Голодная тундра

– Ай! – Семен, разозлившись, махнул рукой. – Чукча и в тундре чукча! Деревянный по пояс…

Я стоял и наблюдал за Эйвеном. Он был так испуган неизвестно чем, что и мне передался его страх, и я чуть было не поддержал его. И мужики бы сказали, что в отряде еще один чукча появился, если не трус… И еще в этот день появилось то чувство, будто кто-то пристально наблюдает за мной за моей спиной. Чувство опасности. Казалось, оно исходит, от тех скал. Огромные, старые, но еще острые зубы великана.

Зубы Голодной Тундры.

– Наро – о – од! – крикнули у подножия сопки. – Обе-е-ед!

Вечером мы сидели в своей палатке. Я поставил на печку таз с водой и варил в ней сгущенку. Володя, поджав под себя ноги, сидел на своих нарах и, разложив перед собой амуницию, медленно водил лезвием своего огромного охотничьего ножа по шершавому телу бруска. Эйвен в этот вечер не напевал никаких песенок, ничего не рассказывал, ни о чем не расспрашивал. Он молча сидел, опустив на колени руки. Пальцами он теребил свой мешочек из оленьей шкуры, висящий на груди и глядел перед собой.

– Эйвен, – спросил я, – а что там плохого?

– О, – Володя усмехнулся, ткнув в мою сторону ножом, – уши развесил. Студент! Слушай его больше.

– Плохой место, – со всей серьезностью ответил Эйвен.

– Почему?

– Злой тундра!

Я про себя сматерился, проклиная этого Эйвена. Володя вдруг захохотал, хлопнув себя по колену:

– Ну, Эйвен, ну, прикол!

– Эйвен, что там? – допытывался я.

Я уже совсем не разделял настроение Володи. Чего греха таить – он меня окончательно напугал.

– Злой тундра, ек твою мать! – продолжал веселиться Володя.

– Моя не знай! – Эйвен наконец-то заговорил человеческим языком. – Наркырьен говорил – ходи мимо. Злой тундра. Злой дух жить там. Давно жить. Наркырьен говорил – злой дух прошел – оленя ел, чукча ел, никого не выпускай.

И его слова, и дрожащий испуганный голос, которым он все это говорил, и полутьма палатки, где лишь коптила одна свечка, создавая причудливые, шевелящиеся и большие тени, отчего они казались зловещими, нагнали на меня такого ужаса, что мне уже казалось, что вот-вот из-под кочки выскочит когтистая лапа, схватит меня за ногу и утащит в царство мертвых, или в сеточное окно палатки заглянет чудовище со светящимися глазами, покрытое густой и грязной шерстью, облизнется своим длинным красным языком, с которого потянется нить густой ядовитой слюны.

– …Люди заманивай, а потом ел. Плохой место!

– И что, – Володя вдруг перестал точить нож и без всякой иронии в голосе спросил, – всех ест? Никто оттуда не возвращается?

– Моя не знай… Моя знай – не можно брать ничего у плохой тундра… Не можно! – Эйвен говорил быстро, с жаром, под его носом заблестели мелкие капли пота. – Не трогать у тундра принадлежать… Принадлежать.., – он сбивался, пытаясь выразить свою мысль. – Не можно брать что принадлежать тундра!.. Взял что-то тундра – она… Она весь жизнь преследуй тебя. Она злой. Злой дух смерть дружить. Смерть хозяин! Кто пришел злой тундра – смерть ел. Кто убежал смерть – она найти хоть край света и ел…

Володя открыл рот, и у него было такое выражение лица, будто он сидел в кабинете ухо-горла-носа и растерянно слушал врача, ставящего неприятный диагноз. Так и подмывало сказать: «Закрой рот – кишки простудишь.» Но я не сказал. У меня, наверное, рожа была не лучше. Эйвен вдруг вполголоса затараторил по-своему, словно молился, закрыв глаза и теребя свой амулет.

