Беглый дедушка

Вот так, совершенно неромантично, мы и прошагали наши скудные лесопосадки, на что у нас ушло примерно двадцать минут. На краю лесопосадок располагалось городское кладбище.

– Может, обойдём? – осторожно предложил Матрас, – Или, хотя бы, перекусим? Вечереет…

Матрас не прочёл так много хороших книжек, как я, он у нас больше по фильмам специалист. Поэтому спрашивает, как правило, он, а отвечаю почти всегда я.

Да, вокруг вечерело, как будто на экране убавляли яркость. Хотя нет, нет так. В реальности вечереет куда круче! Цвета на небе не тускнеют, они меняются: светло-голубой становится тёмно-голубым, а синий начинает переходить в почти чёрный. И переходит, переходит так плавно, будто небу неохота чернеть. И вот оно почернеет – а как же облака найдут дорогу домой?

Иногда облака, не нашедшие дороги домой, мрачнеют и становятся тучами, сталкиваются друг с другом, высекая молнии и пуская на землю дождь. Люди тогда суетятся, спешат под крышу – ах, как рано потемнело сегодня, да ещё и дождь, надо же.

И если бы только так вечерело. Вот сегодня ещё и ветер утих. Уж повечерело, так повечерело. Птицы тоже затихли, и даже…

– Бежим! – вдруг крикнул Матрас, и мы понеслись.

– Куда? – спросил я у спины бегущего впереди Матраса, но спина не ответила.

Впереди было кладбище, туда мы все и летели, сначала Матрас, потом мы с рюкзачком. Когда Матрас крикнул своё «Бежим!», оно прозвучало так испуганно и так честно, что я просто понёсся за ним, и всё. Так вопят, когда сверху летит кирпич, или сбоку летит старшеклассник, или снизу летит асфальт, вернее, это ты на него летишь, но тут уж всё равно.

Влетели мы на кладбище, и только там я услышал сзади:

– Эй, парни, а ну-ка стойте! Остановитесь!

– Полиция! – заорал Матрас, – Бежим!

– Стоим, – сказал я и остановился.

Мне было так нехорошо, «мягко говоря», что бежать я не мог. Встал, нагнулся, схватил руками коленки, чтобы не убежали дальше без меня. Сердце тоже хотело дальше бежать, я слышал его. Помотал головой, не соглашаясь с сердцем, потом кое-как оглянулся. Возле входа на кладбище стоял полицейский автомобиль, от него шли в нашу сторону двое полицейских.

– Матрас, – сказал я, – ты фильмов насмотрелся. Мы что – бандиты? Зачем нам от них бегать?

– Щас получим, – заскулил Матрас, – каранти-ин!

Я распрямился, потому что стоять, согнувшись, мне стало совсем плохо. Надо же, а я думал, что я круче, чем я.

До полицейских было метров сто, а может двести, или весь километр, то есть целых тысяча метров. Полицейские спокойно шли в нашу сторону.

«Ясное дело», как говорит Матрасов отец, у Матраса рефлекс. Рефлекс – это когда Матрас сначала что-то делает, а только потом думает. И сейчас он от полиции побежал, потому что рефлекс. Я сразу про его отца подумал. Пугало прямо какое-то, а не отец. Наверняка, Матрас испугался грядущего леща, потому и побежал.

По-моему, что-то у Матраса в башке не так, подумал я, но сказать не успел.

– Ты как хочешь, – сказал Матрас, – а леща мне сегодня совсем неохота. Бежим!

И мы вновь побежали.

– Эй! – крикнул я снова в спину Матраса, – Да не бойся ты так, ничего тебе батя не сделает.

– Дурак, – обернулся Матрас на бегу, – я не боюсь. У него сердце, понимаешь. Мы его бережём с мамой.

Выходило так, что мы убежали, чтобы не расстраивать Матрасова батю, потому что у него сердце.

Я бежал, и плакал, потому что у моего отца тоже, наверное, было сердце. Или сосуды, или лёгкие… мама никогда не рассказывала. И полиции не расскажешь, когда догонят, что у отца друга сердце, вы, дяденьки, нас отпустите, или вообще не ловите. Так и захотелось остановиться, обернуться и крикнуть:

– Сердце! У нас сердце у отцов, не подходите! У Матрасова болит, а у моего было.

Кстати, а откуда я взял, что за нами вообще бегут? Я это подумал, но сказать не успел, потому что меня опередил Матрас.

– Разбегаемся, – сказал Матрас, тяжело дыша, и это было, наверное, правильно.

А может, и неправильно. Мы тогда, как в кино, шлёпнули друг друга ладонями по ладоням, это вроде как такое скоростное рукопожатие у крутых ребят, и Матрас понёсся налево, а я направо.

Глава 5

Бежал я лишь потому, что Матрас мне друг. Был бы сам – не бежал бы. А сейчас бежал, бежал, как маленький. Мимо крестов, оград, мимо памятников бежал. Бежал весело, как на уроке физкультуры, не замечая, так сказать, окрестностей. Странно, мне никогда не было здесь страшно, среди крестов. Это вообще не страшная история.

Это забавная история. Потому что, когда я остановился и обернулся, то никого там не было. Никаких полицейских, и никакого, разумеется, Матраса.

