Кулай – остров несвободы

На нём деткой рукой, большими буквами написано: «Разрешение».

Мне бы взять да и окрестить. Пусть несовершеннолетняя, пусть взгрели бы меня. Могли и в епархию нажаловаться. Ну и что? Дальше Ватисса владыка не отправил быт. Да и понял всё. Мог отругать при свидетелях, потом наедине сказать: «Должен был я отреагировать, а ты правильно сделал». Я снова отправил Алису за разрешением:

– Мама или папа должны написать.

Мама, как потом узнал, беспутная. В школе русский и литературу преподавала. По натуре из блудливых. С мужем на этой почве разошлись, после этого понеслось – с одним сойдётся, поживёт, разбегутся, следом другой появится. В деревне всё на виду. Одно время едва не шведской семьёй жила с двумя мужиками. Обращалась к ней Алиса за разрешением креститься или нет – не знаю, но больше ко мне не приходила. По сей день корю себя – не окрестил ребёнка.

Воскресная школа

– Детки были очень хорошие, – подключается к разговору монахиня. – Родители, бывало, беспутные, а детки хорошие. Перед Рождеством наряжали ёлку в храме. Допоздна провозились. Выходим на крыльцо, небо звёздное. Полюбовались. Вон, говорю, Большая Медведица, а там Северная звезда. Начала рассказывать про Вифлемскую звезду, как засверкала она в таком же бархатно тёмном небе необыкновенным светом, привлекая внимание пастухв. Дошли до средины дороги, Маринка Некрасова руку в карман сунула, растерянным голосом говорит:

– Матушка, – а я варежку в церкви забыла.

– Может, – спрашиваю, – по дороге потеряла?

Жмёт плечиками:

– Не знаю.

Не холодно в тот вечер, градусов десять.

– Ищи, – говорю, – по всем карманам. Смотри, вдруг дырка в подкладке, туда провалилась.

Ребятишки давай помогать. Все карманы у неё обшарили. Нет. Надо возвращаться. Шеренгой выстроились на дороге, идём под ноги смотрим. Подошли к храму, а он открытый. Оставили дверь незапертой. У меня похолодело на сердце. Были в селе хулиганы, могли залезть, нагадить. Мы на звёзды залюбовались, я, тетеря, забыла про замок. Достала ключи, начала закрывать, Маринка радостно воскликнула:

– Матушка, нашла варежку!

Если бы не эта пропажа, оставили церковь открытой.

Марина нашла варежку в кармане.

Для них это было чудом. Из ряда вон. Все вместе искали варежку, во всех карманах Марины. И вдруг она в кармане. Несколько дней только и разговоров было о варежке, пропавшей и чудесным образом снова оказавшейся в кармане.

В тот год они тайком от меня вертеп слепили. Договорились между, пришли и слепили во дворе церкви. В день перед Рождеством прихожу в церковь, а во дворе вертеп. Да так старательно сделали. И коровка, и две овечки, святое семейство…

Оля Петрова хорошо лепила, она заводилой была, когда делали вертеп. А весной она повесилась.

В тот вечер пришла в церковь, принесла рисунок. Три девушки за столом… В манере Модильяни, тонкие линии, шеи длинные. На столе перед девушками блюдо с монетами. В воскресной школе двое хорошо рисовали – Вова Новичков и Оля. Мальчик как мальчик, по вдохновению, десять раз напомню, может, вообще не сделать, Оля – надёжная. Мы рукописный журнал выпускали. Я сразу отказалась от компьютерных картинок. Дети пусть и сельские, а продвинутые: давайте, говорят, из интернета будем брать. Нет, говорю, лучше сами, так интереснее. В церкви завели ящик для вопросов. В журнале на них отвечали. Про святых писали, о церковных праздниках. Помню, Оля нарисовала преподобного Герасима со львом. Лев грустный-грустный, это когда он осла прокараулил, а караванщики укради животинку, что бесхозно паслась. Преподобный Герасим посчитал, лев проголодавшись, ничего умнее не придумал, как животинкой голод утолить.