Собрание сочинений. Том 1. Орда. Куликово поле. Суровый век. Цари и самозванцы. Грозный всадник. Небывалое бывает. Великая Екатерина

Укрепив свою власть, Шуйские и вовсе перестали считаться с мнением Ивана. Однажды другой князь из рода Шуйских, Андрей, будучи в хмельном состоянии, даже руку пытался поднять на молодого князя.

Не думали бояре, что подросток князь неожиданно проявит крутой характер. Терпел, терпел Иван. И вдруг… Случилось это из-за Федора Воронцова. Приблизил к себе Иван боярина Федора Воронцова. Милым он оказался ему человеком.

Видят Шуйские, молодой Иван все время рядом с Воронцовым держится. При разговорах с другими все о Федоре Воронцове говорит.

И умен Воронцов. И красив Воронцов.

И характер – не злой, а ласковый.

Заволновались Шуйские. А вдруг из-за такого к нему внимания Федор Воронцов силу большую приобретет в государстве. Решили отдалить Воронцова от великого князя. Даже пытались его убить. Иван заступился за любимого человека. Неохотно отступили Шуйские. Убить Воронцова не убили. Однако все же сослали подальше от Москвы, от Ивана на Волгу в город Кострому.

Случай с Воронцовым и оказался для Шуйских роковым. Не отступил Иван, не смирился с их решением. Кликнул к себе псарей. Приказал схватить ставшего к тому времени самым могущественным из всех Шуйских, Андрея Шуйского.

– Не сметь! – кричал князь. – Я Шуйский.

Не послушались псари. Выполнили Иванов приказ: забили до смерти князя Андрея Шуйского.

Задумались бояре. Поняли: время приходит грозное.

Было великому князю Ивану IV в ту пору тринадцать лет.

Сатана

Отправилась как-то бабка Марефа к бабке Арине в гости. Заболела бабка Арина – в пояснице, в костях ломило. Несла ей бабка Марефа квас, пироги и сбитень. Прошла вдоль улицы, обогнула часовенку на бугре, вошла в проулок – и вдруг… Смотрит бабка: что-то в белом саване верстой немереной на нее движется. Неземное что-то ступает. Неведанное.

Вскрикнула, ойкнула бабка. От страха на землю подкошенным колосом рухнула.

Переступило чудище через бабку. Дальше пошло верстой.

Отлежалась, вскочила бабка Марефа. Мчала домой, как молодая.

– Сатана! Сатана! – кричала.

Возвращался как-то кузнец Кузьма Веревка домой от дружка своего, Басарги Подковы. Хорошее настроение у Кузьмы. Долго сидели они с приятелем. О жизни, о прошлом, о будущем говорили. Угощал Басарга Кузьму медовым настоем. Хорош настой у Басарги Подковы.

Шел Кузьма, и вдруг… Смотрит: что-то в саване белом верстой немереной на него движется. Замер Кузьма от страха. Неземное ступает что-то. Неведанное.

Поравнялось загадочное с кузнецом. Задело саваном. Чем-то стукнуло по голове. Рухнул Кузьма на землю.

Переступило чудище через Кузьму, дальше пошло верстой.

Отлежался Кузьма. Поднялся. Мчал рысаком под родную крышу.

– Сатана! Сатана! – кричал.

Разнеслось по Москве, по домам, по площадям, по улицам:

– Сатана! Сатана явился!

Отважные оружейные мастера из пушечной слободы решили схватить сатану.

Поймали. Потянули за белый саван. Слетел саван. Под ним ходули. На ходулях – великий князь.

Пали ниц перед ним мастера. Лежат. Удалился великий князь. Поднялись мастера. Переглянулись. Перекрестились. Кто-то сказал:

– Свят, свят.

А затем все вместе – зло и решительно:

– Сатана.

Продолжаются Ивановы увлечения. То пронесется он с ватагой дружков-приятелей верхом на конях по московским улицам. Берегись в такие минуты городской народ. Зазеваешься – под копыта, под конские взмахи ляжешь.

То ворвется с той же ватагой на торжище. Миг – и разбой на торжище. Полетела с прилавков мясная и огородная снедь. От побитых горшков и посудин – черепки и гора осколков.

Привыкли московские жители к забавам великокняжеским:

– Сатана!

Великий князь говорить будет

Боярин Афанасий Бутурлин имел острый и злой язык. Не может Бутурлин удержаться, чтобы не сказать о ком-нибудь нехорошего или колючего слова.

Еще когда Шуйские были в силе, «Разбойники!» – называл всех Шуйских.

Нелучшие слова говорил и о князе Бельском.

– И этот – разбойник. Вурдалак! Встретишься с ним на большой дороге – без ножа зарежет.

Великую княгиню Елену Глинскую, мать Ивана IV, и ту и хитрой лисой, и змеей называл. Даже про молодого великого князя, случалось, не удержится – недоброе бросит. Правда, не громко, не вслух. А лишь при надежных, доверенных людях.

– Послал нам Господь звереныша.

А еще любил боярин Бутурлин при любом разговоре всегда первым выпрыгнуть, по любому поводу свое мнение первым высказать. Другие бояре только еще прикидывают, что бы сказать, а он тут как тут – готовы слова бутурлинские. Вот и великого князя повадился боярин перебивать.

Посмотрел на него однажды косо великий князь Иван. Посмотрел второй раз косо. Что-то, видать, в уме отметил.

Нужно сказать, что боярин Афанасий Бутурлин таким был не один. И другие бояре наперед великого князя лезли. И у этих свои советы, свои мнения. Едва поспевает молодой князь крутить головой налево, направо. Советы и наветы то одного, то другого боярина слушать.

В 1545 году великому князю Ивану исполнилось пятнадцать лет. По порядкам того времени это считалось совершеннолетием.

В Кремле торжественно отмечался день рождения Ивана IV. Зашел разговор о делах государственных. Не удержался боярин Афанасий Бутурлин, по старой привычке и здесь первым сунулся.

Грозно посмотрел на него великий князь. Не заметил этого Бутурлин. Ведет себя, как глухарь на току, – ничего не видит, ничего не слышит. Словами своими, всякими советами и наставлениями упивается.

Нахмурились Ивановы брови. Хоть и юн, а глаза свинцом налились.

На следующий день великий князь Иван вызвал своих приближенных и приказал отрезать язык боярину Бутурлину. Узнали другие бояре. Притихли. Ясно: не им теперь лезть с речами, с советами.