За двумя стенами

Наконец, пробравшись сквозь какие-то, наспех сооруженные заграждения, машина влетела на взлетную полосу и порулила к штабному домику.

Навстречу выбежал какой-то дежуривший офицер и принялся докладывать, но Жуков резким взмахом руки остановил его и зашел в здание.

В комнате было душно и накурено, отчего в горле аж запершило.

Все присутствующие встали, а командир полка доложил.

Жуков снова перебил доклад рукой и сказал:

– Где летчик и самолет?

– Там, на взлетке, – отвечал быстро тот, одевая на голову фуражку, как бы предлагая самого себя в проводники.

– Не надо, – остановил снова Главнокомандующий, – сам найду, – продолжил он и шагнул из комнаты на улицу, на пороге чуть не столкнувшись со своим водителем.

– Ты чего здесь толкаешься? – строго спросил маршал.

– Я хотел узнать, – начал оправдываться солдат, – где ждать.

– Жди здесь, через день буду, – кратко ответил тот, ускоряя свой шаг и направляясь к одиноко рокотавшему над полем самолету.

– Есть, – ответил повеселевший почему-то шофер, отходя к своему автомобилю.

Жуков знал причину такой радости. Находясь здесь, среди других солдат, он мог по праву считать себя героем, так как возил "самого..!", которого в ту пору считали, действительно, чуть ли не за главного в государстве.

Даже наркому обороны меньше уделялось значения, нежели ему. Оно и понятно: Жуков здесь, а нарком где-то там, за двумя стенами, в подземных галереях Кремля.

А, как известно, всем ближе то, что рядом. Потому, его любили и уважали, невзирая на все его выходки и даже изредка частичное чванство.

Жуков подошел вплотную к самолету и постучал кулаком по крылу.

Летчик не прореагировал. Тогда он влез на него и заорал, что есть силы, преодолевая шум вращающихся винтов.

– Эй, ты что, оглох там, что ли? – и снова постучал, но теперь уже по кабине.

Пилот, очевидно, услышал и, отодвинув внутреннюю часть колпака, попытался вылезть из кабины.

– Сиди, – закричал маршал и принялся открывать заднее место штурмана.

Летчик все ж вылез из кабины и помог ему в этом.

Главнокомандующий занял свое место и, строго указав на северо-восток, произнес:

– В Москву.

– Есть, – ответил летчик, прикладывая руку к своему шлему и бросаясь к рукояти штурвала.

Спустя минуту самолет уже выруливал на взлетную полосу, а еще минут через пять он спокойно летел в облаках, оставляя за собой пелену ярко-белых вспышек и густые тучи сизого дыма, кружившегося над весенним полем аэродрома.

Маршал сидел в кабине и, молча, созерцал всю эту картину. Он не любил летать вот так, сидя запертым где-то сзади, но что поделать, когда этого требовало время.

И сейчас маршал мечтал о том, как бы скорее ему преодолеть все те километры и оказаться снова на земле.

В воздухе он чувствовал себя несколько раздавленным и беспомощным, нежели в какой другой обстановке. Даже на корабле ему было лучше. Но делать нечего, приходилоcь терпеть и все преодолевать, невзирая на тяготы и лишения.

В то же время чувство полета придавало его уму новую свежесть, и он за время таких путешествий мог спокойно обнаружить в себе что-то новое или обдумать какое предложение, сделанное кем-либо накануне или непосредственно перед взлетом.

Так было и сейчас.

Не успел самолет уйти дальше от тех злополучных разрывов, как его мысли заработали и начали прощупывать холодную подступь какого-то утреннего вездесущего зла.

Вначале Жукову показалось, что его вызов в Москву просто прихоть Верховного или желание увидеть лично и толком узнать обстановку, но сейчас, попытавшись восстановить в памяти детали одного ранее состоявшегося разговора, маршал вдруг подумал, что такое желание возникло не случайно.

Скорее всего, партийный аппарат вновь нуждался в очистке своих рядов, но тогда, зачем лететь куда-то в Москву, когда можно решить вопрос прямо на месте…Нет. Что-то здесь не то. Здесь что-то другое. Но вот что, хотелось бы знать заранее.

Долгие годы общения со Сталиным научили его быть осторожным в своих высказываниях и думах. И дело было вовсе не в боязни чего-то, а совершенно в ином, хотя внешне относящееся к тому же.

Жуков боялся быть недопонятым остальными. Но особенно он боялся показаться таким Верховному.

Еще задолго до того, как Сталин стал таким, как сейчас, у них состоялась одна из довольно неприятных бесед и, в первую очередь, конечно же, для него самого.

Сталин обвинил его в двурушничестве, прямо указав на связи с псевдокоммунистами и либерально настроенными гражданами.

Тогда, Жукову помог случай. Его спас сослуживец, давший показания супротив самого главного начальника НКВД и обрисовав картину всего происходящего на свету.

Сталин поверил. И поверил, конечно же, не за просто так. Он разыскал всех и вся и почти сделал очную ставку.

После того случая подобного не повторялось. Сталин, внешне якобы убедившись в его благонадежности, не обращал внимания на разного рода наветы, поклепы и просто болтовню.

– Так что же сейчас произошло? – думал Георгий Константинович, – неужто, кто осмелился именно сейчас предъявить какое-то ложное обвинение? И кому? Ему, Главнокомандующему, маршалу, удостоенному многих наград, в том числе и Героя, и т.д. и т.п. Что ж, возможно. В нашей стране заведомо ясно, что именно это возможно всегда. Не это ли та, утерянная ранее нить, что разостлалась сквозь время между ним и какими-то другими людьми. Отчуждение. Вот, что способствует разрыву.

Так за кого же он воюет? Может, и впрямь за самого себя или за того же Гитлера, посылая ему навстречу все новые и новые войска? Нет. Все это не то. Так что же? Может, кому пришло в голову, что Жуков исподволь ведет опасную игру, покоряя землю пядь за пядью и версту за верстой. А, воюя, обретает и авторитет. Не этого ли боится сам …?