Полный курс лекций по русской истории

Более культа видимой природы у русских славян был развит культ предков, связанный с родовым бытом. Родоначальник, давно умерший, обоготворялся и считался как бы живым покровителем своего потомства. Его звали родом, щуром (отсюда наше слово пращур) и приносили ему жертвы. Прародительницы рода назывались рожаницами и так же почитались, как и род. С падением родовых связей, когда семьи обособлялись в отдельных дворах, место рода заступил семейный предок – дедушка домовой, покровитель своего двора, невидимо управляющий ходом его хозяйства. Вера в загробную жизнь, проникавшая весь этот культ предков, сказывалась и в том веровании, что души умерших будто бы бродили по земле и населяли поля, леса и воды (русалки). Веря в существование таинственных хозяев человеческих жилищ, славянин искал таких же хозяев жилищ, в лесу (лешие), в воде (водяные). Вся природа казалась ему одухотворенной и живой. Он вступал с ней в общение, хотел участвовать в тех переменах, которые совершались в природе, и сопровождал эти перемены различными обрядами. Так создался круг языческих праздников, связанных с почитанием природы и с культом предков.

Наблюдая правильную смену лета зимою, а зимы летом, видя как бы уход солнца и тепла к зиме и их возвращение к лету, славяне приветствовали „поворот солнца на лето“ особым праздником – колядою (от латинского calendae; другое название этого праздника „овсень“ – от „о-весень“). За этим праздником следовали другие в честь того же солнца – проводы зимы, встреча весны („красная горка“), проводы лета (праздник „купалы“). Одновременно шли праздники и в воспоминание об умерших, носившие общее название тризн. Была весенняя тризна по предкам – „радуница“, был летний праздник „русалий“, такого же поминального характера. Обряды, сопровождавшие языческие праздники, пережили самое язычество. Они удержались в народе даже до нашего времени и были приурочены к праздникам христианского календаря: коляда – к Святкам, проводы зимы – к масленице, красная горка и радуница – к Святой и Фоминой неделям, „купала“ и русалий – к Иванову дню.

Христианство на Руси до крещения князя Владимира. Не достигшее большого развития и не имевшее внутренней крепости языческое миросозерцание наших предков должно было легко уступать посторонним религиозным влияниям. Если славяне легко примешивали к своим суевериям суеверия диких финнов и подпадали влиянию финских шаманов – „волхвов“ и „кудесников“, – то тем более должна была влиять христианская вера на тех из славян, которые могли ее узнать. Торговые сношения с Грецией облегчали для Руси знакомство с Христовою верою. Варяжские купцы и дружинники, раньше и чаще славян ходившие в Царьград, прежде славян стали там обращаться в христианство и приносили на Русь новое учение, передавая его славянам. В княжение Игоря в Киеве была уже христианская церковь св. Илии, так как, по словам летописца, в Киеве „мнози бо беша варязи христиани“. В дружине самого князя Игоря было очень много христиан. Жена князя св. Ольга также была христианкой. Словом, христианская вера стала хорошо знакома киевлянам еще при первых варяжских князьях. Правда, Святослав был холоден к греческой вере, а при сыне его Владимире в Киеве еще стояли языческие „кумиры“ (идолы) и еще бывали пред ними человеческие „требы“ или жертвы. Летописец рассказывает, как при Владимире языческая толпа киевлян однажды (983) убила двух варягов-христиан, отца и сына, за отказ отца добровольно отдать своего сына в жертву „богам“. Но все же несмотря на мучение христиан, христианство в Киеве продолжало распространяться и в общем делало большие успехи. Князь Владимир принял новую веру, имея полную возможность познакомиться с ней и узнать ее превосходство и внутреннюю силу.

Летописное предание о крещении князя Владимира. О том, как крестился князь Владимир и как он крестил свой народ, на Руси существовало много преданий. Не помня точных обстоятельств дела, одни рассказывали, что князь крестился в Киеве; другие указывали место его крещения в городе Василеве (в 35 верстах от Киева); третьи говорили, что он принял крещение в Крыму, в греческом городе Корсуне (Херсонесе), после того, как взял этот город у греков. Лет сто спустя после крещения Руси летописец занес в свою летопись такие предания об этом событии:

Пришли (говорит он [летописец] к Владимиру (968) сначала волжские болгары, похваляя свое магометанство, затем немцы от римского папы, затем хазарские евреи с проповедью своего закона и, наконец, греческий философ с православным учением. Все они хотели привлечь Владимира к своей вере. Он же выслушал их и всех отослал прочь, кроме грека. С греком он беседовал долго, отпустил его с дарами и почестями, но пока не крестился. В следующем году (987) созвал Владимир своих советников и рассказал им о приходе к нему проповедников, прибавив, что более всего его поразили рассказы греческого философа о православной вере. Советники дали мысль князю послать в разные страны своих послов посмотреть: „кто как служит Богу?“ Побывав и на востоке, и на западе, послы попали в Царьград и были поражены там несказанным благолепием греческого богослужения. Они так и сказали Владимиру, прибавив, что сами не хотят оставаться более в язычестве, познав православие. Это испытание вер через послов решило дело. Владимир прямо спросил своих советников: „Где крещение примем?“ А они согласно ответили: „Где тебе любо“. И вот в следующем, 988 году Владимир пошел с войском на Корсунь и осадил его. Город упорно сопротивлялся. Владимир дал обет креститься, если возьмет Корсунь, и действительно взял его. Не крестясь еще, он послал в Царьград к царям-братьям Василию и Константину, грозя идти на них и требуя за себя замуж их сестру Анну. Цари сказали ему, что не могут выдать царевну замуж за „поганого“, т. е. за язычника. Владимир ответил, что готов креститься. Тогда цари прислали в Корсунь сестру свою и с ней духовенство, которое крестило русского князя и венчало его с царевной. Перед крещением Владимир заболел и ослеп, но чудесно исцелился во время самого таинства крещения. Помирясь с греками, он возвратился с православным духовенством в Киев и крестил всю Русь в православную греческую веру.

Таково сказание летописи. В нем, по-видимому, соединились в одну повесть разные предания: во-первых, предание о том, что Владимиру предлагали свою веру болгары, хазары, немцы и греки, пришедшие в Киев и жившие в нем; во-вторых, предание о том, что Владимир, не только пребывавший во тьме язычества, но пораженный и физической слепотой, чудесно во время крещения прозрел сразу и духовными и телесными очами, и, в-третьих, предание о том, что для принятия греческой веры Владимир счел нужным осадить греческий город Корсунь, чтобы вместе с ним как бы завоевать и греческую веру, приняв ее рукою победителя.

Последнее предание было основано на действительном походе Владимира на Корсунь. В то время в Византийской империи произошло восстание войска под предводительством полководца Варды-Фоки. Греческое правительство, не располагая силами, искало помощи у киевского князя Владимира. Союз был заключен (987): Владимир соглашался послать свои войска в помощь Византии, за что получал руку греческой царевны Анны, а сам обязался принять христианство. Благодаря русскому вмешательству мятеж был подавлен и Варда-Фока погиб (988). Но византийцы после победы не исполнили своих обещаний, данных Владимиру. Тогда Владимир начал войну с греками, осадил и взял Корсунь – главный греческий город в Крыму – и настоял на исполнении греками договора. Он принял христианство и получил в супружество царевну (989). Где именно был он крещен и когда именно состоялось крещение – в 988 или в 989 г., – точно неизвестно.

Возвратившись из корсунского похода в Киев с греческим духовенством, Владимир начал обращать киевлян и всю Русь к новой вере. Он крестил в Киеве народ на берегу Днепра и его притока Почайны. Кумиры старых богов были повергнуты наземь и брошены в реку. На их местах были поставлены церкви. Так было и в других городах, где христианство водворяли княжеские наместники. По преданию, новая вера распространялась мирно, за исключением немногих мест. Так, в Новгороде пришлось применить силу. В глухих углах (например, у вятичей) язычество держалось, не уступая христианской проповеди, еще целые века; да и по всей стране старые верования не сразу были забыты народом и сплетались с новым вероучением в пеструю смесь веры и суеверия.

