Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

Мотовилов вышел. Спина его была мокрой. Под Всходами и Медынью было куда легче. Подумал: в гриву-душу твою… Хотел было и плюнуть сгоряча, да плюнуть было некуда – кругом было чисто, прибрано.

Капитан что-то сказал ему, кивнул на трофейный автомат, который Мотовилов оставил в приемной. Слова капитана не сразу протиснулись в его сознание.

– …Николаю Александровичу… свой трофей… – кивал ему капитан, улыбаясь сочувственной улыбкой человека, который вдруг нашелся, чем помочь попавшему в беду.

– Что? Подарить автомат? – догадался он и обрадовался надежде. – Да это я со всем удовольствием. Доложите.

Член Военного совета на этот раз сам вышел в приемную. Мотовилов вытянулся и протянул ему свой «МП40», взятый в бою во время прорыва на Варшавском шоссе. Тот принял подарок и кивнул со сдержанной улыбкой.

Спустя два дня за ним пришли. Он вышел из госпитальной палаты. Трое с петлицами войск НКВД. Даже пистолет не сразу забрали. Знали, кого берут. Знали, что полковник Мотовилов лучше к стенке станет, чем побежит. От немцев не бегал. «ТТ» у него забрали уже на лестничной площадке, перед высокой дубовой дверью. Должно быть, это здание, в которое они его привели, совсем недавно было школой. А теперь служило и госпиталем, и гостиницей для командного состава. Здесь же размещалось несколько штабов и вот, как оказывается, судная изба, как говаривали в старину. Дубовая дверь пропустила их – и полковника Мотовилова, и его конвой – в просторную комнату, где сидели несколько человек в военной форме. Мотовилов тут только понял совершенно определенно, куда попал на этот раз. Чего больше всего опасался, то и произошло. Фортуна, как престарелая блядь, которой наскучил прежний ухажер, снова отворотила от него свое личико.

Военный трибунал разбирал дела быстро. Как будто старшина раздавал патроны. Писарь торопливо заполнял бланки и тут же подносил их к столу на подпись. Вот где дела идут хорошо, без заминок и сбоев, подумал Мотовилов.

– На основании статьи номер пятьдесят семь… по представлению товарища Мехлиса… – читал один из сидевших за столом. – Однако, учитывая ходатайство товарища Булганина и сложность военного положения, сложившегося в данный момент на Московском направлении… с понижением в воинском звании до старшего лейтенанта… и направить на ближайший сборный пункт… маршевую роту… на должность командира стрелковой роты…

Мотовилов вздохнул с облегчением. По сравнению с тем, что он пережил в последнее время… Суровый приговор Военного трибунала он воспринял как подарок судьбы. Полковничьи шпалы, должность, армейские привилегии… Да разве это потери? В жизни он потерял большее. Тасю, боевых товарищей, с которыми служил еще до войны, полк… А полковничьи шпалы… Воевать можно и ротным командиром, и в звании старшего лейтенанта. Надо же, что его спасло…Трофей! Железяка, которую немец принес на Варшавку из своей сраной Германии! Спасибо немцу. А то бы шлепнули, не посмотрели, что людей вывел, знамя полка сохранил. За эти дни и ночи он насмотрелся на скорые суды и на то, как их вершат в оврагах и на лесных полянках армейские судьи и прокуроры. За Угрой, прямо возле шоссе, у насыпи, комендантский взвод расстреливал остатки стрелковой роты, самовольно оставившей позиции в трех километрах восточнее. Они проходили мимо как раз в тот момент, когда там неожиданно затрещали очереди. Так что и солдатом можно воевать. Хуже, когда вот так, к обрыву поставят… Не все ж там, среди них, виноватые были. Но об этом теперь лучше не думать. Теперь надо думать вот о чем.

– Прошу уважаемый Военный трибунал, – неожиданно даже для себя самого заговорил Мотовилов, – дать мне в подчинение в качестве стрелковой роты людей, которые вышли со мной из-под Всходов.

