Цусимские хроники. На восток

Скрываясь в тени береговых утесов, начали пробираться от мыса Свиньина к белевшему впереди пляжу в вершине бухточки. Но были сразу обнаружены, о чем известила серия коротких вспышек ратьера с берега. В ответ отмигали позывной и тут же получили положенный отзыв. На что ответили: «Хорошо сделано».

Удовлетворившись результатом, ушли к мысу Гамова, где катер тоже сразу обнаружили. Оттуда, описав широкую дугу, направились к входу в бухту Троицы со стороны залива. Эту бухту контролировали уже армейские посты. Еще до подхода катера от мыса Стенина, видимо, будучи предупрежденными моряками с Гамова, начали запрашивать позывной. Не получив ответа, запрос повторили, потом еще раз.

После того как и третий запрос с берега катерники проигнорировали, в воздух взлетели сразу три осветительные ракеты. Причем, судя по тому, куда их запустили, катер с берега все еще не видели. Пятно света озарило клок моря намного восточнее того места, где находилась проверка.

Хотя там никого не оказалось, поведение наблюдателей встревожило всех на катере. Заподозрили, что рядом бродит еще кто-то, и об этом, обнаружив именно его, и сигналили с берега. Ход увеличили, войдя в акваторию бухты и направившись в ее верховье, где имелся хороший пляж. Ходовые огни включили и несколько раз отмигали позывной, чтобы ненароком не угодить под обстрел. Подойдя к пляжу, включили еще и прожектор, начав обшаривать им береговую полосу, поскольку опасались выскочить на камни.

Здесь побережье должны были охранять конные разъезды и секреты, опросив которые надеялись прояснить ситуацию. Чтобы избежать эксцессов в столь тревожной обстановке, еще несколько раз показали свой позывной и отработали три коротких гудка сиреной. В ответ с берега за пляжем вместо штатного отзыва снова взмыли осветительные ракеты, а следом за ними и с обоих входных мысов тоже.

Когда командовавший катером мичман Адлерберг с двумя матросами сошел на берег, сразу был встречен разъезд. Тут и выяснилось, что наблюдатели у входа в бухту никого не видели, но ждали появления катера, после известия с мыса Гамова. Унтер из резервистов, командовавший разъездами на северном берегу залива Китовый, только что разговаривал с ними по телефону, установленному в доме старосты хутора, находившегося на западном берегу бухты. Этот староста, ходивший ранее на китобойных судах, морзянку катерного фонаря видел и ее содержание унтеру уже сообщил.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что люди на внутренних постах совершенно не обучены наблюдению за морем и не разбирают световую сигнализацию. Поэтому и пускали ракеты. Никаких внятных инструкций на случай обнаружения кого-либо ни на постах, ни у разъездов не имеется. Хорошо, что в штаб обороны и в поселок Посьет доклады отправили да трезвые были.

Унтеру приказали доложить в штаб в Посьете, что тревога ложная, если, конечно, никого другого с постов все же не видели. Поскольку сейчас даже при свете еще не погасших осветительных ракет вражеских судов обнаружить не удалось, унтер был вынужден согласиться и отправил посыльного играть «отбой тревоги».

Однако еще более получаса с входных мысов периодически и совершенно бессистемно продолжали подсвечивать все вокруг. Судя по всему, все же трезвыми были не все. С катера после команды «отбой тревоги» насчитали более полусотни напрасно сожженных больших ракет. А малые и сигнальные, постоянно пускавшиеся все это время, даже и не считали.

Дальнейшее плавание уже не имело смысла. Такое светопреставление наверняка видели даже в поселке Посьет. Исходя из этого, Адлерберг приказал править прямиком в бухточку Пемзовая. Когда обходили банку Клыкова, справа за кормой, где-то в районе бухт Алеута и Лукина, еще дважды взлетали осветительные и сигнальные ракеты.

Скоро нашел туман. Видимость упала практически до нуля. Продолжали движение, не видя ни звезд, ни береговых ориентиров. Когда, уже на рассвете, по счислению должен был открыться мыс Шелягина, впередсмотрящий закричал, что видит парус китайской джонки справа по курсу. Адлерберг приказал изготовиться к бою, так как не исключалась возможность встречи с японскими лазутчиками.

Местный лоцман предложил сначала остановиться и осмотреться. Ночью могли сбиться с курса, а прибрежные воды в этих местах полны опасностей. В точности показаний имевшегося шлюпочного компаса он сомневался. Но мичман приказал дать полный ход и идти прямо на джонку. Едва легли на новый курс, как тот же впередсмотрящий сообщил, что видит буй впереди, и сразу закричал, что это камни. Лоцман оттолкнул от штурвала замешкавшегося рулевого, резко начав ворочать вправо, но удара избежать не удалось.