Последствия принятия Русью христианства

Внешнее устройство церкви в древней Руси. Крещение Руси не следует представлять себе как простую перемену верований. Христианство, став господствующей религией на Руси, выразилось не только в проповеди и богослужении, но и в целом ряде новых установлений и учреждений. Из Греции пришла на Русь иерархия: в Киеве стал жить русский митрополит, поставляемый Константинопольским патриархом; в других городах были поставлены подчиненные митрополиту епископы (на первых порах их было пять, потом число их дошло до пятнадцати). В Киеве и во всех епархиях строились церкви и устраивались монастыри; причты церквей и братия монастырей подчинялись своему епископу, а через него митрополиту. Таким образом власть митрополита простиралась на всю Русь и объединяла все духовенство страны. Вместе с христианством на Русь пришла письменность, а с нею книжное просвещение. Как ни слабо оно было на первых порах, оно все же оказывало могучее влияние на познавших его людей. Богослужебные и священные книги принесены были на Русь на доступном для всех языке – славянском, том самом, на котором изложили их славянские первоучители св. Кирилл и Мефодий и их болгарские ученики. Язык этих книг был вполне понятен русским, и „книжное учение“ было поэтому не затруднено. Тотчас по крещении на Руси возникают школы с учителями священниками и появляются книжники-любители просвещения, собиравшие и переписывавшие книги. Митрополит и вообще духовенство управляли и судили подчиненных им людей так, как это делалось в греческой церкви, на основании особого сборника законов Номоканона, получившего на Руси в болгарском переводе название Кормчей книги. В этом сборнике заключались церковные правила Апостольские и вселенских соборов, также гражданские законы православных византийских императоров. Церкви принадлежали земли, на которых духовенство и монастыри вели хозяйство по-своему, руководствуясь византийскими обычаями и законами, устанавливая такие юридические отношения к земледельцам, какие были приняты в Греции.

Таким образом на Руси вместе с новым вероучением появились новые власти, новое просвещение, новые законы и суды, новые землевладельцы и новые землевладельческие обычаи. Так как Русь приняла веру из Византии, то все новое, что пришло вместе с верою, имело византийский характер и служило проводником византийского влияния на Русь. Для того чтобы понять, как именно сказывалось это влияние, необходимо несколько ознакомиться с теми чертами общественного быта Руси в дохристианское время, которые наиболее характеризуют первобытность тогдашних общественных отношений.

Черты дохристианского быта русских славян. По нашим понятиям, государство, в котором мы живем, имеет право и в то же время обязанность карать виновных за преступления и проступки и по возможности предупреждать всякое нарушение порядка и права. Вор или убийца отыскивается и наказывается независимо от того, просят об этом или не просят потерпевшие от него люди. В древнейшее дохристианское время было не так. Князья не имели ни склонности, ни возможности вмешиваться в общественную жизнь и поддерживать порядок, когда к ним не обращалось за этим само население. Преступление тогда считалось „обидою“, за которую должен был отплатить, „отомстить“ сам обиженный или его род. Человека защищал не князь, а свои близкие ему люди; за убитого „мстили“ отец, братья, дяди, племянники. Обычай „кровной мести“ и вообще „мести“ был так широко распространен, что признавался даже законом, как нормальное правило. Иначе и быть не могло в таком обществе, где княжеская власть только что возникла, где князь был иноплеменником и был окружен дружиной таких же иноплеменников-варягов. Наподобие того, как варяжская дружина со своим конунгом-князем составляла особое сообщество среди славян, и самые славяне имели такие же особые союзы и сообщества. Они жили или родами, или общинами; в других случаях они сами устраивали дружины и торговые товарищества в городах. Каждый человек, принадлежавший к какому-нибудь союзу или входивший в какое-нибудь сообщество, пользовался защитою рода, общины, дружины, товарищества, и мало надеялся на князя, потому что княжеская власть была еще слаба. Лишенный покровительства своих близких, прогнанный из какого-либо сообщества человек становился беззащитным, потому что никто не шел к нему на помощь; его можно было, по старому выражению, „убита во пса место“ – и остаться без всякого наказания и возмездия. Такие беспризорные и беззащитные люди назывались изгоями (от того же корня, как и слово „гой“: „гой еси“ значило: будь здрав, будь жив); изгои были как бы „изжитые“, выкинутые из жизни вон люди. В одном церковном уставе XII в. дается такое определение изгоям: „Изгои – трои: попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупится, купец одолжает; а се четвертое изгойство о себе приложим: аще князь осиротеет“.

Родовой быт первоначально вел людей к обособлению. Роды жили замкнуто, чуждались один другого и враждовали один с другим. А между тем каждому роду было необходимо со стороны добывать невест для браков своих родичей. Отсюда возник обычай добывать их насилием и хитростью, посредством „умычки“ или увоза. Впоследствии этот обычай смягчился: если невесту „умыкали“, то по предварительному с ней уговору. В то же время возникли и другие способы заключения брака: жених мирно приходил за невестой и выкупал ее у рода, уплачивая за нее „вено“. Кое-где, там, где нравы были мягче, брак заключался ближе к нашим обычаям: невеста приезжала в дом жениха и за ней привозили ее приданое. Но так бывало, по словам летописца, только у полян. В прочих же местах семейный быт отличался грубостью, тем более, что везде существовал обычай многоженства. Предание говорит, что сам князь Владимир до крещения своего держался этого обычая. Положение женщины в семье, особенно при многоженстве, было очень тяжело, о чем свидетельствуют народные песни. В них горько оплакивается судьба девушки, отдаваемой или продаваемой в чужой род.

В языческое время на Руси было лишь одно сословное различие: люди делились на свободных и несвободных, или рабов. Свободные назывались мужами, рабы носили название челядь (в единственном числе холоп, роба). Положение рабов, очень многочисленных, было тяжко: они рассматривались как рабочий скот в хозяйстве своего господина. Они не могли иметь собственного имущества, не могли быть свидетелями в суде, не отвечали за свои преступления. За них ответствовал господин, который имел право жизни и смерти над своим холопом и наказывал его сам, как хотел. Свободные люди находили себе защиту в своих родах и сообществах; холоп мог найти себе защиту только у господина; когда же господин его отпускал на волю или прогонял, раб становился изгоем и лишался всякого покровительства и пристанища.

Таким образом в языческом обществе княжеская власть не имела той силы и значения, какое имеет государственная власть теперь. Общество делилось на самостоятельные союзы, которые одни лишь своими силами охраняли и защищали своих членов. Вышедший из своего союза человек оказывался бесправным и беззащитным изгоем. Семья, при обычае многоженства, умычки и покупки невест, имела грубый языческий характер. Рабство было очень распространено и притом в тяжелой форме. Грубая сила господствовала в обществе, и человеческая личность сама по себе в нем не имела никакого значения.

Влияние церкви на гражданский быт. Христианская церковь, основанная на Руси князем Владимиром, не могла примириться с таким порядком. Вместе с Христовым учением о любви и милости церковь принесла на Русь и начала византийской культуры. Уча язычников вере, она стремилась улучшить их житейские порядки. Под влиянием христианства отдельные лица из языческой среды изменяли к лучшему свои взгляды и права, шли вслед Христу и являли высокие примеры нравственной христианской жизни и даже подвижничества. О самом князе Владимире предание говорит, что он смягчился под влиянием новой веры, стал милостив и ласков. Среди дружины и земских людей появилось много благочестивых христиан, почитавших церковь, любивших книги и иногда уходивших от мирских соблазнов в монастыри и в пустынное житье. Через свою иерархию и примеров ревнителей новой веры церковь действовала на нравы и учреждения Руси. Проповедью и церковною практикой она показывала, как надо жить и действовать в делах личных и общественных.

Церковь старалась поднять значение княжеской власти. Князей она учила, как они должны управлять: „воспрещать злым и казнить разбойников“. „Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милование“, – говорило духовенство князю Владимиру, указывая ему, что князь не может оставаться безучастным к насилию и злу в своей земле, что он должен блюсти в ней порядок. Такой взгляд духовенство основывало на убеждении, что княжеская власть, как и всякая земная власть, учинена от Бога и должна творить Божью волю. Но так как „всяка власть от Бога“ и так как князь „есть Божий слуга“, то ему надлежит повиноваться и его надлежит чтить. Церковь требовала от подданных князя, чтобы они „имели приязнь“ к князю, не мыслили на него зла и смотрели на него как на избранника Божия. Очень грубо было воззрение языческой Руси на князей, как на дружинных конунгов, которые берут дань за свои военные услуги земле и которых можно погонять, если они не угодны, и даже убивать (как древляне Игоря). Церковь всячески боролась с таким взглядом и поддерживала авторитет князей, смотря на них, как на прирожденных и богоданных государей. Когда князья сами роняли свое достоинство в грубых ссорах и междоусобиях („которах“ и „коромолах“), духовенство старалось мирить их и учить, чтобы они „чтили старейших“ и „не переступали чужого предела“. Так духовенство проводило в жизнь идеи правильного государственного порядка, имея пред собою пример Византии, где царская власть стояла очень высоко.

