Сердце Москвы. От Кремля до Белого города

Как и звонницу, Филаретову пристройку взорвали французы в октябре 1812 г., да так, что от нее ничего не осталось. Пристройку восстановили с сохранением «по возможности старой архитектуры». Возможно, что островерхие завершения у шатра с крестом появились именно тогда.

Царь-колокол и Царь-пушка

«Царем» в русском обиходе называют не только монарха, главу государства, но и все, что выдается из обыкновенного ряда: царь-птица – орел, царь зверей – лев, царь-девица – зачинщица всех шалостей девичьих, та уж никому спуску не даст. Вот такие два необыкновенных «царя» стоят возле Ивановской колокольни – Царь-колокол и Царь-пушка.

Так назвали самый большой колокол и самую большую пушку, отлитые на Руси. Оба этих чуда приобрели сравнительно недавно уничижительное значение, как синоним чего-то бесполезного, ненужного, прикрывающегося своим именем: большая пушка, которая не стреляет, большой колокол, который не звонит.

Но, однако, это несправедливо – с колоколом приключилось несчастье, а что пушка не стреляла, так и к лучшему… Это прекрасные музейные образцы литейного искусства, выставленные на всеобщее обозрение в Кремле.

Царь-колокол. Считается самым большим в мире, вес его – 12 500 пудов (почему-то колокола, как и урожай, у нас меряют в пудах – так кажется больше?), что составляет 200 т, высота его – 6 м 14 см, а диаметр – 6 м 60 см. Родословную свою Царь-колокол ведет от Большого Успенского, весом значительно менее, всего 8 тысяч пудов. Во время пожара 19 июня 1701 г., когда «разошелся огонь по всему Кремлю», колокол был поврежден и по приказу Конторы артиллерии и фортификации разбит на множество кусков. Их собрали, решили добавить еще металла и отлить самый большой колокол – весом 10 тысяч пудов. В указе императрицы Анны Иоанновны говорилось: «Мы, ревнуя изволению предков наших, указали тот колокол перелить вновь с пополнением, чтобы в нем в отделке было весу 10 тысяч пудов». Работу в 1730 г. поручили известному отливкой Воскресенского и Великопостного колоколов мастеру Ивану Моторину, из династии литейщиков, о которой его сын писал, что «дед и отец мой Иван Моторин исстари были в Москве колоколныя мастера и имели собственную свою колоколную фабрику». Иван Моторин с помощниками изготовил модель, приготовил на Ивановской площади огромную литейную яму – 10 м глубиной, укрепил ее кирпичом и стал готовить форму для литья. Эти работы заняли более полутора лет – с января 1733 по ноябрь 1734 г. В зимний день 26 ноября 1734 г. началась плавка в четырех литейных печах, но вскоре три печи вышли из строя, а потом пожар попортил конструкции. Иван Моторин «от великой печали» умер, но дело продолжил его сын Михаил, и ровно через год в ночь на 25 ноября 1735 г. началась заливка расплавленного металла в форму. После нескольких лет подготовки это заняло всего 36 минут и окончилось благополучно. Моторин получил тысячу рублей и чин цейхмейстера литейных дел.

Царь-колокол

После успешной отливки началась кропотливая отделка, в которой ведущую роль играл «скулторного дела мастер» Федор Медведев, петровский пенсионер, посланный на выучку в Италию. Главным украшением колокола были портреты царя Алексея Михайловича, при котором отлили Большой Успенский колокол, и императрицы Анны Иоанновны, подписавшей указ об отливке его.

Однако обработку колокола завершить не пришлось: 29 мая 1737 г. разразился такой пожар, который Москва еще не испытывала…

На колокол, лежавший в яме, упала горящая кровля, ее принялись поливать водой, раскаленный колокол треснул, и от него отвалился кусок весом 780 пудов (11,5 т). Впоследствии туда спустили лестницу, расчистили проход, обнесли перилами и организовали осмотр колокола, а по Москве ходила любопытная легенда о происхождении отвалившегося куска: царь Петр, возвратившись с победой после Полтавской битвы, приказал звонить во все колокола, но, сколько ни старались звонари, да с ними еще целая рота дюжих гвардейцев, один только Царь-колокол отказался звонить, даже язык оторвали. «Упрямее царя нашелся», – шептались в народе. Тогда разгневанный Петр ударил колокол своей знаменитой дубинкой: «…вот тебе за то, что не хочешь о моей победе звонить!» – да и отколол от него кусок, а Царьколокол загудел и ушел глубоко в землю…

