времени на пустое, а заняться тем, чем сами предпочитаете заниматься.

В казане, возле которого колдовал над продуктами мистер Пик, заворчало мясо, опущенное в раскаленное масло, и мистер Пик принялся мелко нарезать лук с морковью. В хаузе, в сетке для напитков, плавали крупные розовые помидоры, пупырчатые огурцы и зеленый тонкокорый болгарский перец, а на столе стояла большая миска с круглым рисом, залитым водой. Голода я никакого не ощущал, все еще находясь под впечатлением навалившихся на меня сегодня открытий, но, как и пообещал дядюшка Лик, это было только началом.