Найдя на Руси ряд союзов, родовых и племенных, дружинных и городских, церковь образовала собою особый союз – церковное общество. В состав его вошло духовенство, затем люди, которых церковь опекала и питала, и, наконец, люди, которые служили церкви и от нее зависели. Церковь опекала и питала тех, кто не мог сам себя кормить: нищих, больных, убогих. Церковь давала приют и покровительство всем изгоям, потерявшим защиту мирских обществ и союзов. Церковь получала в свое владение села, населенные рабами. И изгои, и рабы становились под защиту церкви и делались ее работниками. Всех своих людей одинаково церковь судила и рядила по своему закону (по Кормчей книге) и по церковным обычаям; все эти люди выходили из подчинения князю и становились подданными церкви. И как бы ни был слаб или ничтожен церковный человек, церковь смотрела на него по-христиански – как на свободного человека. Для церковного сознания все были братья во Христе, и не было пред Господом ни раба, ни господина. В церкви не существовало рабства: рабы, подаренные церкви, обращались в людей, лично свободных; они были только прикреплены к церковной земле, жили на ней и работали на пользу церкви. Таким образом, церковь давала светскому обществу пример нового, более совершенного и гуманного устройства, в котором могли найти себе защиту и помощь все немощные и беззащитные.

Церковь затем влияла на улучшение семейных отношений и вообще нравственности в русском обществе. На основании греческого церковного закона, принятого и подтвержденного первыми русскими князьями в их „церковных уставах“, все проступки и преступления против веры и нравственности подлежали суду не княжескому, а церковному. Церковные суды, во-первых, судили за святотатство, еретичество, волшебство, языческие моления. Церковные суды, во-вторых, ведали все семейные дела, возникавшие между мужьями и женами, родителями и детьми. Церковь старалась искоренить языческие обычаи и нравы в семейном быту: многоженство, умыкание и покупку жен, изгнание жены мужем, жестокости над женами и детьми и т. п. Применяя в своих судах византийские законы, более развитые, чем грубые юридические обычаи языческого общества, духовенство воспитывало лучшие нравы на Руси, насаждало лучшие порядки.

В особенности восставало духовенство против грубых форм рабства на Руси. В поучениях и проповедях, в беседах и разговорах представители духовенства деятельно учили господ быть милосердными с рабами и помнить, что раб – такой же человек и христианин, как и сам его господин. В поучениях запрещалось не только убивать, но и истязать раба. В некоторых случаях церковь прямо требовала у господ отпуска рабов и рабынь на свободу. Получая рабов в дар, церковь давала им права свободных людей и селила их на своих землях; по примеру церкви иногда то же делали и светские землевладельцы. Хотя такие примеры были редки, хотя увещания благочестивых поучений и не искореняли рабства, однако изменялся и смягчался самый взгляд на раба, и дурное обращение с рабами стало почитаться „грехом“. Оно еще не каралось законом, но уже осуждалось церковью и становилось предосудительным.

Так широко было влияние церкви на гражданский быт языческого общества. Оно охватывало все стороны общественного устройства и подчиняло себе одинаково как политическую деятельность князей, так и частную жизнь всякой семьи. Это влияние было особенно деятельно и сильно благодаря одному обстоятельству. В то время как княжеская власть на Руси была еще слаба и киевские князья, когда их становилось много, сами стремились к разделению государства, – церковь была едина и власть митрополита простиралась одинаково на всю Русскую землю. Настоящее единовластие на Руси явилось прежде всего в церкви, и это сообщало церковному влиянию внутреннее единство и силу.

Христианское просвещение на Руси. Рядом с воздействием церкви на гражданский быт Руси мы видим и просветительскую деятельность церкви. Она была многообразна. Прежде всего просветительное значение имели те практические примеры новой христианской жизни, которые давали русским людям отдельные подвижники и целые общины подвижников – монастыри. Затем просветительное влияние оказывала письменность, как переводная греческая, так и оригинальная русская. Наконец, просветительное значение имели те предметы и памятники искусства, которые церковь создала на Руси с помощью греческих художников.

Практические примеры христианской жизни являли как мирские, так и церковные люди. Летописец говорит, что сам князь Владимир после крещения стал добрым и милостивым, заботился об убогих и нищих, думал о книжном просвещении. Среди его сыновей были также благочестивые князья. В среде простых людей, на первых же порах после принятия новой веры, являются христиане в самом высоком смысле слова. Таков, например, Иларион, из священников села Берестова (около Киева), поставленный в сан русского митрополита за свое благочестие, ученость и удивительный ораторский талант. Таков ино св. Феодосий, игумен Печерского киевского монастыря, с детства проникнутый Христовым учением, оставивший зажиточный дом для монашеской убогой жизни и стяжавший себе славу подвижника, писателя и проповедника. Влияние подобных людей в русском обществе было очень велико и благотворно. Вокруг них собирались их последователи и ученики и образовывали целые общины, называемые монастырями. Древние монастыри не всегда были похожи на нынешние. Удалясь из городов в лесную глушь, тогдашние монахи составляли свое особое поселение, как бы в пустыне, не имея до времени ни храма, ни монастырских стен. Их община кормилась своими трудами и терпела нужду даже во всем необходимом до той поры, пока не получала известности и не привлекала благочестивых поклонников. Строгая жизнь и трогательное братство иноков, способ хозяйства их, совершенно новый для языческой среды, основанный наличном бескорыстии иноков и на их неустанном труде на пользу братии, – все это очень сильно действовало на умы тогдашних людей. Они желали помочь благочестивой братии, чем могли: строили в монастыре храмы, дарили монастырю земли и рабов, жертвовали золото и драгоценности. Скромная община монахов превращалась в богатый и благоустроенный монастырь и делалась религиозным и просветительным средоточием для своей области. Монастырь учил не только вере, но и „книжному почитанию“, и хозяйственным приемам. В монастырях образовывались целые библиотеки и процветала грамотность; почти все знаменитые писатели Киевской Руси вышли из монастырей. Хозяйство монастырей устраивалось по византийским образцам и руководилось византийскими законами и правилами. В этом хозяйстве не было рабов, потому что церковь не допускала у себя рабства. Рабочий люд был лично свободен, но прикреплен к церковной земле и управлялся церковными властями. На обширных землях монастырей все хозяйственные порядки устанавливались сообразно указаниям греческого закона и отличались правильностью и стройностью. Поэтому монастырское (и вообще церковное) землевладение становилось образцом не только для частных, но даже и для княжеских земельных хозяйств.

В первое время христианская письменность на Руси не была обширна. Книги, принесенные на Русь вместе с крещением, представляли собой болгарские переводы библии, богослужебных книг, поучений, исторических книг, Кормчей книги и т. п. Под влиянием этой болгарской письменности создалась и собственная русская письменность, в которой главное место занимали летописи и жития святых, поучения и молитвы. Эта письменность, за немногими исключениями, не отличалась ни ученостью, ни литературным искусством. Первые киевские писатели были просто грамотными людьми, обладавшими некоторою начитанностью. Они подражали переводным образцам так, как умели, без школьной учености и риторического искусства. Тем не менее их произведения оказывали заметное влияние на духовную жизнь наших предков и содействовали смягчению нравов на Руси.

Наконец, христианская вера на Руси совершила переворот в области пластического искусства. Языческая Русь не имела храмов и довольствовалась изваяниями идолов. Христианство повело к созданию громадных каменных храмов в главнейших городах. Киевский храм Успения Богоматери, получивший название Десятинной церкви потому, что Владимир уделил на его содержание „десятину“ (т. е. десятую часть) княжеских доходов, был древнейшим каменным храмом в Киеве. Киевская церковь св. Софии, новгородская церковь св. Софии и другие храмы в главнейших городах Руси были созданы вслед за Десятинною церковью. Они строились по византийским образцам и украшались богатейшими мозаиками и фресками. Архитектурное дело и живопись под влиянием церковного строительства достигли в Киеве значительного развития. А с ними вместе развились и прочие искусства и художественные ремесла, в особенности же ювелирное дело и производство эмали. Первыми мастерами во всех отраслях художественного производства были, конечно, греки. Позднее под их руководством появились и русские мастера. Развилось, таким образом, национальное искусство. Но оно в Киевской Руси отличалось резко выраженным византийским характером, и поэтому известно в науке под именем русско-византийского.

