В двух шагах от «Рая»

Маршал снова, как полчаса назад, остро взглянул на Седого. Молча кивнул. Потом спросил:

– Никому?

– Ни одному человеку…

– Верю я в тебя, капитан… Ой как верю! Если бы все понимали так свою задачу. Давно бы войну выиграли… Людей твоих будет встречать мой адъютант.

– Спасибо, товарищ маршал.

– Слушай, что я тебя напоследок хотел спросить… Ты уж не смейся над стариком… Тебе страшно бывает, когда ты по тылам ходишь?

– Конечно… Все ведь знают, что такое гестапо. Только я бы им не дался. У меня под ремнем всегда «лимонка» да еще в чугунном чехле… Граната-неразлучница.

– И сейчас с собой?

– И сейчас.

– Покажи.

Седой достал из-за широкого ремня гранату. Маршал взял «лимонку», подержал ее на весу.

– Неразлучница… Хм… А если есть еще шанс?..

– Нельзя рисковать. Там про шанс не думаешь. Мысль одна – как бы не попасть в их руки.

– Ты прав, капитан… Такая у тебя работа. Ну прощай. Еще раз желаю удачи… и возвращения.

– Спасибо, товарищ маршал… Постараюсь выполнить задание. Ну… и вернуться.

Седой вытянулся, отдал честь и, мягко ступая по коврам, вышел из комнаты.

* * *

Не успел Седой сойти с крыльца дома, в котором остановился командующий, как попал в мощные объятия крупного усатого человека.

– Ваня! – вскрикнул Долгинцов и обнял старого друга.

– А я вот, видишь, поджидал тебя, – хитро подморгнул капитану грузный человек с полковничьими погонами. – Думаю, улетит ведь фокусник, и не увидимся.

Они подружились в начале войны. Иван Авксентьевич Шашырев был командиром дивизионной разведки, куда Седого направили для прохождения службы.

Фронтовая дружба возникает внезапно и надолго. Зачастую цементом этой дружбы является совместно пролитая кровь. Случилось так, что они дрались в одном окопе, когда дивизия попала в окружение. Потом война разбросала их по разным фронтам. И вот встреча. Шашырев носил уже чин полковника и занимал соответствующую должность, но в обращении остался прост и трогательно наивен, потащил Седого в свою комнату, достал коньяк, консервы.

– Как я рад, что ты жив, Андрюша… – бубнил он, разливая коньяк. – Много слышал о тебе и все думал: до коих пор он будет ходить по лезвию ножа?

– До сих, – улыбнулся Седой, – до конца войны, Ваня.

– Ну и бросает тебя. Два дня назад еще ведь в Польше был.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, брат. Знаю и то, что за тобой самолет посылали в тыл к немцам. Такой ты у нас достославный, Андрюша.

В тот же день, под вечер, Седой попросил подобрать ему разведчика в группу – для полного комплекта не хватало одного человека.

Утром Шашырев сам пришел к разведчикам в «Логово».

– Едва нашел твое убежище, – недовольно проворчал Шашырев, здороваясь с Седым.

– А ты хотел, чтобы его знал каждый ездовой, Ваня? Абвер не дремлет… Уверен – и здесь у него своя пара глаз.

– Выходит, наши контрразведчики зря хлеб едят?

– Выходит… Группы-то не вернулись. И на связь не вышли.

– Да, конечно…

– Ну что, Иван… кого отдашь из своих золотых запасов?

Шашырев усмехнулся и, глядя куда-то в сторону, неуверенно сказал:

– Есть тут у меня один парень. Из бывших лейтенантов. Профессионал… Может все… Только вот с характером у него, да и с дисциплиной нелады. Не то чтобы псих, но и… одним словом, сгоревший человек. Немца живого видеть не может. А так, если характер отбросить, самый твой человек. Узнает, куда идете, умолять будет взять с собой.

– А этого пока никто не знает, и ты тоже, Иван Авксентьич.

– Конечно, конечно… Но ты все же его посмотри. Из твоих ребят его никто не возьмет. Пулеметчик – поискать надо. Знает немецкий…

– Зовут как?

– Щеколда. А проще – Саша Чиликин…

– Ну что ж, идем смотреть Щеколду. Кстати, за что такая кличка?

– А он и есть щеколда. Если руками что схватит – все. Считай, намертво.

Чиликина они отыскали на краю села. Он сидя бросал ножи в дерево, три из них уже торчали в стволе одинокой сосны.

Щеколда лениво и, как показалось Седому, неохотно поднялся с пня, на котором сидел.

Это был медлительный широкоплечий крепыш с мощным торсом и огромными, сильными руками.

Седой понял всю справедливость клички.

– Сержант Чиликин, – доложил Щеколда.

– Тренируетесь? – дружески спросил Седой.

– Не-е… балуюсь…