Обязательно должна быть надежда. Следователь Токарев. История вторая

– Ага. Предъявили обвинение, что, мол, нарочно довела пожилую женщину до смерти, чтоб квартирой завладеть.

– Невероятно!

– Да, не то слово! Ведь никаких завещаний и дарственных-то на нашу работницу оформлено не было. Как завладеешь-то? Еле-еле вырвалась она от них. Начальство характеристики положительные писало, к следователю ходило. Слава богу, нашлась другая женщина, на которую покойница составила договор пожизненной ренты, но там все чисто. В итоге обвинение сняли, сотрудницу отпустили. Говорят, она под краской поседела сразу вся и затем резко уволилась. Теперь, я слышал, она в риелторы подалась. Так вот, что самое интересное-то…

– Да, бывает-бывает. Ладно, Эдуард, погоди со своими случаями, пора мне. Ты вот что – когда к брату моему, вновь обретенному, собираешься?

– Завтра четверг? Завтра должен идти, а так обычно по вторникам и четвергам. Он специально продукты и лекарства рассчитывает под мой приход и все такое.

– Понятно, – родственник упруго поднялся. – Давай, как договорились – молчок. Пошел я. Будь здоров, тезка, держи оборону.

Усилившийся снег, подхваченный ветром, косо заштриховал темный окружающий мир. Свекольников вышел из кафе, надвинул поглубже мохнатую шапку-ушанку, подтянул толстый шарф и задумчиво продолжил прерванный путь, продавливая по свежему снегу отпечатки больших ботинок как неоспоримый факт своего существования на белом свете.

2

С той стороны замутненного конденсатом зеркала смотрели тусклые, пустые глаза, еле заметные на размазанном, несимпатичном спросонья лице молодого мужчины, разбуженного несколько минут назад. Эдик медленно повернулся анфас влево, придирчиво рассмотрел себя, потом анфас вправо. Изобразил предельно широкую зубастую улыбку. Капля, стекающая по стеклу, прошла через отражение глаза – показалось, что зазеркальный двойник, как злобный клоун, фальшиво плачет. Словно некто знакомый из другого мира, спрятавший физиономию под ощерившейся маской, от скуки считывал мысли Эдика, стараясь угадать то, что будет дальше, и, угадав, глумливо ухмылялся, мол: «Жаль мне тебя, парень, до слез. Посмотри, я плачу. Пропадешь ни за грош. Ну так туда тебе и дорога». Маска в зеркале как будто подмигнула, и Свекольников оторопел.

– Эдуард! – услышал он голос матери из-за двери ванной комнаты. – Оладьи же остывают.

Молодой человек вздрогнул, мотнул головой, отгоняя наваждение.

– Иду, минуту, – громко ответил он и, опустив лицо в ладони, полные ледяной воды, совсем тихо добавил: – Ничего, скоро все будет по-другому. Главное – терпение.

Последние его слова не расслышал даже тот, в зеркале. Они, превратившись в бульканье, пузырьками укатились в канализацию.

Эдуард бережно вытерся теплым уютным полотенцем и снова уставился на свое отражение. Теперь зеркало показало надменного, жестокого диктатора. Правильный овал лица, прямой короткий нос, средних размеров серые, прозрачные глаза с точками черных зрачков, редкие светлые волосы. Надменность лицу придала намеренно выдвинутая нижняя челюсть. «Как Муссолини», – мелькнуло в голове. Таким он себе нравился больше.

Каждое утро мама готовила Эдуарду кофе, а к нему оладьи, тосты или сырники. Она нарочно просыпалась на час раньше, чтобы сын смог отправиться на работу сытым и ухоженным. После расставания с мужем вся ее нерастраченная нежность, словно обильный водопад, устремилась на двадцатипятилетнего ребенка. Сын растворялся в этой нежности, как в серной кислоте, теряя индивидуальность, но набираясь при этом какой-то неизвестно откуда взявшейся важности и резкости.

– Со сметаной? – капризно оглядел стол переросток.

– А ты хотел со сгущенкой? – встревожилась Анна Вениаминовна. – Или с джемом?

– Да ничего я не хотел. Не суетись, мам. Пусть будут со сметаной. Без разницы! Так спросил.

– Что у тебя на работе сегодня? – мать внимательно вглядывалась в беспокойные глаза сына. – Какие планы?

– Сегодня работа в полях. Обхожу своих пеньков, – брезгливо ответил Эдик. – Так воняет от них, не поверишь, – он поморщился. – Терпеть не могу.