Киевская Русь в XI–XII веках

Принятие христианства с его многообразными последствиями представляет собой в истории Киевской Руси тот рубеж, который отделяет древнейшую эпоху от эпохи XI и XII вв. Изучая период дохристианский, мы приходим к тому заключению, что единодержавия в то время не было; Русь несколько раз дробилась на княжества (после Святослава, Владимира Св.). При жизни князя-отца сыновья сидели наместниками в главных городах и платили отцу дань. По смерти отца земля дробилась на части по числу сыновей, и лишь политическая случайность приводила к тому, что в конце концов восстанавливалось единодержавие. Братья, враждуя из-за наследства, обыкновенно истребляли друг друга. После такой борьбы между сыновьями Св. Владимира Русь разделилась на две части: левою стороною Днепра владел Мстислав, правою – Ярослав. По смерти же Мстислава Ярослав владел всей землей; умирая (1054), он разделил землю таким образом: старшему сыну Изяславу дал Киев и Новгород, т. е. оба конца водного торгового пути (очевидно, что Изяслав был самый богатый, самый могущественный князь), второму сыну Святославу – Чернигов, третьему – Всеволоду – Переяславль (недалеко от Киева), четвертому – Вячеславу – Смоленск, пятому – Игорю – Владимир-Волынский; но у Ярослава был еще внук от старшего сына, Владимира Ярославовича, доблестный Ростислав, о котором сложилось много легенд; ему Ярослав ничего не дал. Ростислав бросился сам на Тмутаракань, захватил ее и оставил за собою. Ярослав велел почитать Изяслава, как старейшего, но Изяслав не сумел поддержать свой авторитет, восстановил против себя киевлян, которые его изгнали. Возвратясь затем в Киев, Изяслав был вторично изгнан оттуда братьями; он бежал в Польшу; киевский стол занял Святослав и княжил там до смерти. Затем Киев опять переходит к Изяславу, а Чернигов в это время достается Всеволоду. После смерти Изяслава, киевский престол занял Всеволод, а второй город – Чернигов – Всеволод отдал своему старшему сыну Владимиру. Детей Святослава он совсем вычеркнул из общего наследия, как изгоев, которые не имели права на великокняжеский престол, ибо отец их не мог бы стать великим князем, если бы соблюдал старшинство и не прогнал с престола старшего брата своего, который его пережил. В 1093 г. умер Всеволод, оставив после себя сына Владимира, прозванного Мономахом по имени своего деда со стороны матери. Владимир не встретил бы препятствий со стороны киевлян, если бы захотел занять отцовский великокняжеский престол но, не желая новых усобиц и соблюдая родовое старшинство, Мономах предоставляет киевский стол старшему и: своих двоюродных братьев, Святополку Изяславичу, который, как старший в роде, имел на великокняжеский стол все права. Этот князь, однако, не умел поддержать спокойствие в русской земле и потому не пользовался народным расположением; во время его княжения Святославичи, признанные изгоями со стороны своих дядей Изяслава и Всеволода, стали добиваться полноправности и заявили притязание на черниговский стол, занятый Мономахом. После долгих смут Любечским съездом 1097 г. права Святославичей на Чернигов были восстановлены и вместе с тем съезд поделил все русские волости между князьями на началах справедливости, утвердив правило: „каждо да держит отчину свою“. Но справедливость была вскоре попрана главным ее блюстителем Святополком, который, действуя заодно с Давидом Игоревичем, ослепил одного из князей изгоев Василька. Это насилие повлекло за собой новые усобицы, для прекращения которых был назначен новый съезд. В 1100 г. в городе Уветичах, или Витичеве, Святополк, Мономах и Святославичи заключили между собой союз для восстановления мира на Руси. Когда Витичевским съездом был водворен порядок во внутренних делах, тогда стало возможно подумать и о делах внешних – о борьбе с половцами. Владимир и Святополк съехались на берегу Долобского озера (1103) и решили двинуться общими силами на половцев. Эти съезды – Любечский, Витичевский и Долобский – показывают нам, что в важных спорных вопросах князья – внуки Ярослава – прибегают к съездам, как к высшему учреждению, имеющему право безапелляционного решения. События же, их вызвавшие, свидетельствуют, что Русь во время княжения Святополка не пользовалась спокойствием и что нарушителем этого спокойствия часто был сам великий князь. Понятно, почему до смерти Святополка (1113) даже летописец, всегда готовый хвалить покойного князя, хранит о нем полное молчание.

После смерти нелюбимого князя киевляне посылают звать на великокняжеский престол Владимира Мономаха, но Мономах, не желая нарушать раз признанные права Святославичей, отказывается от великого княжения. Однако киевляне, не любившие Святославичей, не принимают ни Святославичей, ни отказа Мономаха и отправляют к нему новое посольство с тем же предложением, угрожая возмущением в случае его упорства; тогда Владимир вынужден был согласиться и принять Киев. Так воля граждан нарушила права старшинства, передав их в руки достойнейшему помимо старейшего. Однако это нарушение старшинства, хотя и вынужденное, должно было вызвать новые усобицы, и если при жизни сильного и всеми любимого Мономаха Святославичи должны были затаить свою ненависть к невольному нарушителю их прав, то они передали эту ненависть своим детям; она-то и послужила причиной кровавых усобиц между потомством Святослава и потомством Всеволода. Эти усобицы произошли значительно позднее. Потомки Святослава Черниговского не препятствовали тому, что после смерти Мономаха (1125) занял киевский стол сын его Мстислав. Да и нелегко было оспаривать у него великокняжеский стол: Святославичи, по тогдашним понятиям, потеряли свои права на Киев, оттого что не противились занятию киевского стола Мономахом; этим они понизили свой род перед родом Мономаха и утратили, не только в настоящем, но и в будущем всякое право на великокняжеский стол. Со стороны черниговских князей также не последовало возобновления притязаний на Киев и тогда, когда (1132) Мстислав умер и старшинство перешло в руки брата его Ярополка Владимировича, что вполне согласовалось с желанием киевлян, никого не желавших, кроме Мономаховичей. Черниговские князья не могли протестовать, ибо они были бессильны, пока мир господствовал вроде Мономаха. В княжение Ярополка, однако, этот мир был нарушен. Перед смертью Мстислав обязал своего брата и преемника Ярополка отдать Переяславль его старшему сыну Всеволоду Мстиславовичу. Вступив на великокняжеский престол, Ярополк исполнил предсмертную волю брата, но это вызвало неудовольствие со стороны младших сыновей Мономаха – Юрия Ростовского и Андрея Владимиро-Волынского. Узнав о перемещении племянника в Переяславль, они сочли это шагом к старшинству помимо их и поспешили выгнать Всеволода из Переяславля. Тогда Ярополк водворил туда второго Мстиславича – Изяслава, княжившего в Полоцке. Но и это распоряжение не успокоило младших князей: в каждом племяннике, который сидел в Переяславле, они видели наследника старшинства, будущего князя киевского. Чтобы успокоить братьев, Ярополк вывел и Изяслава из Переяславля и послал туда брата своего Вячеслава, но тот скоро сам оставил эту область, и она была уступлена Юрию Ростовскому.

Враждой между дядями и племянниками в потомстве Мономаха не замедлили воспользоваться Святославичи и предъявляли свои права на великое княжение. Обстоятельства сложились благоприятно для Святославичей: Ярополк Владимирович скончался в 1139 г. и место его заступил брат его Вячеслав, человек бесхарактерный и неспособный. Таким ничтожеством великого князя воспользовались Святославичи в лице Всеволода Ольговича; он подступил к Киеву и занял его. Вячеслав не оспаривал у него великого княжения, и Всеволод не только сам остался в Киеве до своей кончины, но и укрепил там после себя брата своего Игоря. Но едва Игорь вокняжился, как киевляне отправили посольство звать на киевский стол Изяслава Мстиславича. Последний немедленно двинулся к Киеву, объявив, что терпел на старшем столе Всеволода, как мужа старшей сестры своей, но что других Ольговичей на киевском столе не потерпит. Киевляне перешли на его сторону. Игорь был взят в плен и погиб, а Изяслав занял великокняжеский стол.

