и непутёвая вьюга
нас не тревожит давно.
Видно, в последний мой час
ты ничего не почуешь,
и в мир теней улечу я
с мыслью совсем не о нас.
…Твой завиточек у лба
был нашей маленькой тайной
и не забылся случайно…
Видно, забыть не судьба.
***
Когда я успокоюсь навсегда,
и холм могильный порастёт травой,
тогда пойдёшь спокойно по следам
души моей мятущейся живой.
Тогда увидишь то, что не смогла
увидеть за смешеньем дел и слов:
нависла над комочком жизни мгла,
в сердца вползая медленно и в кров.
Из–под жнивья не вспаханных полей
тревожные струятся голоса
народов, растворившихся во мгле,
и светлых душ, шагнувших в небеса.
И этот шум, и голоса живых,
не ведающих вещего пути,
меня лишали сил и головы,
в тебе ж боялся я себя спасти.
Любимая, ты всё поймёшь сама:
путь на Голгофу – одинокий путь
сквозь строй толпы, которой имя "тьма",
с той ношею, чья тяжесть – жизни суть…
Пойми
Я жив пока. Неужто не смертельно,
что вновь друзей теряю, как в бою,
такие ветры в судьбы залетели,
что многих лиц совсем не узнаю –
не узнаю вчерашнего тихоню,
не узнаю в избитом бунтаря,
и мысль в мозгу тревожная трезвонит,
что лезу на рожон я снова зря.
Пойми, я не того боюсь,
что сладких снов ушли года –
боюсь, что в драке натолкнусь
на тех царей, что – навсегда.
Вчера ещё так счастливы мы были
от веры, что день завтрашний – рассвет,
о нём газеты слаженно трубили;
названья те же нынче у газет.
Названья те же, да статьи другие,
на тронах те же, да слова не те,