Памятник

– Из Москвы

– Ну, осмотрелись? Что же вам ещё показать?

– Да мы вроде всё уже изучили – медленно, собираясь с мыслями, проговорил Алексей – Вопрос у нас есть – не знаем, как удобнее спросить.

– Смелее, молодой человек. – мне бы вот уже стало неудобно на месте Алексея

Ему, наверное, тоже:

– За молодого человека, конечно, отдельное спасибо – разговор с Ксенией уверенно заходил в бесперспективное русло – Вы тоже восхитительно выглядите.

– Благодарю, у нас на Дону воздух – почувствовали, наверное. Мне следует спросить, сколько вам на самом деле лет?

– Сорок два.

– Что ж, надо признать: вы прекрасно сохранились.

– Благодарствуйте. У нас в Москве пища богата консервантами.

Вдруг поняв, что вязнет в бессмысленной пикировке, Алексей решил двигать напрямик:

– Памятник. Который снесли. Нам сказали, вы единственная, кто пытался его сохранить.

– Кто же сказал? Гришка?

– Поразительно! С первого раза угадали!

– Да не сложно.

– Но почему?

– Почему всем было наплевать или почему я дергалась? – поджав губы, он жгла Алексея исподлобья, так что Аркадий старался даже в её сторону не смотреть.

– Ну про остальных мне более-менее понятно всё – хмыкнул Алексей. – свою историю расскажете?

Ксения грустно улыбнулась уголками губ и с шумный вздохом развернулась приглашая нас последовать:

– Да вот же она смотрите.

В углу, на стене, в простенькой рамке висела та самая фотография, но не совсем. Знакомый ракурс, разворот плеч, прямой взгляд, унаследованный в точности.

Аркадий с Алексеем переглянулись и опять уставились на хозяйку вопросительно.

– Василий Ермаков. Восьмая кавалерийская дивизия червонного казачества. Первая конная армия Семена Михайловича Буденного. – звонко доложила, уже не как экскурсовод.

– Когда приехали место под памятник смотреть, карточку увидели и всё само собой решилось. – вздохнула – Ну а когда в девяностых начали Мелеховский устанавливать, буденновец мой стал неудобен, значит. Но, может, и устоял бы если б не этот особист из Москвы.

– Резников? – перебил дотошный Аркадий.

– Да, Резник, большой оказался "почитатель творчества" Михаила Александровича. Та ещё мразь.

Помолчали.

– Так вот просто взяли и снесли? – уже на выходе спросил Алексей.

– Написали: в аварийном состоянии

И тут Алёша выдал! За ним и раньше водилось – способный, чего уж, мальчик. Однако, всякий раз врасплох, что называется. Вот и сейчас:

– Ксения Васильевна, – ни с того ни с сего начал Алексей, – а меня ведь любимая девушка предала. – Говорил он медленно, нажимая на первые буквы, как бы заикаясь слегка.

Ермакова просверлила его недоуменным взглядом, но промолчала, – вроде ждала продолжения. Ну да, а что вы хотели, чтобы она ему подмигнула, мол, – добро пожаловать в клуб?

– Изменила с лучшим другом, можно сказать… Лет десять уже как… А забыть её не могу! И простить не могу!

Никто опять не решился нарушить трагический монолог, и Алексей уже в полный рост подминал мизансцену:

– Мы вот смотрим все эти свидетельства… – Он порывисто приобнял одной рукой Аркадия, видимо, в качестве иллюстрации «мы», от чего тот невольно вздрогнул.

– А между тем, доходит до нас самый главный, самый пронзительный ужас войны? Это ведь не смерть, как таковая! К смертям увы привыкают, и они уже не кажутся столь ужасными. Куда ужаснее упущенные минуты жизни! Сегодня ты мог поговорить с человеком, сказать о любви своей – признаться, или прощения попросить, а может наоборот – дать всего лишь возможность попросить прощения… И да, простить! Но не сделал из-за какой-то своей обиженной, ущемленной – мелкой по сути, но раздутой так, что она, мать его, солнце заслоняет… – Он постучал себя в область грудной клетки и в глазах блеснуло влажным – Гордыни – выдохнул сорвавшимся вдруг голосом. А завтра – бац – нет человека – война! И с чем тебе жить нехилый остаток твоей никчемной жизни? – С гордыней?.. – Алёша по-детски всхлипнул и замолчал.

Ни один мускул не дрогнул на строгом лице К.В. Ермаковой – Аркадию верю, он к деталям очень внимателен. Ни слова. Не покривил, похоже, дядя Гриша против правды.

– Прикинь, а под конец натурально заплакал – Аркадий мне пересказывал, от удивления похоже забыв, что междометий сих не могло присутствовать в лексиконе тов. Бабеля.

– Может мы про Алексея Георгиевича чего-то не знаем? – Я или произнес, или подумал всего лишь – не помню, поскольку Аркадий по обыкновению не ответил.

Вынырнули на воздух – уже смеркалось. Алексей оглянулся. Провожать никто не вышел. В глубине темного окна, в углу, где висела фотография Ермакова старшего, заметил сгорбившуюся, но всё ещё очень стройную высокую фигуру. И вроде бы даже плечи у неё так и ходили. Хотя я думаю, Лёха прихвастнул.

Аркадий пристально и по обыкновению молча глядел на Алексея, без следов недавней драмы и слёз.

– Ну что, Аркаш? Так надо было!

Аркадий молча протянул ему телефон.

На фото рядом два памятника, похожих как две капли воды, точнее один и тот же, но не совсем.

– Сколько отличий найти?

Аркадий ткнул пальцем.

– Вот как! Выходит, бульдозер не потребовался!

– Да уж! Символично.

– Но не удивил, Аркаш! Сам же сказывал – переобувались казачки из красного в белое и обратно. Памятник чем хуже?

– Мда, заменили головной убор, значит, вместе с головой!