В лице Изяслава род Мономаха снова восторжествовал над родом Святослава. Но самовольный захват Изяславом киевского стола вооружил против него двух старших Мономаховичей, двух его дядей – Вячеслава, который был изгнан Всеволодом Ольговичем, и Юрия, князя Ростовского. Юрий, недовольный тем, что старшинство досталось его племяннику, а не брату, начал с Изяславом борьбу и одержал верх. Изяслав удалился во Владимир-Волынский, а в Киеве стал княжить Юрий. Но и он недолго удержал за собой киевский стол; Изяславу удалось изгнать его и снова вернуть себе Киев, а чтобы обеспечить себя от обвинений в беззаконном захвате престола, он пригласил в Киев старшего дядю Вячеслава, который, довольствуясь почетом, предоставил всю власть племяннику. Однако Юрий не оставил своих притязаний на Киев, несмотря на то, что Изяслав обставил дело вполне законно, воспользовался первой удобной минутой и подступил к Киеву. Изяслав и Вячеслав оставили город, и Юрий вторично завладел им, опять-таки ненадолго. Киевские граждане любили Изяслава и при первом его появлении перешли на его сторону. Юрий снова уехал из Киева, а Изяслав, верный прежнему намерению, стал княжить именем Вячеслава. В 1154 г. Изяслав умер; престарелый Вячеслав вызвал другого своего племянника – Ростислава Смоленского, и киевляне присягнули ему, заключив, однако, договор, что он будет чтить своего дядю Вячеслава, как делал это его покойный брат. После же смерти Вячеслава киевляне приняли Изяслава Давидовича, представителя Святославичей, но тут снова явился Юрий, и престол, в третий раз перейдя к нему, остается за ним до его смерти. В 1157 г. Юрий умирает, и киевляне, нелюбившие этого князя, хотя он и был Мономахович, снова зовут на киевский стол Изяслава Давидовича. Тогда один из младших Мономаховичей, Мстислав Изяславич Владимиро-Волынский, опасаясь, что киевский стол уйдет из рук Мономаховичей, изгнал Изяслава из Киева и водворил там своего дядю Ростислава, а после смерти его в 1168 г. сам занял великокняжеский престол. В то же время претендентом на Киев является сын Юрия – Андрей, которого Мстислав обошел, как раньше отец его Изяслав обошел дядю своего Юрия. Победа в борьбе осталась на стороне Андрея: в 1169 г. Киев был им взят, а Мстислав удалился в свою Волынскую область. Киев был ограблен и сожжен, а сам победитель не остался в нем и ушел на север.

Таковы факты политической жизни так называемого Киевского периода. Из всего сказанного мы можем сделать вывод, что в данное время признавался правильным порядок наследования и владения родовой – от брата к брату и от дяди к племяннику, и что этот порядок в первое же время своего существования терпел нарушения. События времени внуков и правнуков Ярослава ясно показывают, что эти нарушения были чрезвычайно часты и что наследование столов запутывалось до чрезвычайности. Вопрос о политическом устройстве Киевской Руси поэтому представляет много трудностей; он вызывал массу исследований и споров между историками. Научная полемика вращалась здесь около двух вопросов: 1) что породило и поддерживало раздробление на княжества древней Руси? 2) на каком принципе, при таком положении дел, держалось единство Русской земли?

Ответ на первый вопрос сначала казался очень простым. Историки прошлого века, и отчасти Карамзин, объясняли его тем, что князья не желали обижать сыновей и всем им давали землю; но впоследствии поняли, что личный княжеский произвол не может раздробить государство, которое обладает национальным единством, и стали искать причину в других явлениях, в обычаях и отвлеченных воззрениях племен. Одни думали, что политическое дробление вообще в нравах и обычаях славян (впервые эта мысль была высказана Надеждиным). Другие (как Погодин) видели причину образования многих княжеских столов в том, что князья, как собственники земли, считали себя вправе, по обычаю славянскому, владеть землею сообща. Наконец, третьи (школа родового быта) удачно подметили родовой порядок наследования столов и думали, что родовой быт князей в одно время и поддерживал земское единство, и делил землю на части по числу родичей, имеющих право на владение родовым имуществом. В последующее время исследователи искали причины раздробления Руси в реальных условиях общественной жизни: Пассек находил эти причины в стремлении городских общин к автономии; Костомаров полагал, что причины эти вытекали из стремления к обособлению не городских общин, а племен, входивших в состав Киевского княжества (он насчитывал 6 племен); Ключевский, в сущности, поддерживал взгляд Пассека, говоря таким образом: „Русская земля первоначально сложилась из самостоятельных городовых областей помощью тесного союза двух аристократий – военной и торговой. Когда этот союз земских сил распался (благодаря подвижности, бродячести князей), составные части земли стали также возвращаться к прежнему политическому обособлению, тогда знать торгового капитала осталась во главе местных миров и аристократии оружия со своими князьями поверх этих миров“ („Боярская Дума“).

Второй вопрос – на чем держалось единство земли? – разрешался также различно. Прежние историки и даже Карамзин не останавливались над ним долго: они говорили, что единство земли основывалось на чувстве княжеского родства, которое связывало князей в одно целое. Школа родового быта первая дала научное построение вопросу, основываясь на понятии родового владения. Род князей, представляя одно неразрывное целое, соединяет в своем владении землю. Землею сразу владеют все князья, помня, что сами „одного деда внуки“. Русь была, таким образом, единым государством, потому что она была владением одного рода. Иного мнения были представители федеративной теории, во главе которой стоял Костомаров: он видел в древней Руси федерацию, основанную на единстве происхождения и языка, единстве веры в церкви и, наконец, на единстве династии, правящей страной. Но федерация предполагает существование некоторых постоянных учреждений, общих для всей федерации, между тем на Руси таких учреждений указать нельзя; княжеские съезды, например, не представляют ничего юридически определенного. Вот почему федеративную теорию сменила новая, договорная, принадлежащая Сергеевичу. Еще Чичерин говорил, что древняя Русь не знала государственного порядка и жила на праве частном, на порядке договорном. Исходя из этой мысли, Сергеевич пришел к тому выводу, что древняя Русь не имела политического единства, и единственным движущим началом жизни было начало личного интереса. Князья не знают сдержки личному произволу, они не наследуют столов по праву, а „добывают“ их силой или искусством, формулируя свои отношения к другим князьям и к земщине условиям „рядов“, т. е. договоров; о единстве государства не может быть и речи. Ключевский говорит, что в основании единства русской земли лежат две связи: 1-я родственная, связывающая князей, 2-я экономическая, связывающая области. Своеобразное сочетание условий, вытекающих из экономической жизни волостей, с условиями родового быта князей породило постоянное движение князей по городам и постоянное взаимодействие земских миров. В этом и выражалось единство Русской земли. Все приведенные учения были правы, потому что все освещали правильно одну какую-нибудь сторону вопроса: одни уловили формулу законного владения, собственно идею порядка (это школа родового быта); другие занимались не столько изучением норм, хотя бы и идеальных, сколько исследованием их нарушений (Сергеевич); третьи отметили роль общества в древней Руси, причем принимали ее различно (Костомаров и Пассек). Каждый вносил свой взгляд, и взгляд этот возбуждал возражения других, При всех разногласиях, существующих в вопросе, можно, однако, сказать, что вопрос теперь достаточно освещен в основных своих чертах. Родовой порядок наследования столов, как идеальная законная норма, несомненно существовал. Но рядом с ним существовали и условия, подрывавшие правильность этого порядка. Так, княжеские съезды нередко постановляли решения, противные законному течению исследования. Любечский съезд князей (1097) поставил решение о князьях, чтобы каждый из них „держал отчину свою“. Этот принцип отчинности, т. е. семейного наследования от отца к сыну, бесспорно начинал слагаться в умах этой эпохи, разлагая родовое начало. (Очень хорошо раскрыто это в новой книге „Княжое право в древней Руси“ А. Е. Преснякова.) Произвол князей, или не признававших законного порядка и авторитета старших, или же нарушавших, благодаря силе и старшинству, интересы младших князей, – тоже препятствовал правильности политической жизни. Изгойство, исключение князей из прав их состояния создавало по краям Русской земли такие области изгоев, которыми они владели уже прямо по семейному, а не по родовому порядку; владетель-изгой не мог претендовать на иные волости, но и на его волость не должны были претендовать другие князья. Наконец, если мы вспомним вмешательство в политические дела и в вопросы наследования городских веч, которые иногда не признавали для себя обязательными счеты княжеского старшинства и звали в города князей по своему выбору, то мы укажем все важнейшие условия, разлагавшие правильный порядок политической жизни.

Наличность этих условий служит ясным доказательством того, что политическое устройство Киевского княжества было неустойчиво. Составленное из многих племенных и городских миров это княжество не могло сложиться в единое государство в нашем смысле слова и в XI в. распалось. Поэтому точнее всего будет определить Киевскую Русь как совокупность многих княжений, объединенных одною династией, единством религии, племени, языка и народного самосознания. Это самосознание достоверно существовало: с его высоты народ осуждал свое политическое неустройство, осуждал князей за то, что они „несли землю розно“ своими „которами“, т. е. распрями, и убеждал их быть в единстве ради единой „земли Русской“.