Катер, наскочив левой скулой на круглый камень, торчавший из воды всего на три фута, дернулся всем корпусом. Люди попадали с ног, а его командир и впередсмотрящий вылетели за борт. Пулемет левого борта слетел со станка и утонул. Образовалась сильная течь. Котел пришлось срочно гасить, стравив пар. За борт полетели все пробковые пояса, что в спешке удалось найти. Суденышко быстро тонуло, кренясь и продолжая катиться по инерции вперед. До того, как оно пошло ко дну, удалось выпустить лишь одну сигнальную ракету и три раза выстрелить в воздух из винтовки. Ни журнала, ни личных вещей не спасли.

Вскоре к плававшим в воде мичману и матросу, не утонувшим только благодаря тому, что заранее обвязались спасательными поясами, поскольку при падении обоих оглушило, крепко приложив о планширь и палубу, присоединился весь остальной экипаж. Старались держаться вместе, собрав все, что смогли из всплывшего после исчезновения катера с поверхности воды, и обвязавшись концами и ремнями.

Лоцман сказал, что парус, который видели с катера, был, скорее всего, не джонкой, а торчавшим из воды в полумиле к северо-северо-востоку от острова Фуругельма камнем, именуемым кекуром Гельмерсена. Его верхушку в тумане часто принимают за парус джонки. Рядом с ним имеется круглый камень по форме буя, на который и наскочили второпях, погнавшись за призраком.

Исходя из этого, принялись изо всех сил грести в направлении предполагаемого нахождения острова Фуругельма, надеясь, что оттуда все же видели ракету и вышлют кого-нибудь навстречу. Однако преодолеть более полумили самостоятельно было маловероятно. Особенно учитывая, что течение сейчас сносило всех к югу, мимо острова. Но уже минут через двадцать услышали голоса, окликавшие по-русски. На них отозвались, и скоро стали слышны даже всплески весел приближавшейся шлюпки.

Оказалось, что работники, строившие батарею, ночью ходили проверять снасти, стоявшие на отмелях восточнее острова. Катер они не видели, но почувствовали запах угольного дыма из его трубы, а потом услышали выстрелы и крики, когда судно уже тонуло. Ракету за туманом также никто из них не разглядел. Идя на голоса, они и вышли на потерпевших крушение.

Маленький ялик оказался не в состоянии вместить всех, поэтому в него забрались только Адлерберг, и впередсмотрящий, серьезно пострадавшие при падении в воду. У мичмана была сильно ушиблена и рассечена голова, а матрос, похоже, сломал руку. Все остальные так и оставались в воде, привязавшись к лодке, уверенно правившей к острову.

Пока добирались до пристани в бухточке Северная, Адлерберг немного пришел в себя. На его вопрос, кто и почему, в нарушение устава караульной службы и всяких норм безопасности на охраняемой территории, отпустил работников на рыбалку, получил шокировавший всех ответ: «Жрать-то хочется!»

Из дальнейшего рассказа «рыбаков», изрядно обозленных и сгоряча срывавшихся порой на мат даже при офицере, выяснились интересные подробности. Оказалось, что их завезли на остров уже почти два месяца назад с запасом провизии на три недели. Потом подвезли немного муки и крупы, а остальное сказали добывать самим. А что там добудешь, скалы одни, ни хрена не растет! Лебеду всю уже съели. Обслуга сигнальных постов, снабжавшаяся из Посьета, тоже далеко не жировала, так что к идее организовать промысловую мини-артель отнеслась с пониманием. Вот они и ходили уже почти месяц на «добычь» каждый день, выменяв у местных на часть крупы и полтора десятка «бердановских» патронов свои снасти.

Очутившись на острове, по телеграфу сразу сообщили о крушении и кратко доложили результаты похода. Оставаться на почти готовой батарее, где был фельдшер, все категорически отказались и утром на рассыльном катере отправились для более детального доклада к начальству.

На полигон вернулись лишь к полудню. К этому времени туда уже пришло не одно сообщение из штаба обороны и из поселка Посьет о многочисленных подозрительных судах, осматривавших северное побережье залива Китовый этой ночью. Броненосцу рекомендовалось укрыться с улучшением видимости на более закрытой стоянке рейда Посьет и воздержаться от переходов до улучшения погоды и прояснения ситуации.

Едва суденышко с Фуругельмы ошвартовалось к причалу полигона, Рожественский, захватив с собой Адлерберга, сразу же отправился на нем в Посьет. Туда же вызвали и нового начальника обороны залива. По дороге мичман рассказал о событиях ночи, указав точное время контактов, которое помнил, поскольку сам заносил все записи в утонувший с катером журнал. Его сверили с журналами оповещений телеграфной и телефонной станций полигона за прошедшую ночь.

Выяснилось, что катер с «Орла», причем во множественном числе, обнаруживали также и у бухты Лукина и с мыса Дегера, даже после начала его неудачного обратного перехода. Задержек со связью не было, но толку от нее в этом случае оказалось не много. Общая картина так и оставалась неясной, а многочисленные контакты, ложные и настоящие, приводили только к общему переутомлению, притуплению бдительности и бестолковому расходу ракет.