Много раз пытались вытащить гиганта из ямы, но вот только талантливый инженер, автор Исаакиевского собора в Петербурге, Огюст Монферран придумал, как это сделать. В 1836 г. над ямой поставили сложные леса, блоки, вороты, натянули канаты и колокол стал медленно выходить из многолетнего заключения, но… вдруг послышался треск, несколько канатов лопнули, колокол накренился и застыл над ямой. Надо было быстро сделать подставку под ним, но как? Двухсоттонный колокол мог в любую минуту рухнуть. И тут нашелся храбрец, который спустился в яму, установил подставку из бревен, на которую и опустили колокол. Тогда заказали новые прочные канаты, увеличили количество воротов и 26 июля 1836 г. в присутствии сотен наблюдателей, пришедших на Ивановскую площадь, несмотря на раннее время (начали подъем в 5 часов утра), колокол стали поднимать. Через 42 минуты и 33 секунды подъем закончился, яму покрыли помостом с катками, по которым и передвинули колокол на заранее подготовленный постамент, где он и стоит до сих пор.

Несколько раз хотели припаять отколовшийся кусок, но было ясно, что это только испортит его звук. Последний раз такое предложение сделал известный русский ученый Н.Н. Бернадос, создатель электродуговой сварки.

Колокол украшен сложным рельефом и богатым орнаментом. Наверху в клеймах – изображения Христа, Богоматери и Иоанна Предтечи (ангел отца императрицы Анны), апостола Петра (ангел дяди, императора Петра Великого) и Анны Пророчицы (ангел императрицы Анны Иоанновны). Ниже портреты царя Алексея Михайловича и Анны Иоанновны, а между ними в больших фигурных картушах с барочными завитками и цветками две трудночитаемые надписи. Первая (над отвалившимся куском): «Блаженныя и вечно достойныя памяти великого государя и великого князя Алексия Михайловича всея великия и малыя и белыя России самодержца повелением к первособорной церкви Пресвятыя Богородицы честнаго и славнаго Ея Успения, слит был сей колокол, осмь тысящ пуд меди в себе содержащий, в лето от создания мира 7162, от Рождества же по плоти Бога Слова 1654 года; а из месте сего благовестить начал в лето мироздания 7176, Христова же Рождества 1668 и благовестил до лета мироздания 7208 Рождества же Господня 1701 года в которое месяца июня 19 дня от великаго в Кремле бывшаго пожара поврежден; до 7239 лета от начала мира от Христова в мир Рождества 1731 пребыл безгласен».

Вторая (на противоположной стороне): «Благочестивейшая и самодержавнейшая великия государыни императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всея России и повелением во Славу Бога в Троице славимаго и в честь Пресвятыя Богоматери к первособорной церкви славнаго Ея Успения лит сей колокол из меди осми тысящ пуд колокола, пожаром поврежденнаго, с прибавлением материи двух тысящ пуд от создания мира 7241 от Рождества же по плоти Бога Слова 1733, а благополучнаго Ея Величества царствования в четвертое лето».

И наконец, еще одна, более разборчивая – помещенная на той стороне, которая обращена к колокольне Ивана Великого: «Лил сей колокол Росиской мастер Иван Федоров сын Моторин с сыном своим Михаилом Моториным».

Царь-пушка. Рядом с Царь-колоколом – еще один Царь, на этот раз пушка, и действительно грандиозная: ее вес – 39 312 кг, огромный калибр – 890 мм, длина – 5 м 34 см. Она искусно отлита из бронзы, художественно отделана, украшена богатыми орнаментальными композициями.