Политическая связь киевского общества была слабее всех других его связей, что и было одной из самых видных причин падения Киевской Руси.

От общей формы политического быта перейдем к его частностям. Мы заметили, что первой политической формой, которая зародилась на Руси, был быт городской или областной. Когда областная и городская жизнь уже сложилась, в города и области явилась княжеская династия, объединившая все эти области в одно княжество. Рядом с властями городскими стала власть княжеская. Этим и обусловливается тот факт, что в XI–XII вв. наблюдается на Руси два политических авторитета: 1) княжеский и 2) городской, или вечевой. Вече старше князя, но зато князь часто виднее веча; последнее иногда на время уступает ему свое значение.

Князья Киевской Руси, старшие или младшие, были все политически друг от друга независимы, на них лежали только нравственные обязанности: князья волостные должны были почитать старшего, великого князя, „в отца место“, вместе с ним должны были охранять „от поганых“ свою волость, сообща с ним думать-гадать о русской земле и решать важные вопросы русской жизни. Мы отличаем три главные функции деятельности древнекиевских князей. Во-первых, князь законодательствовал, и древний закон, „Русская Правда“, несколькими из своих статей прямо подтверждает это. В „Правде“ читаем, например, что сыновья Ярослава, Изяслав, Святослав и Всеволод, совместно постановили заменить месть за убийство денежным штрафом. Заглавия некоторых статей „Правды“ свидетельствуют, что эти статьи были „судом“ княжеским, т. е. были установлены князьями. Таким образом законодательная функция князей засвидетельствована древним памятником. Вторая функция их власти – военная. Князья явились в первый раз в русскую землю, как защитники ее границ, и в этом отношении последующие князья не отличались от первых. Припомним, что Владимир Мономах едва ли не главной своей задачей считал оборону границ от половцев; к борьбе с половцами склонял он и других князей на съездах и предпринимал вместе с ними общие походы на кочевников. Третья функция есть функция судебная и административная. „Русская Правда“ свидетельствует, что князья сами судили уголовные дела. По „Русской Правде“ за убиение княжеского конюшего взимался штраф в 80 гривен „яко уставил Изяслав в своем конюсе, его же убили Дорогобужьци“. Здесь „Правда“ указывает действительный судебный случай. Относительно административной деятельности князей мы можем сказать, что они с давнишних пор несли на себе обязанности управления, устанавливали „погосты и дани“. Еще на самых первых страницах летописи мы читаем, как Ольга „устави по Месте погосты и дани и по Лузе оброки и дани“. (Погосты представляли собой административные округа.) Вот главные обязанности князя киевской эпохи: он законодательствует, он военный вождь, он верховный судья и верховный администратор. Эти признаки всегда характеризуют высшую политическую власть. Сообразно с характером своей деятельности князья имеют и слуг, так называемую дружину, своих ближайших советников, с помощью которых управляют страною. В летописи можно найти много свидетельств, даже с поэтическим характером, о близком отношении дружины к князю. Еще Владимир Святой, по летописному преданию, высказал мысль, что серебром и золотом дружины нельзя приобрести, а с дружиною можно достать и золото, и серебро. Такой взгляд на дружину, как на нечто неподкупное, стоящее к князю в отношениях нравственного порядка, проходит через всю летопись. Дружина в древней Руси пользовалась большим влиянием на дела; она требовала, чтобы князь без нее ничего не предпринимал, и когда один молодой киевский князь решил поход, не посоветовавшись с ней, она отказала ему в помощи, а без нее не пошли с ним и союзники князя. Солидарность князя с дружиною вытекала из самых реальных жизненных условий, хотя и не определялась никаким законом. Дружина скрывалась за княжеским авторитетом, но она поддерживала его; князь с большой дружиной был силен, с малой – слаб. Дружина делилась на старшую и младшую. Старшая называлась „мужами“ и „боярами“ (происхождение этого слова толкуют различно, между прочим, существует предположение, что оно произошло от слова „болий“, больший). Бояре были влиятельными советниками князя, они в дружине бесспорно составляли самый высший слой и нередко имели свою собственную дружину. За ними следовали так называемые „мужи“ или „княжи мужи“ – воины и княжеские чиновники. Младшая дружина называется „гриди“; иногда их называют „отроками“, причем это слово нужно понимать лишь как термин общественного быта, который мог относиться, может быть, и к очень старому человеку. Вот каким образом делилась дружина. Вся она, за исключением княжеских рабов – холопов, одинаково относится к князю; она приходила к последнему и заключала с ним „ряды“, в которых обозначала свои обязанности и права. Князь должен был относиться к дружиннику и „мужу“ как к человеку, вполне независимому, потому что дружинник всегда мог покинуть князя и искать другой службы. Из дружины князь брал своих администраторов, с помощью которых он управляет землею и охраняет ее. Эти помощники назывались „вирниками“ и „тиунами“, обязанность их состояла в суде и взыскании виры, т. е. судебной пошлины, в управлении землею и в сборе дани. Дань и вира кормили князя и дружину. Князь собирал дань иногда с помощью чиновников, а иногда и лично. Собиралась дань натурой и деньгами, и точно так же не одной натурой, но и деньгами давалась дружине. Один летописец начала XIII в. пишет о времени более раннем, что князь „еже будяше права вира, и ту возма, – даяше дружине на оружие. А дружина его… не жадаху: маломи есть, княже, 200 гривен, не кладаху на свои жены златых обручей, но хожаху их жены в серебре“. Оклад в 200 гривен каждому дружиннику очень велик по тогдашним понятиям и несомненно свидетельствует о богатстве киевских князей (если в гривне считать 1/2 фунта серебра, то ее весовая стоимость около 10 рублей). Откуда же появилось это богатство, какими источниками доходов пользовались князья? Во-первых, средства князьям давала их судебная деятельность. Во-вторых, князья получали дань, о которой уже говорилось. В-третьих, в пользу князей шла военная добыча. Наконец, последний вид княжеских доходов – частные доходы. Пользуясь своим привилегированным положением, князья приобретают себе частные земли (села), которые они строго различают от владений политических. Князь не может завещать политическое владение женщине, а только сыну или брату, а между тем мы видим, что свои частные земли он дает жене или дочери, или в монастыри.

Вече было старее князя. У летописца мы читаем: „Новгородцы бо изначала и смольняне и кыяне, и полочане и вся власти яко же на думу на вече сходятся, и на что же старшие думают, на том и пригороды станут“. Смысл этих слов такой: изначала города и волости („сласти“) управлялись вечами и вече старшего города управляло не только городом, но и всею его волостью. Рядом с этими вечами, на которых правом голоса пользовались все главы семейств, появилась власть князей, но князья не упразднили веча, а правили землею иногда при содействии, а иногда и с противодействием последнего. Отношения князя к вечу и, наоборот, веча к князю многие историки пытались определить с точки зрения наших политических понятий, но это приводило только к натяжкам. Факты вечевой деятельности, собранные в книге В. И. Сергеевича „Князь и вече“, прежде всего не позволяют установить самой формы веча, которое очень легко спутать с простыми народными сходками, и неопределенность формы часто заставляла исследователей различать вече законное и незаконное. Законным называлось вече, созванное князем; вече же, собранное против воли князя, мятежнически, считалось незаконным. Следствием юридической неопределенности положения веча было то, что последнее было в большой зависимости от условий чисто местных или временных: политическое значение его понижалось при сильном князе, имевшем большую дружину, и, наоборот, усиливалось при слабом; кроме того, в больших городах оно имело большее политическое значение, чем в малых. Изучение этого вопроса заставляет нас убедиться в том, что отношения между князем и вечем постоянно колеблются. Так, при Ярославе и его сыновьях вече далеко не имело той силы, как при его внуках и правнуках. Когда власть князей усилилась и определилась, вече от политической деятельности перешло к хозяйственной – стало заниматься делами внутреннего быта города. Но когда род Рюриковичей размножился и наследственные счеты запутались, – городские веча стремились возвратить себе политическое значение. Пользуясь смутой, они сами призывали к себе того князя, которого хотели, и заключали с ним „ряды“. Мало-помалу вече почувствовало себя настолько сильным, что решалось спорить с князем: случалось, что князь стоял за одно, а вече за другое, и тогда вече зачастую „указывает князю путь“, т. е. изгоняет его.