– Скоро три года будет, как ты работаешь, и еще не привык? Ты делаешь большое, благородное, если угодно, христианское дело – помогаешь слабым и немощным людям. Самое главное…

– Что денег нет, – иронично продолжил сын, склонный к пространным монологам. Лицо его исказила сложная гримаса, составленная из отвращения к самому себе и злорадства, мол, я так и знал, что у меня никогда ничего не получится. – Работаешь за гроши. Если бы платили за эту работу нормально… Кофе добавь мне, пожалуйста. Ходишь к ним, смотришь за ними, продукты носишь. Слушаешь их бесконечные жалобы и рассказы о лекарствах, врачах, поликлиниках, болезнях. Одной отчетности мегатонны. А толку? У некоторых пенсии выше, чем я получаю зарплату. Представляешь? Есть полковник один бывший, круглый сирота, как я думал до вчерашнего вечера; служил, говорит, сначала на Дальнем Востоке, потом в нашем городе, пенсия почти сорок тысяч. Сорок! Понимаешь? Где справедливость? Живет один в огромной квартире. Потолки метров пять или выше. И всю свою пенсию тратит на какие-то книги или другую ерунду. И еще жалуется, мол, не хватает ему средств. Захламил все, паркет вздулся, не моется…

– У него родственники появились?

– Да, именно что появились. Словно ворон ударился о тротуар и обратился в родного брата полковника. Вспышка, дым и… – Эдуард сделал голос объемным и низким: – «Здравствуйте, я посланник потустороннего мира, прибыл с миссией добра!» Весьма неприятный господин.

– Так это же замечательно – брат все-таки.

– Да-да. Тихий ужас. Стоило устраиваться на эту идиотскую госслужбу за такие деньги? Конкурс еще надо было проходить, антикоррупционное собеседование, помнишь? За оклад в пять тысяч в месяц. Цирк! Зачем ты меня туда засунула, для чего такие страдания? Когда они ориентировочно воздадутся мне сторицей? Кстати, состав и объем «сторицы» этой хотелось бы представлять.

Анна Вениаминовна грустно смотрела на сына, набивающего рот оладьями, и пыталась придумать ответ. Она отвернулась к окну. Светало. Крупные, медленные хлопья снега высвечивались в желтых лучах уличного фонаря. «Ветер за ночь прекратился, – подумала она. – Сил нет смотреть на этот снег, валит и валит бесконечно. Скорее бы весна». Женщина зябко поежилась.

– Ты никогда не будешь чувствовать себя счастливым, если не научишься любить людей. Родных, друзей, коллег, подопечных своих, случайных прохожих.

– Любить? – он захотел пакостно сострить, но передумал. – Интересно за что же?

– Да-да, именно любить. Не спорь. Людей обязательно нужно любить. Прощать им их несовершенство, но всегда уметь находить в них хорошее. Это такая глубокая внутренняя работа. Во всех людях есть как хорошее, так и плохое. И в тебе, и во мне, это нормально. Все вокруг без исключений, и ты, и я – все хотят любви, несмотря на все свои пороки. Наверное, можно разглядеть в твоих подопечных много чего интересного, трогательного и возвышенного, доброго, в конце концов. Того, за что они станут тебе приятны, даже вопреки своим недостаткам. У многих интересные судьбы, перенесенные страдания, возможно, даже подвиги. А что? Если ты станешь относиться к ним с нежностью и любовью от чистого сердца, искренне ко всем, тебе самому станет легче жить и работать. Появится новый высокий смысл служения людям, трудный ежедневный подвиг через любовь позволит тебе иначе взглянуть на то, чем ты занимаешься. Чем не цель жизни? Пройдут озлобленность, зависть, постоянное ощущение агрессивности мира вокруг. Все дело именно в любви. Я уверена, что Бог обязательно воздаст тебе по заслугам, именно по заслугам, причем воздаяние придет оттуда, откуда его и не ожидаешь.

– Бог – это любовь, ты хочешь сказать? – с легким сарказмом продекламировал Эдуард. – Свежая теория.

– Да, Бог – это любовь, а любовь – это счастье. Всё просто. Ты никогда не станешь счастливым, если не научишься любить людей.

– И негодяев с подлецами?

– Возможно, даже и негодяев. И прощать, и любить, в том числе свою любовь к этим людям любить, то есть и себя любить. И деньги тебя счастливым не сделают без любви.