Трое сидевших за большим столом, покрытым плотной красной материей, переглянулись. Лица их показались Мотовилову такими же усталыми и изможденными, как и лица его солдат на Варшавском шоссе во время марша сюда, к Наро-Фоминску. Один из них, видимо, председательствующий, согласно кивнул и тут же потянулся к черному телефонному аппарату. Секретарь налег на перо с такой старательностью, что по бумаге черной пылью разлетелись мелкие чернильные брызги. Вот трудяга, подумал о нем Мотовилов, подумал с благодарностью, потому что понял: просьба старшего лейтенанта Мотовилова уважена и на фронт он попадет в самое ближайшее время и со своими людьми. В те минуты о большем он и не мечтал. Ему снова повезло. Автомата все же было жалко. Но потом подумал: не подари его генералу, и получил бы ты, бывший полковник Мотовилов, не решение с тремя кубарями в придачу, а приговор о высшей мере.

Глава третья

Дождь, мелкий, как туман, полыхал над жнивьем, над окопами ополченцев сизыми холодными волнами, срывал с редких берез, росших по обрыву берега, последнюю листву. Заставлял людей жаться к земле и меньше смотреть за реку, где вот уже несколько часов стояла необычная тишина. Казалось, даже дождь и порывы ветра не рождали там никаких звуков, и тоже таили ожидание.

Мотовилов не выпускал из рук бинокля. Смотрел и смотрел за реку, в поле, на кромку леса вдали и вытекающий им навстречу узкий ручей раскисшего проселка.

– Гляньте-ка, товарищ старший лейтенант, – окликнул его часовой, – человек какой-то идет. Вон, со стороны дворов.

Человек шел по жнивью, держа прямо на позиции роты.

– Кто-то, видать, из местных.

Мотовилов вскинул бинокль. Точно, кто-то из деревенских.

– Разведчики, в гриву-душу их… Только по хлевам да чуланам и шоркали…

Человек, как видно, был не простой прохожий. Не доходя шагов тридцати до крайнего окопа, он изменил направление движение и, словно угадывая, кто тут командир и где его искать, повернул к НП Мотовилова.

– Ну, здорово, ротный. – И незнакомец, шумно потягивая толстую самокрутку, присел на корточки возле их окопа, прищурился от секущего по щекам дождя.

– Здорово-то здорово. Только кто ты такой и откуда знаешь, что я ротный и что нас тут рота?

– Не батальон же. На батальон вы не тянете. Для взвода – многовато. Да и ты, старшой, не в майорах ходишь. И даже не в капитанах. – И незнакомец кивнул самокруткой, зажатой, словно в тисках, в прокуренных пальцах, на петлицы Мотовилова.

Мотовилову будто со стрехи за шиворот потекло от этих слов незнакомца. Часовой, понимая ситуацию по-своему, перехватил винтовку на руку и качнул штыком.

– Отставить, – махнул ему Мотовилов. – А ты, уважаемый, не знаю, как тебя звать-величать, раз такой сообразительный, доложи-ка по форме: кто такой, откуда и по какой надобности к нам пожаловал? Не в колхоз пришел…

Незнакомец некоторое время, словно отмеряя в последний раз, смотрел на Мотовилова, потом вытащил из-за пазухи вчетверо сложенный листок и протянул его ротному:

– Что тут долго говорить. В бумаге все прописано, кто я такой. А почему здесь, скажу.

На вид незнакомцу было лет тридцать. Коренастый, в добротной крестьянской одежде. Спокойное лицо, умный взгляд, уверенный и тоже спокойный, как будто этот человек, пришедший к ним неизвестно зачем и почему, заведомо был уверен в том, что именно в нем нуждались здесь все эти люди, ковырявшие сейчас холодную землю по обрезу поля, и больше всех он, вот этот коренастый, мужиковатого вида пожилой старший лейтенант, которому по годам и по осанке впору бы быть полковником, на худой конец подполковником. А тут вот, оказывается, всего лишь ротный старший лейтенант. Старший же лейтенант тем временем внимательно осматривал чужака. Лицо ухоженное, сытое. Аккуратно подстриженная русая бородка с редкими курчавыми сединками, которые, скорее всего, указывали не на годы, а на что-то другое, чего с годами порой и не нажить.