Царь-пушка

На теле ствола находятся восемь скоб, к которым крепились канаты для перемещения пушки. У передней правой скобы, рядом с изображением царя Федора Ивановича, сидящего на коне со скипетром в руке, видна такая надпись: «Божиею милостию царь и великий князь Федор Иванович государь и самодержавец всея великия Росия», а на верхней части ствола еще две надписи. Справа – «повелением благоверного и христолюбивого царя и великого князя Федора Ивановича государя самодержца всея великия Россия при его благочестивой и христолюбивой царице великой княгине Ирине», а слева – «слита бысть сия пушка в преименитом царствующем граде Москве лета 7094, в третье лето государства его. Делал пушку пушечный литец Ондрей Чохов».

Итак, создателем ее был один из самых известных пушечных и колокольных мастеров – Андрей Чохов, сотворивший это чудо литейного искусства в 1586 г. Кроме Царь-пушки в Москве и Петербурге есть еще несколько его пищалей и мортир, а также колокол Реут весом 2 тысяч пудов.

Предполагалось, что Царь-пушка будет использоваться на поле боя установленной наклонно в нарочно выкопанном для нее окопе, и поэтому лафета не делали. Нынешний лафет по рисунку художника А.П. Брюллова был изготовлен в 1835 г. на петербургском заводе Берда, в чем каждый может убедиться, взглянув на торец оси лафета, где есть надпись «Бердъ 1835». Рядом с пушкой лежат чугунные ядра (каждое весом 1000 кг), но она должна была стрелять не ими, а картечью (дробом) и называлась Дробовик российский. Эти ядра чисто декоративные, изготовлены в 1835 г. также на заводе Берда.

Возможно, что Царь-пушка первоначально стояла на Красной площади. В XVIII в. ее перевезли в Кремль и поставили во двор Арсенала, в 1843 г. поместили у старого здания Оружейной палаты, так как «постановление старинных орудий у палаты будет прилично и соответственно уже потому, что само здание ее назначено для хранения достопамятностей». Здесь Царь-пушка находилась почти 120 лет, до 1960 г., когда здание разрушили для постройки Дворца съездов. Пришлось Царь-пушке еще раз переезжать – теперь к Ивановской колокольне.

Большой Кремлевский дворец

Высокое место над Боровицким кремлевским холмом издавна занимал княжеский дворец. Известий и документов о ранней истории его не сохранилось, но, как писал в начале позапрошлого века автор «Обозрения Москвы» А.Ф. Малиновский, «со времен Иоанна Данииловича Калиты дворец великокняжеский занимал самое красивое среди Кремля местоположение, господствующее над всей видимой окрестностью…».

Древнейшее место княжеского двора – поблизости от Боровицких ворот, на кромке кремлевского холма, круто обрывающегося вниз к подолу, к берегу Москвы-реки. Рядом, тоже у Боровицких ворот, стояла самая первая кремлевская церковь Иоанна Предтечи, у которой находился двор митрополита Петра (до того, как он выстроил себе другой, у Успенского собора).

Известно, что в первой половине XV в. на краю холма стояли хоромы великой княгини Софьи Витовтовны, вдовы Василия I Ивановича, впоследствии же княжеский двор значительно расширился к востоку, к Благовещенскому собору, заняв место нынешнего Большого Кремлевского дворца.

Строения царского Кремлевского дворца. Реконструкция архитектора А.А. Потапова

Княжеские хоромы неоднократно горели, перестраивались, достраивались, здания соединялись многочисленными переходами и лестницами, представляя собой живописное зрелище, становясь все великолепнее и богаче. В 1404 г. великий князь Василий II предпринял и вовсе не обычное дело – поставил у себя часы: «замысли часник». Летописец подробно повествует о них и не сдерживает своего удивления и восхищения: «Сей же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и расчитая часы нощные и дневные; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено». Часы обошлись в огромную сумму – полтораста рублей, а делал их мастер из Афона серб Лазарь.

При перестройке всего Кремля Иван III, конечно, начал возводить новый представительный великокняжеский дворец. В 1487 г. зодчий фрязин Марк заложил каменную палату; в 1491 г. «свершил» вместе с Пьетро Солари Грановитую палату, а в 1492 г. начал строить и жилые палаты: тогда Иван III переехал в дом князя Ивана Патрикеева рядом и указал «старый свой двор древяной разобрати и нача ставити каменой двор».