– Вот блин! – Володя закрыл рот и кивнул мне на Эйвена. – Напугал ведь, зараза. Завтра точно с собой все обоймы возьму. Я им покажу – смерть ел! Володя сам не раз смерть ел!

– Карабин не помогай! – отчаянно воскликнул Эйвен. – Ничего не помогай Злой тундра…

– Заткнись, а?! – взревел Володя. – Еще что скажешь, я тебе яйца оборву!

– Нельзя яиц рвать – Иргын домой не пускать…

Володя на секунду со злостью посмотрел на Эйвена, а затем вдруг заржал на весь отряд, упав на нары и, как ребенок, задрал ноги и схватился за живот. Я сам заливался смехом. Через полминуты сбежались остальные, узнать, что произошло. И вскоре тундра огласилась нечто подобным ослиному реву. Даже Эйвен, позабыв свои страхи, хихикал, взявшись руками за голые ступни своих ног.

Мы смеялись последний раз…

На следующий день мы переезжали на новое место. Семен решил поставить лагерь как можно ближе к району разведки. Я, как всегда, валялся в «пене» среди свернутых палаток. Естественно, как все студенты, страдающие хроническим недосыпанием в утренние часы, я дремал, иногда проваливаясь в сладостную яму сна. К тому же ночью я пару раз просыпался с непонятным чувством страха, оглядывал сумрачную внутренность палатки и замершие серым саваном пологи над спящими, темные пятна брошенной одежды, затухающие угли в печке, которые через отверстия поддувала казались чьими-то маленькими коварными глазками, и лез в спальник, где у меня лежал доверенный мне Тимофеем наган, в котором тускло блестели семь новеньких патрончиков.

Я по пояс вылезал из спальника, откидывал свой полог и сквозь сеточку окошка глядел на спящую тундру. Никого и ничего. Лишь журчание близкого ручья да шорох листьев низенькой карликовой березы возле него. Володя храпел на всю округу и гневно бормотал во сне. Эйвен беспокойно ворочался и дышал часто, как собака. Тимофей грузно сопел. За палаткой гудело облако комаров и слышалось частое постукивание их тел о материю палатки.

Медленно мы объехали плоскую и широкую сопочку, с которой тянулись ручьи. Издалека сразу можно было увидеть, где по тундре бегут водостоки, потому что возле них росла более разнообразная растительность, чем просто травянистая кочка. Когда мы летели на вертолете из Билибино до базы, я смотрел сверху на тундру, и мне казалось, что петли ручьев, окруженные зеленью – не что иное, как кровеносные сосуды на ее теле.

Когда мы объехали сопочку, Тимофей вдруг выплюнул папиросу и, глядя куда-то в одну точку, стал шарить рукой возле себя. Эйвен встрепенулся, глянул туда же и поднял вверх свой карабин.

ЗЛОЙ ДУХ!

Ночной страх тут же вынырнул из прошедшей ночи и лизнул мне затылок ледяным прикосновением, а сердце забарабанило с такой силой, что еще бы чуть-чуть и оно бы выскочило из нее и ускакало по кочке, как испуганный заяц.

Но то, что я увидел, оказалось гораздо прозаичней, чем какой-то там паршивый злой дух. Но я бы не сказал, что это было безопасней чудовища, хотевшего вчера заглянуть к нам. С сопки спускался медведь. Издалека он казался игрушечным. Но по рассказам мужиков я знал, что со своей силой, острыми длинными когтями и крепкими зубами он превращался в машину смерти.

Поэтому я мог понять, почему Тимофей и Эйвен сжали в своих руках карабины. Но для Тимофея этот рефлекс имел второе дно: в нашу сторону направлялось килограмм двести-тристо натурального свежего мяса и великолепная шкура. За два месяца полевой жизни жирная и болоньевая советская тушенка успела приесться. Но он, как и Эйвен, не спешил: медведя лучше валить одним выстрелом: раненый медведь теряет страх и рассудок.