На всякий случай я свернул с дороги, присел за памятник и набрал Матраса, но его телефон был отключен. Уж не знаю, что там произошло, но мне почему-то показалось, что ничего особенного. Что друг благополучно сбежал, а вот я сижу теперь здесь, на краю вселенной, загнанный нелепой трусостью в угол, как крыса в подвале, и, похоже, скоро начну замерзать. Потому что апрель апрелем, но вечера пока что холодные. Я Матрасу не обещал, да и сам не догадывался, что ближе к закату похолодает.

Тогда я, нисколько не мучаясь совестью, встал и через пару минут ходьбы оказался за пределами этого, не самого весёлого, но и не страшного, места. Вообще, эти слова – «весёлый» и «страшный», они ведь не антонимы. Оглянулся ещё раз, достал из рюкзачка бутерброд и съел. Вот так, а Матрас пусть дома кушает. Небось, уже в подъезд залетел… нет, не залетел, ещё сидит в кустах с другой стороны кладбища, трясётся от страха. Мне трястись нечего, я лучше вперёд пошагаю, из упрямства, из «юношеского максимализма».

У вас такое есть – юношеский максимализм? Мама говорит, что у меня уже есть. И еще говорит, что я рано «возрос», и в моем развитии начинается этап крушения идеалов. Наверное, она права, потому что я и сам иногда удивляюсь – ради чего я творю непонятные вещи? И что будет, когда мой юношеский максимализм вырастет, и станет взрослым максимализмом?

– Мама, – спросил я однажды, – а у тебя уже взрослый максимализм?

– У меня вообще нет максимализма, – ответила мама, – Я реалист. Взрослый реалист со своим взрослым реализмом.

Порассуждав логически, я тогда понял, что у меня был раньше детский реализм, который вырос в юношеский максимализм, а потом станет ещё чем-нибудь. Но об этом я пока не знаю. Потом узнаю, когда совсем вырасту.

Съев бутерброд – два, если честно – я взял, да и пошёл снова направо, в обход. Как сказали бы взрослые – меня «чёрт дернул». Не знаю, вроде меня никто не дёргал, особенно тот, кого нет. Надо было назад идти, да поскорее, потому что наверняка никакой полиции там уже не было, а дорога гораздо короче. Но уже не просто вечерело, а стало почти темно, ну а топать в темноте через…

Ладно, пошёл я направо, подпрыгивая, чтобы не замерзнуть. Судьба неуклонно приближала меня к моему будущему деду. Ах, как красиво сказал! Судьба – это то, что стремится вернуть тебя на правильный путь. Так мама говорила. А потом ещё сказала, что неправильных путей нет, и что вообще нет никакой неправильности. Вот этих слов я вообще не понял, или понял неправильно, по-детски. Короче говоря, обойти деда было невозможно.

Я и не обошёл. Впереди, чуть-чуть слева обнаружилась избушка, почти на курьих ножках, старая развалюшка из мультика про добрую деревенскую бабушку, и её дедушку, и их собачонку. И кошку. А воздух уже настолько остыл, что холодно стало даже внутри меня. Бутерброды ещё оставались, но до моего дома, как я подсчитал, идти было ещё часа полтора.

И тогда чёрт, который меня дёргает, почти открыто сказал:

– Ты же хотел приключений? Вот тебе приключение! И это тебе не от своей же родной полиции бегать, которая на наши налоги живёт.

Про налоги это Матросов батя сказал, но мы с Матрасом не поняли, что это. Дух захватывает, как подумаешь, сколько же ещё надо узнать, чтобы стать взрослым.

Заброшенный дом – вот настоящее приключение! Я дёрнулся, как запертый в клетку осел в зоопарке, подкинул на спине рюкзачок – вроде ещё не пустой, и нагло отворил калитку.

Кстати, я только что соврал, потому что никакой калитки и не было. От неё остались только ржавые петли, висевшие на трухлявом столбике. Это напоминало киношные надписи, вроде «Не топтать! Место преступления!». Ни забора, ни малейшей преграды нету на самом деле – но все останавливаются перед надписью, и не топчут это место. На своем месте топчутся, как регулировщик на дороге, когда светофор поломался. А ещё я заметил, что когда проходишь по школьному коридору, то возле надписи «Директор школы» дыхание изменяется, и шаг становится длиннее, чтобы скорее это место пройти. Ну вот как, как так получается?

Отворил я ржавые петли и зашёл в поросший травой дворик. По траве давно никто не ходил, это, как говорил Матросов батя, ежу понятно. Мы тогда ещё спросили его: а откуда он знает, что ежу понятно, а что непонятно? А он так на нас посмотрел, мол, маленькие вы ещё, раз такие простые вещи спрашиваете, это ведь даже ежу понятно.

Прошёл я по густой траве прямо к дому. Думал сначала вокруг обойти, но ноги сами понесли меня к дверям. Мама говорила, что в жизни надо сперва делать главное, а потом остальное. Причём, может так оказаться, что остальное делать и не придётся. Не знаю, как я весь, а вот ноги мои это запомнили, и сами понесли меня внутрь главного, то есть дома.

Доставив меня к самой двери, ноги остановились. Дальше сам, сказали ноги. Это означало, что надо сперва подумать, а потом делать. Но я так пока не умею. Вдобавок у меня юношеский максимализм, я перед закрытой дверью толком не научился ещё останавливаться, я ведь ещё не взрослый. Толкнул я дверь – а она не толкается. Я на себя потянул, она и открылась. И тогда, как к книжке, на меня накинулся запах.