Мотовилов развернул изрядно потертую бумажку, поморщился. Подошел младший политрук Бурман:

– Что тут такое? Кто это? Что за бумага? Документ? Его? Интересно.

– Вот, читайте, это больше по вашей части. – И Мотовилов сунул Бурману бумагу.

– «При утрате не возобновляется», – прочитал Бурман.

– Да вы не бланк читайте, а самую суть! – почему-то разозлился Мотовилов.

– Я и читаю. «Справка. Дана гражданину Коляденкову Филиппу Артемьевичу, рождения одна тысяча девятьсот девятого года. Уроженец Смоленской губернии Мосальского уезда, деревни Подолешье. Ранее не судим. Осужденному народным судом Мосальского района Смоленской области третьего марта одна тысяча девятьсот тридцать шестого года по статье…» А зачем, собственно говоря, мы сейчас это читаем? – И Бурман выразительно посмотрел на ротного поверх оптических кругляшек своих очков.

– Читайте, читайте, Овсей Исаич, тут у нас мало литературы. Читайте. Все развлечение.

– «…По статье шестьдесят первая Уголовного Кодекса РСФСР». Он, что, выходит, беглый уголовник? «…с поражением прав на два года, что по отбытии срока наказания с явкой в Мосальский райвоенкомат… Из Каргопольского лагеря НКВД освобожден пятого сентября одна тысяча девятьсот сорок первого года и избрал место жительства деревню Подолешье Мосальского района Смоленской области. Выдано на проезд до станции Сухиничи-Главные… На жительство… до первого октября одна тысяча девятьсот сорок первого года. Начальник Управления Каргоплага НКВД СССР». Далее подпись. Подпись, прошу заметить, неразборчива. Так справка уже просрочена! Данный документ, по моему мнению, не может служить документом, удостоверяющим личность этого гражданина. – И Бурман, сдернув с мясистого носа очки, метнул на освобожденного взгляд человека, облеченного властью, вполне достаточной для того, чтобы в один час решить судьбу его.

Но у ротного на вчерашнего зэка, как понял Бурман, были другие виды.

– Так, Коляденков, Филипп Артемич, освобождены вы, выходит, пятого числа сентября. Так?

– Точно так, товарищ старший лейтенант.

– И что, целый месяц в дороге?

– Вот именно! – вмешался Бурман. – Уж очень, смею заметить, подозрительно и как-то, знаете ли, невероятно. А может, уже у немцев успел побывать? И заброшен сюда, в наш тыл, со спецзаданием?

– На поезд сейчас не сесть. Так что добирался оказией. Где как. – Коляденков говорил спокойно, так говорят уверенные в своей правде и в том, что в нее поверят. – А сюда… – Он оглянулся на деревню. – Сюда забрел случайно. Землячку встретил на станции. Заговорила она по-нашему, я сразу и подошел к ней. А потом выяснилось: Настя Свириденкова, из соседней деревни. Свириденкова – это ее девичья фамилия. Сюда, в Малеево, замуж вышла. Сейчас Фролова. Муж погиб на фронте. Летом еще.

– Когда вы сюда забрели? – продолжал допрос Бурман.

– Неделю назад. Думал, переночую и дальше пойду. Выйду на Варшавку, а уж там как-нибудь… А тут загремело…

– Складно у вас, гражданин Коляденков, получается…

– Да погодите вы, Овсей Исаич! Человек не за этим пришел.

– Пришел? Как пришел? Разве его не задержали? А куда, в таком случае, смотрят дозорные?

Мотовилов послушал поле, посмотрел на Бурмана, потом на Коляденкова и сказал:

– Через час, а может, и раньше здесь будут немцы. У меня в третьем взводе некомплект. Двое заболели. Я винтовку тебе дам. Винтовка найдется. И на довольствие поставлю. Но, смотри, я тебе не лагерный вертухай, мне твой шаг влево не понадобится. Если с чистым сердцем к нам пришел, то считай, что дошел ты, Филипп Артемич, до своего Мосальска и, как полагается, призван военкоматом и определен в воинское подразделение рядовым стрелком. Винтовку-то в руках держал?

– Дело знакомое.