Медведь в это время остановился, словно раздумывая, стоит ли продолжать преследование, и вдруг стремительно побежал в нашу сторону. Воистину: характер мишки непредсказуем. По идее, он должен был бежать от трактора, звук и вид которого пугал всякую живую тварь.

– Давай – давай! – крикнул Тимофей.

Он крепко держал карабин в руках, не торопясь, прицеливался и барабанил пальцами по деревянному ложу. В рот он засунул следующую папиросу, но не закуривал ее, а просто держал во рту, как леденец.

Эйвен же, наоборот, опустил карабин и, не отрываясь, глядел на несущееся в нашу сторону животное. Медведь все приближался. Сейчас он уже был размером с клубок ниток. Его шкура лоснилась и переливалась на солнце, двигаясь волнами по телу. «Красавец!» – подумал я. Володя не замечал мчащегося зверя – он был поглощен дорогой и за грязным окошком трактора был виден его волосатый затылок.

Медведь все приближался с грацией движущейся торпеды, и уже было видно, как врываются в землю, отталкиваются от нее и взлетают вверх его лапы. Мне показалось, что он бежит не прямо к нам, а куда-то немного в сторону. Уже можно было видеть его косматую голову и ухоженную шкуру. Я видел медведя в зоопарке, но там он был каким-то замученным, облезшим. А этот, что бежал к нам, был ну прямо-таки шедевром природы, истинным хозяином тундры. Я даже забыл свои опасения, залюбовавшись им. Зэк бежал по другую сторону «пены» и не обращал внимания на хищника.

И вдруг медведь споткнулся передними лапами, но инерция его движения была так сильна, что его занесло дальше и он перекувыркнулся через голову, изобразив сальто, из-за чего во время пируэта стал виден его живот со скатавшейся на нем шерстью.

После этого он распластался на кочке.

Тимофей, который до этого целился в него, удивленно посмотрел в ту сторону, потом на карабин, на нас. В его глазах было написано: «Я что – уже выстрелил?» Я пожал плечами. Эйвен молча смотрел на шевелящееся метрах в ста с чем-то от нас бурое пятно.

Володя, видимо, заметил медведя и остановил трактор. «Пена» замерла.

– Че, завалили?! – Володя вылез из кабины. – Я что-то даже не услышал…

Больше никто ничего не сказал, потому что раздался вопль. Я даже не понял сперва, что это был голос медведя. Он испускал какой-то жуткий крик, похожий на предсмертный визг человека, полный ужаса и боли. Я бы никогда не подумал, что огромное хищное животное способно так верещать, как до смерти перепуганная девчонка. Зэк упал в кочку своим задом, поджав хвост, и стал вертеть головой из стороны в сторону, не понимая, что происходит.

Эйвен выпустил карабин и обеими руками схватился за свой талисман. Тимофей открыл рот, и папироса упала вниз. А я сидел, вцепившись руками в брезент. Барабанные перепонки у меня буквально вибрировали, а волосы на теле торчали, как иглы дикобраза. Вопль оборвался, как резко кончившаяся магнитофонная пленка. Медведь вдруг задергался, стал биться и вырваться, как будто он попал в капкан. Потом он словно просел. Лап его не стало видно. Лишь одна голова дергалась, как задетая высоковольтным проводом. Он взвизгнул и… заплакал.

Вы когда-нибудь слышали, как плачет медведь? Я вообще раньше считал, что плач – это исключительно монополия человека. Но в тот момент я слышал, как плачет огромный зверь, плачет своим звериным басом. Это был плач прощающегося с жизнью существа. Правду говорят – перед лицом смерти все одинаковы.

– Р-Р-ААУУУУУУУ! УУАА-А-А! ММММОООООУУУУУАААА!!!

– Господи боже, что с ним?! – Тимофей уставился в сторону рыдающего зверя.