Перейдем к общественному делению древнекиевской Руси. Нужно заметить, что общество, стоящее на первой ступени развития, всегда имеет одно и то же общественное деление: у всех народов арийского племени мы встречаем следующие три группы: 1) основная масса (в Киевской Руси люди), 2) привилегированный слой (старцы, бояре) и 3) лишенные прав рабы (или на древнекиевском языке холопы). Таким образом, первоначальное общественное деление создавалось не каким-нибудь исключительным местным историческим условием, а природою племени, если можно так выразиться. Уже на глазах истории сложились и росли местные условия. Свидетельством этого роста служит „Русская Правда“ – почти единственный источник наших суждений о социальном строе Киевской Руси. Она дошла до нас в двух редакциях: краткой и пространной. Краткая состоит из 43 статей, из которых первые 17 следуют друг за другом в логической системе. Новгородская летопись, содержащая в себе этот текст „Правды“, выдает ее за законы, изданные Ярославом. Краткая редакция „Правды“ многим отличается от нескольких пространных редакций этого памятника. Она, несомненно, древнее их и отражает в себе киевское общество в древнейшую пору его жизни. Пространные редакции „Правды“, состоящие уже более чем из 100 статей, заключают в своем тексте указания на то, что возникли они в целом составе в XII в., не ранее; они заключают в себе законоположения князей именно XII в. (Владимира Мономаха) и рисуют нам общество Киевской Руси в полном его развитии. Разнообразие текста разных редакций „Правды“ затрудняет решение вопроса о происхождении этого памятника. Старые историки (Карамзин, Погодин) признавали „Русскую Правду“ за официальный сборник законов, составленный Ярославом Мудрым и дополнявшийся его преемниками. В позднейшее время такого же мнения держится исследователь „Правды“ Ланге. Но большинство ученых (Калачев, Дювернуа, Сергеевич, Бестужев-Рюмин и др.) думают, что „Правда“ есть сборник, составленный частными лицами, желавшими для личных надобностей иметь свод действовавших тогда законодательных правил. По мнению В. О. Ключевского, „Русская Правда“ возникла в сфере церковной, где была нужда знать мирской закон; здесь и записали этот закон. Частное происхождение „Русской Правды“ всего вероятнее потому, что, во-первых, в тексте ее можно указать статьи не юридического, а хозяйственного содержания, имевшие значение только для частного быта, и, во-вторых, внешняя форма отдельных статей и целых редакций „Правды“ имеет характер частных записей, составленных как бы посторонними зрителями княжеской правообразовательной деятельности.

Изучая по „Русской Правде“ и по летописи состав древного киевского общества, мы можем отметить три древнейших его слоя: 1) высший, называемый старцами „градскими“, „старцами людскими“; это земская аристократия, к которой некоторые исследователи причисляют и огнищан. О старцах мы уже говорили; что же касается до огнищан, то о них много мнений. Старые ученые считали их домовладельцами или землевладельцами, производя термин от слова огнище (в областных говорах оно означает очаг или пашню на изгари, т. е. на месте сожженного леса); Владимирский-Буданов говорит в своем „Обзоре истории русского права“, что старшие дружинники именовались сначала „огнищанами“, но тут же прибавляет, что чешский памятник „Mater verborum“ толкует слово огнищанин, как „вольноотпущенный“ („libertus, cui post servitium accedit libertas“); видимое противоречие автор думает скрыть тем соображением, что старшие дружинники могли происходить из младших, невольных слуг князя. Слово огнище в древности значило действительно раб, челядь, в таком смысле встречается оно в древнем, XI в., переводе Слов Григория Богослова; поэтому некоторые исследователи (Ключевский) в огнищанах видят рабовладельцев, иначе говоря, богатых людей в ту древнейшую пору жизни общества, когда не земля, а рабы были главным видом собственности. Если же обратить внимание на статьи пространной „Русской Правды“, которые, вместо „огнищанина“ краткой „Русской Правды“, говорят о „княжем муже“ или „тиуне огнищном“, то можно огнищанина счесть именно за княжа мужа, и в частности за тиуна, заведующего княжескими холопами, т. е. за лицо, предшествующее позднейшим дворским или дворецким. Положение последних было очень высоко при княжеских дворах, и в то же время они могли быть сами холопами. В Новгороде же, как кажется, огнищанами звали не одних дворецких, а весь княжеский двор (позднее дворяне). Так, стало быть, возможно принимать огнищан за знатных княжеских мужей; но сомнительно, чтобы огнищане были высшим классом земского общества. 2) Средний класс составляли люди (ед. числ. людин), мужи, соединенные в общины, верви.3) Холопы или челядь – рабы и притом безусловные, полные, обельные (облый – круглый) были третьим слоем.

С течением времени это общественное деление усложняется. На верху общества находится уже княжеская дружина, с которой сливается прежний высший земский класс. Дружина состоит из старшей („бояр думающих и мужей храборствующих“) и младшей (отроков, гридей), в которую входят и рабы князя. Из рядов дружины назначается княжеская администрация и судьи (посадник, тиун, вирники и др.). Класс людей делится определенно на горожан (купцы, ремесленники) и сельчан, из которых свободные люди называются смердами, а зависимые – закупами (закупом ролейным, например, называется сельский земледельческий батрак). Закупы не рабы, но ими начинается на Руси класс условно зависимых людей, класс, с течением времени сменивший собой полных рабов. Дружина и люди не суть замкнутые общественные классы: из одного можно было перейти в другой. Основное различие в положении их заключалось, с одной стороны, в отношении к князю (одни князю служили, другие ему платили; что же касается до холопов, то они имели своим „господином“ хозяина, а не князя, который их вовсе не касался), а с другой стороны – в хозяйственном и имущественном отношении общественных классов между собой.

Мы допустили бы большой пробел, если бы не упомянули о совершенно особом классе лиц киевского общества, классе, который повиновался не князю, а церкви. Это церковное общество, состоящее из: 1) иерархии, священства и монашества; 2) лиц, служивших церкви, церковнослужителей; 3) лиц, призреваемых церковью, – старых, увечных, больных; 4) лиц, поступивших под опеку церкви, – изгоев, и 5) лиц, зависимых от церкви, – „челядь“ (холопов), перешедшую в дар церкви от светских владельцев. Церковные уставы князей так описывают состав церковного общества: „А се церковныи люди: игумен, игуменья, поп, диакон и дети их, а се кто в крылосе: попадья, чернец, черница, проскурница, паломник, свещегас, сторожник, слепец, хромец, вдовица, пущенник (т. е. получивший чудесное исцеление), задушный человек (т. е. вольноотпущенный по духовному завещанию), изгои (т. е. лица, потерявшие права гражданского состояния);…монастыреве, больницы, гостинницы, странноприимницы, то люди церковныя, богадельныя“. Всех этих людей церковная иерархия ведает администрацией и судом: „Или митрополит, или епископ тыи ведают, между ими суд или обиду“. Изгоям и холопам и всем своим людям церковь создает твердое общественное положение, сообщает права гражданства, но вместе с тем выводит их вовсе из светского общества.

Настолько развито и сложно стало общественное деление киевского общества к XII в. Раньше, как мы видели, общество было проще по составу и расчленилось уже на глазах истории.