Слушая рапорт сникшего мичмана об аварии и последующем нежданном спасении, наместник все больше мрачнел. Принимая это на свой счет, Адлерберг всерьез начинал опасаться, что теперь спишут с эскадры на берег. Его деятельной натуре это было как нож острый.

Еще когда «родной» броненосец «Александр III», служа на котором он добрался до Дальнего Востока, пройдя через пекло Цусимы, встал в длительный ремонт, он сразу подал рапорт о переводе на любой другой корабль, готовившийся к походу. Хоть даже на миноносец. Так и попал на «Орел», восполнив боевые потери. Многие сослуживцы его не понимали. Уходить с корабля гвардейского экипажа, тем более, что через месяц, максимум два он тоже снова вступит в кампанию!.. Но мичману на берегу не сиделось. И вот теперь…

Однако вопреки ожиданиям никакого разноса не последовало. Что-то пометив у себя в блокноте, Рожественский сказал: «Вам придется все это повторить сейчас на совещании в Посьете», после чего занялся выяснением бытовых подробностей у капитана первого ранга Цывинского, уже давненько тут обретавшегося, продолжая делать пометки.

На совещании мичман выступил. Сказал все, как сам слышал. Потом спокойно отвечал на нападки местного командования. Ему было уже все равно, и никакой робости перед бородатыми полковниками и их генералом он не испытывал совершенно. А после ждал окончания совещания уже на улице, находясь на пределе нервного напряжения.

Но приказа о списании так и не последовало, а все санкции ограничились спокойно брошенным наместником между делом: «Озаботьтесь подъемом катера. На полигоне имеется все, что для этого нужно, а потом приедете поездом во Владивосток. И сразу доложитесь по команде. А «епитимией» для вас будет попутная ревизия состояния узкоколейки. И не халтурить! Сами решайте, у кого уроки брать, но чтобы отчет был объективный. Ни мне, ни другим проверять некогда! Постарайтесь успеть до того, как снова в море пойдем!»

Зато за час до этого на том самом совещании в штабе Порсьетского отряда Зиновий Петрович «рвал и метал». Мичману с его лавочки все было слышно. Интенданта полковника Броцкого приказал арестовать и отправить на броненосец, едва он явился, Начальника инженерного корпуса, присланного из Владивостока после скандального визита в залив «Громкого», в чьи обязанности входил контроль за строительством дороги и укреплений, отчитал и объявил выговор. Генерала Щупинского, пытавшегося что-то возражать, даже не стал слушать, потребовав отчет о ходе возмещения утраченных стройматериалов, а также о степени готовности оборонительных сооружений. Досталось и всем прочим сухопутным начальникам.

Наконец начав успокаиваться, Рожественский потребовал коляску и толкового сопровождающего для осмотра береговых укреплений, а здесь приказал продолжать без него, после чего убыл заканчивать инспекцию. Все резкие выпады начальника Посьетского отряда, требовавшего в свое распоряжение десантные роты с броненосцев и часть их артиллерии, остались без внимания. В итоге Щупинский и Рожественский расстались крайне недовольные друг другом.

После отъезда наместника с эскортом был объявлен небольшой перерыв. Все вышли из здания штаба на воздух. Армейские молчали и нервно курили папиросу за папиросой, а флотские, оказавшись сразу в сторонке, поскольку остальные перетекли от них подальше, тихо переговаривались между собой, отмечая, что разговоров в таких тонах уже давно не бывало. Видать допекло!

На продолженном совещании офицеры из штаба наместника ознакомили старших офицеров гарнизона залива Посьет с уже довольно давно применявшимися инструкциями для персонала всех береговых постов, а также стандартными и обновленными правилами обмена информацией[16 - Правила службы сигнальных постов в окрестностях крепости Владивосток и на всем побережье Японского, Охотского и Берингова морей были разработаны и начали широко внедряться еще до начала русско-японской войны. Однако, в силу ряда причин и, в первую очередь, недостаточного контроля за исполнением, эти правила часто не соблюдались, нарушались или игнорировались.]. Как выяснилось, ничего подобного в Посьете не было, что всех удивило. Обязали их составить графики учений, разъяснив, как и для чего это нужно делать.

Армейское руководство просило о пополнении службы береговой обороны залива обученными сигнальщиками с кораблей. Иначе в реальные сроки дела не исправить. Флот обещал помочь, но требовал провести обязательную учебу и с уже имеющимся персоналом береговой службы.

На полигон наместник прибыл одновременно с вернувшимися с совещания и был намерен немедленно идти обратно во Владивосток. Но из-за тумана выход в море оказался невозможен. Хотя в самом заливе заметно прояснилось, за мысом Гамова все еще ничего не было видно, так что пришлось ждать.