В бой идут одни штрафники

В землянке на мгновение воцарилась тишина. И только ротный, довольный тем, какой эффект произвела его короткая и внезапная речь, поскрипывал новенькими сапогами и выжидающе смотрел на лейтенантов.

– Да ради такого случая и покрепче что-нибудь найдется! – тут же зашумели лейтенанты.

Нелюбин, получивший вторую звездочку еще в мае, первым обнял Воронцова. Капитан подождал, когда наполнят стаканы, опустил в один из них зеленые лейтенантские звездочки полевых погон, достал бумаги, прочитал выписку из приказа о присвоении очередного воинского звания. Потом еще – о награждении Воронцова сразу двумя боевыми наградами. Тот слушал слова ротного, и в голове все начало путаться. Показалось, что его разыгрывают, что сейчас все рассмеются и начнут хлопать по плечу, как распоследнего ваньку… Видимо, ротному просто захотелось найти повод выпить с лейтенантами, пока позволяют обстоятельства. Приказ о присвоении звания, может, и правда, а все остальное… Хотя Воронцов знал, что наградной лист в штаб дивизии ушел давно. Но все уже получили свои медали, кто «За отвагу», кто «За боевые заслуги», а его документы где-то застряли. Ротный написал представление после первого же боя, когда его третий взвод отличился во время атаки на Зайцеву гору, когда они сожгли танк и отбили три контратаки.

Капитан Солодовников вытащил из стола две коробочки. В одной лежала новенькая медаль «За отвагу», в другой такой же опрятный, отсвечивающий глянцем рубиновой эмали орден Красной Звезды. Взял обе награды, опустил их в наполненный стакан и протянул Воронцову. И только когда Воронцов выпил водку и обступившие товарищи схватили его за плечи, за голову и начали выливать в рот все, что еще оставалось в стакане, вот тогда он понял, что наконец наступил тот день, когда он, Санька Воронцов, стал не просто офицером Красной Армии, а получил очередное воинское звание, что Родина не забыла и что настоящими боевыми наградами, имеющими соответствующие номерные знаки и удостоверения со всеми печатями и подписями, отмечены не только его личная храбрость, но и умение управлять вверенным ему подразделением в условиях боя.

– Ну что, мои верные окопники! – Ротный обвел сияющим взглядом лейтенантов. – Выпьем! Хвать его в душу!

Выпили. Потянулись к банкам с американской тушенкой, тут же неизвестно откуда появившейся на столе, к рыбным консервам. Заговорили, засмеялись, наперебой поздравляя Воронцова.

– Прокалывай дырку, Воронцов! Боевые награды носить надо!

– Давай, давай, Сашка, вешай свои медали, – толкнул его Нелюбин. – Я свою уже почти износил. – И он указал на потертую, с погнутыми уголками узкой, старого, довоенного образца, колодки «За отвагу», полученную им давно, еще за московские бои.

Воронцов привинтил орден, потом над другим карманом гимнастерки приколол медаль и почувствовал, что слезы заполняют глаза и душат, тугой внезапной волной перехватывая горло. Нет-нет, только не это. Кто-то подал стакан. Он тут же выпил, чтобы подавить слабость.

– Ешь, Сашок, ешь, а то свалишься, – слышал он рядом заботливый голос Нелюбина.

Днем Воронцов отобрал десятерых бойцов и приказал им выносить тела убитых во время ночной вылазки. Бойцы сколотили из жердей трое носилок, взяли у артиллеристов большие саперные лопаты и принялись копать яму.

Воронцов сам выбрал место. На березовой опушке, на краю небольшого лесного поля, уходящего в тыл. На просторной луговине, где гуляет ветер и гнет до земли волны лугового ковыля и овсяницы. До того, как они принесли сюда первых убитых, здесь пахло медом, как пахнет всегда июльское разнотравье.

– Вот тут пусть и лежат. Хорошее место, – сказал Воронцов. Он посмотрел на помкомвзвода Численко, взял у него из рук лопату и разметил прямоугольник. – Давайте, ребята. Вот для них – последняя трассировка. Времени у нас один час. Надо успеть.

Тела убитых складывали на земле возле березы, в теньке. Их уже начинало разносить. И тяжелый смрад потянуло ветерком в поле.

– Быстрее надо, товарищ лейтенант. – Численко разделся до пояса, выкидывал рыхлый песчаный грунт на край ямы. – Вон, мухота уже в ноздри полезла.

Вместе с последними носилками пришли четверо человек. Воронцов знал их – полковая похоронная команда. Вел их пожилой сержант. Увидев лейтенанта, сержант козырнул и сказал равнодушным тоном:

– Мы бы и сами справились, товарищ лейтенант.

– Ничего, сержант. Это наши товарищи. Можете быть свободны. Схему географического расположения могилы тоже составлю и передам по команде. – Воронцов махнул рукой и снова принялся за лопату.

Сержант равнодушно посмотрел по сторонам, но уходить не собирался. Трое бойцов тоже выжидающе стояли поодаль, курили, опершись на лопаты.

– Мне надо бумагу составить. По форме два-БП и другую, по форме девять-БП. – Сержант продолжал смотреть в поле скучающим взглядом.

– Я же сказал, список безвозвратных потерь уже составлен. А привязку сделаю как положено. Начальству можешь доложиться, что взвод своих хоронит сам.

Но сержант как вкопанный продолжал стоять перед Воронцовым:

– Приказано одежду с убитых снять. Для повторного использования. Обувь тоже… – Сержант кивнул на тела, сложенные под березой.

– Кем? Где приказ?

Воронцов понимал, что приказ о том, чтобы с убитых снимать одежду и обувь, которую еще можно использовать для экипировки тех же штрафников, мог существовать. Его запросто мог отдать начальник команды погребения полка. Или кто-нибудь из интендантов высокого ранга. Но письменного приказа у сержанта наверняка нет. Это ж кем надо быть, чтобы перенести такое на бумагу… Какими словами писать и как его озаглавить?

– У меня – приказ, – упорствовал сержант.

– А чего ж ты его вовремя не выполнил? Ночью надо было убитых таскать. А вы сейчас, на готовое… – Сержант Численко вылез из ямы, отряхнул гимнастерку и натянул ее на потное тело.

– Я с лейтенантом разговариваю, – с тем же равнодушием произнес сержант, не глядя на Численко. Надо отдать должное его выдержке, держался он уверенно.

– Ты, сержант, иди-ка отсюда. Подобру-поздорову. – Воронцов поправил под ремнем гимнастерку. – Иди, иди. Забирай своих орлов. Личные вещи мы тоже сами вышлем родным. А сейчас мы должны товарищей похоронить. Обирать мертвых, погибших за Родину, я не позволю. – И Воронцов передвинул тяжелую потертую кобуру ТТ вперед.

Сержант усмехнулся и, прежде чем уйти, сказал на прощание:

– Ты, лейтенант, в бою, может, и царь и бог, но видишь, чем кончается… – И кивнул под березу.

И тут чуть не вспыхнула драка. Штрафники обступили похоронную команду. Оскалились, ожидая последней команды, которая бы сорвала последние тормоза. А там пусть хоть под расстрел. Но лейтенант сказал:

– Отставить. Не будем портить поминный час. Он и так короток.

И похоронную команду отпустили.

Убитых сложили в один ряд, плотно подсунули друг к другу. И начали закапывать. Только когда насыпали холмик, заговорили и впервые посмотрели друг другу в глаза. На могиле поставили заготовленную заранее пирамидку, вытесанную из досок. Прибили звездочку, из консервной банки. Стали кружком. Достали фляжки, кружки.