Закончим наш обзор Киевской Руси общей характеристикой ее культурного состояния. Первое же знакомство с киевским бытом покажет нам существование древних и сильных городских общин на Руси и обилие вообще городских поселений; это обстоятельство – лучший признак того, что торговые обороты страны были значительны. Любопытен тот факт, что в скандинавских сагах Киев называли „страной городов“, следовательно, городская жизнь была в глазах иноземцев отличительной чертой Руси. По летописи насчитываются сотни городов, тянувших к „старейшим“ городским центрам на Руси. Конечно, такая многочисленность городов обусловливалась не одними административными и военными потребностями, но и развитием торговли, которая придавала городу значение рынка. Несомненно, что главным занятием городских жителей была торговля и что масса городского населения состояла из торговых и промышленных людей. О развитии торговли в Киевской Руси говорят нам многие древние авторы. Русские купцы ездили в Грецию, Болгарию, Германию, Чехию и на Восток. В Киеве и Новгороде было постоянное стечение купцов. В Новгороде жили немецкие купцы и имели свою церковь – „Варяжскую божницу“; немецкие же купцы через Польшу ездили в Киев. В Киеве был еврейский и, кажется, польский квартал; жили постоянно купцы католического вероисповедания, которых называли „Латиною“; есть известие и об армянах. Киев был торговой станцией не только между севером и югом, т. е. между варягами и Грецией, но и между Западом и Востоком; т. е. между Европой и Азией; отсюда понятно торговое значение Киева и всей южной Руси. Тихий земледельческий труд мешался здесь с бойким и шумным торговым движением; жизнь отличалась многообразием функций; торговля, вызывая знакомство со многими народами, способствовала накоплению богатств и знаний. Много условий создавалось здесь для культурного развития, и это развитие начиналось и зацветало ярким цветом. Просвещение, принесенное христианством, нашло приют в русских монастырях и приобрело себе много поборников. Мы знаем, что христианская мораль успешно боролась с грубыми воззрениями языческой старины; мы видим князей, читающих и собирающих книги, князей, заказывающих переводы благочестивых произведений церковной литературы на русский язык; мы видим распространение грамотности, видим школы при церквах и епископских дворах; мы любуемся фресками, которые писаны по греческим образцам русскими художниками; мы читаем произведения богословски образованных русских людей. Словом, в отношении просвещения Киевская Русь стояла не ниже прочих молодых государств и своих ближайших соседей, славян. Исследователи первоначальных сношений Руси и Польши прямо признают культурное превосходство первой. И материальная культура киевского общества стояла, сравнительно с прочей Европой, не низко. Внешность Киева вызывала панегирики писателей XI в. Западным иностранцам Киев казался соперником Константинополя. Впечатление, которое он производил на иноземцев, вело к невольным гиперболам с их стороны: они, например, считали в Киеве 400 церквей, чего на самом деле не было. Но во всяком случае Киев был крупным торговым городом восточной Европы, городом с разноплеменным населением, высшие классы которого знакомы были с лучшими произведениями окрестных стран и вызывали со стороны нашего летописца даже упреки в роскоши. И если, за исключением Киева и других городов, вся прочая страна была еще в младенческих формах общественного и хозяйственного быта, то все-таки мы не имеем права назвать Киевскую Русь некультурною страною, если возьмем во внимание быт древних городов, отмеченный явно культурными чертами.

Мы видели, что еще в глубокой древности Русь стала терять черты патриархального племенного строя, хотя и не отлилась еще в окончательные формы государственного быта. Долгое совместное жительство, единство племени, языка и религии делали из Руси одну страну, из русских славян – один народ. И это единство чувствовалось и ярко сознавалось нашими предками. Певец „Слова о полку Игореве“, который помнил много такой старины, какая и для его времени была уже седой стариной, мыслил русскую землю единую от южного Галича и Карпат до верхней Волги. Всех князей, и северных и южных, одинаково зовет он помочь беде Игоря и стать „за землю Русскую“. В его глазах беда Игоря – беда всей земли русской, а не только Игорева княжества: „Тоска разлилась по Русской земле, обильна печаль потекла среди земли Русския!“ – говорит он об этом. В XI в. летописец пишет свою „Повесть“ не о том или другом княжестве, а о всей Русской земле. Так вырастало постепенно твердое национальное самосознание, вырастало и в сказаниях, и в летописях, и в самой жизни. В XII в. окончательно определилась русская национальность.

Тем более непонятным должен казаться упадок Киевской Руси к XIII в. Какая же была тому причина? Первая и главная причина заключалась в том, что в единой земле, в едином обществе не было единой политической власти, – владел Русью многочисленный княжеский род; при спутанности родовых и семейных счетов из-за старшинства или из-за каких-нибудь обид, князья часто затевали усобицы и втягивали население в междоусобную войну; от этих усобиц страдали люди, страдало развитие народного быта. Из 170 лет (1055–1224) Погодин насчитывает 80 лет, прошедших в усобицах, и 90 лет мирных; и хотя тот же Погодин говорит, что для массы они не имели важного значения, но в действительности они были несчастьем для страны, как бы легко ни переносилось населением каждое отдельное разорение. Вторым несчастьем Киевской Руси было усиление, с половины XII в. ее степных врагов. В южных степях появились половцы и в течение двух столетий 40 раз опустошали русскую землю значительными набегами, а мелких набегов и не перечесть. Торговля с югом стала замирать благодаря тем же половцам; они грабили купцов на нижнем Днепре и Днестре, и торговые караваны бывали вне опасности только под сильным военным прикрытием. В 1170 г. у юных русских князей, по почину Мстислава Изяславича, был съезд, на котором обсуждались средства борьбы с половцами и говорилось, что половцы „уже у нас и Гречьский путь (в Царьград) отнимают, и Соляный (Крымский или же Чешский), и Залозный (на нижний Дунай)“. Это было большим бедствием для страны. Из-за половецкой грозы наши предки не замечали, что торговля их падает еще и по другой причине, именно потому, что крестовыми походами был создан новый путь сообщения Зап. Европы с Азией, мимо Киева, – чрез восточные побережья Средиземного моря. К XIII в. жизнь Киевской Руси стала бедней и утратила последнюю безопасность; чем далее, тем труднее становилось жить на юге; вот почему целые города и волости начинают пустеть, тем более, что князья, как прежде ссорились из-за старшинства, так теперь стали ссориться из-за людей, за „полон“. Они стали делать набеги на соседние княжества и уводили народ толпами, население не могло жить спокойно, потому что свои же князья отрывали его от земли, от хозяйства.

Эти обстоятельства – усобицы князей, отсутствие внешней безопасности, падение торговли и бегство населения – были главными причинами упадка южнорусской общественной жизни. Появление же татар нанесло ей лишь окончательный удар. После нашествия татар Киев превратился в маленький городок в 200 домов; торговля вовсе заглохла, и мало-помалу Киевскую Русь по частям захватили ее враги. А в то же время на окраинах Русской земли зарождалась новая жизнь, возникали новые общественные центры, слагались новые общественные отношения. Возникновение и развитие Суздальской Руси, Новгорода и Галича начинают уже собою иной период русской истории [2 - История Киевской Руси стала в последнее время предметом специального изложения ученых, держащихся того взгляда, что историческая традиция древней Киевщины не прервалась, а продолжала жить в украинском народе и в учреждениях Литовского княжества (М. С. Грушевский, А. Я. Ефименко).].

Колонизация Суздальско-Владимирской Руси

В XII в., когда вследствие княжеских усобиц и половецких опустошений начинается упадок Киевской Руси, неурядицы киевской жизни вызывают передвижение населения от среднего Днепра на юго-запад и северо-восток, от центра тогдашней Руси, Киева, к ее окраинам.

На северо-востоке русские переселенцы попадают на новые места, в страну с иным географическим характером, чем Поднепровье. Особенности этой страны создают постепенно и новые черты в физическом типе колонистов, и новые социальные и экономические порядки в их быту. Занятая русскими на северо-востоке местность – это страна между верхним течением Волги и Окой. Природа здесь очень рознится от днепровской: ровная плодородная почва здесь сменяется суглинком, болотами и первобытным лесом. Хотя обилие речных вод замечается и здесь, но свойства рек различны: южная Русь имеет большие реки, текущие, в громадном большинстве, к одному центру, к Днепру; в северной Руси – масса мелких речек, не имеющих общего центра, текущих по самым различным направлениям. Климат северо-восточной Руси вследствие обилия воды и леса суровее, почва требует больших трудов для обработки. Первоначальными жителями северо-восточной окраины были финские племена меря и мурома, о быте которых история не знает ничего достоверного. Исследователь древней шей истории Суздальской Руси, проф. Корсаков („Меря и Ростовское княжество“, 1872) пробует восстановить быт мери: 1) по указаниям разных источников, – так как летопись говорит о первоначальных жителях этой страны очень мало; 2) по сравнению быта теперешнего населения губерний Московской, Владимирской, Костромской и Ярославской с бытом жителей других великорусских губерний: особенности этого быта могут быть объясняемы бытом первоначальных обитателей названных губерний; 3) по сравнению данных летописи о быте мери и муромы с бытом соседних им ныне существующих финских племен: мордвы и черемис; этнография их несколько разработана, и жизнь этих племен может с некоторой вероятностью дать основания для заключений о жизни исчезнувшей их родни; 4) по указаниям, добытым из раскопок, на местах поселения мери и муромы; эти раскопки, произведенные здесь археологами Савельевым и графом Уваровым, дают ряд отрывочных, правда, указаний на особенности мери и муромы. Тщательные изыскания Корсакова не привели к большим результатам: он указывает, что меря и мурома – племена финского происхождения, близкие по быту к мордве; религия их была не развита; политической организации не существовало, не было и городов; культура была на очень низкой ступени развития; первенствующее значение принадлежало жрецам.