– Мне бы миллионов десять в валюте, и я бы всех полюбил. Одно же другому не мешает? Честное слово! Построил бы вокруг себя стену метров двадцать с колючей проволокой под напряжением и любил бы на безопасном расстоянии. Чтобы кто-нибудь из тех, кого я люблю, не подкрался сзади с дубиной или не стянул то, что я плохо положил. Деньги – вот фундамент любой любви и основа счастья в его наличном выражении. Чем больше денег, тем больше любви, такова сегодня главная парадигма всего вокруг. И никто меня не переубедит.

– А жаль. Чего ты все о деньгах? Разве нам с тобой не хватает? Я достаточно зарабатываю, чтобы ты имел возможность делать карьеру, расти, формировать себя.

– Нет, мама, послушай. Только состоятельный человек может быть великодушным и щедрым, – сын положил вилку и снисходительно посмотрел на мать. – Если мне не хватает на еду, я буду занят исключительно добыванием себе пропитания, если негде жить – жилья. Все это приобретается с помощью денег, а денег, как известно, на всех не хватает. То есть их нужно, фигурально выражаясь, отобрать у других, в том числе отобрать и карьеру, и возможности. Желающих-то много. Тут уж не до любви, когда постоянная борьба. Кому я могу помочь? Никому. Другое дело, когда я уже богат! – Он, как сытый кот, зажмурился от удовольствия. – Сразу масса возможностей помогать людям. Мне никогда не будет жалко отдать лишнее нуждающимся. Убедительно? Нельзя просить голодного поделиться хлебом с чужим человеком. Вернее, просить-то можно, но бессмысленно, он не поделится, такова практика. Так что дайте мне сначала деньги, побольше, чтоб хватило, а потом требуйте любовь. Наоборот не бывает, – он откинулся на спинку стула, озарив пространство вокруг довольной улыбкой умственного превосходства.

Мать не нашлась, что ответить. Ничего из того, что она скажет, не убедит и не успокоит его. Очень жаль, не глупый же парень. Один и тот же разговор в разных вариациях повторялся регулярно и безрезультатно. Она смотрела в пустые глаза сына, не вникая, следила за его артикуляцией.

– Мам, ты меня слушаешь?

– Конечно.

– Я говорю, сорок тысяч! А толку? Помнишь Пашу из моего класса? Круглый весь такой. Вот устроился чувак! Представляешь? Отслужил в армии, помыкался и поступил в милицию, в ППС, и уже купил белую «бэху трешку» с автоматом. За два с небольшим года службы, причем без высшего образования. Заметь, новую! Женился, ребенок у него, живет в свое удовольствие, девочек приглашает на съемную квартиру. Говорит, через пару лет будет и дача. Всего двадцать пять парню, а так высоко поднялся. Вот кто счастливый! Везет же!

– Там теперь хорошо платить стали? – рассеянно уточнила Анна Вениаминовна.

– «Платить», – высокомерно передразнил мать Эдуард. – Хачей трясет на рынке, они и платят хорошо. Они с коллегами обложили рынок около «Авроры», где строительные материалы и продукты. А чего? Работа непыльная, ксива есть, при оружии и с дубиной. Еще у него есть проекты. Власть – это сила! Ксива всегда прокормит, – его глаза блеснули алчным огнем недавно обретенной мудрости. – Заметь, никакого образования не нужно, а мужик при деньгах. Младший сержант уже, нормально устроился! Отлично даже!

– Нормально? – печально переспросила Анна Вениаминовна. – Людей грабить – это, по-твоему, нормально?

– Каких людей, это же черные! – искренне изумился сын маминой наивности. – Жируют на нашей земле, так пусть и платят. А не нравится – никто их сюда не звал и не держит тут. Родина их всех ждет домой. Пусть мотают обратно в горы, в аулы и там строят счастливую жизнь по собственным правилам.

Он отодвинул тарелку, поднялся и поцеловал мать в щеку.

– Ладно, извини, мамочка. Вечером обязательно договорим, тема интересная. Пора мне на работу, сегодня еще три или четыре адреса. Пойду любить этих списанных, но не утилизированных людей.

– Ты папе звонил? Ему в воскресенье пятьдесят.

– Он сам звонил, приглашал в гости, но я не хочу ехать, – на лице сына отразилась внутренняя борьба любопытства с преданностью. – После всего, что он сделал.

– А ты съезди все-таки. Сейчас он как будто не пьет.