Но в 1493 г. разразился пожар и все сгорело – и патрикеевский двор, и новое строение: «…а летописець и старые люди сказывают, как Москва стала, таков пожар на Москве не бывал». Великий князь даже вообще покинул Кремль и переселился к Никольской церкви в Подкопаеве, на Ивановской горке, где жил в крестьянских дворах. Только через шесть лет смог князь приступить к давно задуманной стройке: тогда заложили «полаты каменые и кирпичные, а под ними погребы и ледники, на старом дворе у Благовещениа… а мастер Алевиз-фрязин от града Медиолана» (то есть Милана). Однако князь не увидел его законченным – умер в 1505 г., и только его наследник, Василий III, переехал в отстроенный дворец в мае 1508 г.

Дворец Алевиза простоял довольно долго, правда, переделывали его многократно: появлялись новые палаты, пристраивались деревянные хоромы, избушки, мыленки, сеннички, ледники, пивоварни, светлицы и прочие нужные здания. Большое строительство начал царь Михаил Федорович, который указал мастерам Бажену Огурцову, Лариону Ушакову, Трефилу Шарутину и Антипу Константинову выстроить для себя и детей на старом основании алевизовского дворца новый, названный Теремным и законченный в 1636 г. Во дворце строились и церкви – Екатерининская, Воскресенская, Распятская, Верхоспасский собор.

Царский дворец представлял собой сложный комплекс разнородных строений. На парадную сторону, к Соборной площади, выходила великолепно отделанная Грановитая палата, южнее ее находились Средняя Золотая и Столовая палаты, к которым вели несколько лестниц, далее параллельно Москве-реке, по краю холма, располагались Набережные палаты, с северной стороны – Постельные хоромы князя и княгини; во внутреннем дворе стояла церковь Спаса на Бору.

В 1696 г. сгорели все деревянные хоромы дворца, и с тех пор начался постепенный упадок царского Кремлевского дворца. Петр I чаще бывал в Преображенском, а с переносом столицы на Неву дворец и совсем был забыт, в нем расположились новоучрежденные конторы коллегий, туда даже перевели колодников, числившихся за ними.

При императрице Елизавете Петровне в 1749–1753 гг. на месте нескольких старинных палат архитектор Бартоломео Растрелли возвел новый дворец, насчитывавший до тысячи помещений, – он назывался Зимним дворцом. В последующие годы дворец много раз перестраивался, а к коронации Павла I архитектор Н.А. Львов переделал его в классических формах.

В 1812 г. дворец сгорел, но к сентябрю 1817 г. был восстановлен архитектором В.П. Стасовым. Его разобрали в 1838 г., чтобы дать место современному сооружению – Большому Кремлевскому, или, как называли его тогда, Новому Императорскому Кремлевскому, дворцу.

В то время классическая архитектурная декорация с обязательным колонным портиком и набором украшений уже считалась устаревшей и не выражавшей стремление общества к воплощению форм русской архитектуры, что отметил ранее А.С. Пушкин: «С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности…» В новом, как тогда его называли, русско-византийском стиле и был представлен Константином Тоном проект нового кремлевского дворца, одобренный Николаем I. Начало работ относится к июню 1838 г., а закладка была совершена в следующем году.

В строительстве и отделке дворца участвовала большая группа архитекторов и художников – сам К.А. Тон, Ф.Ф. Рихтер, Н.И. Чичагов (оба последних проектировали интерьеры), В.А. Бакарев, П.А. Герасимов, Н.А. Шохин, Ф.Г. Солнцев, Дж. Артари и др.

Большой Кремлевский дворец, рядом колокольня Ивана Великого

Оконченный дворец освятили в апреле 1849 г. (в день Пасхи, 3 апреля, в присутствии императора и императорской фамилии), но его отделка длилась еще примерно год. Общая стоимость дворца составила примерно 12 миллионов рублей. Лучшие представители русской интеллигенции были против преступной политики правительства. Александр Тургенев, работая в архиве на Воздвиженке напротив Кремля, мог наблюдать за разрушением старины: «Из окон Архива, на который не отпускают и двух тысяч, видна ломка памятников русского древнего Кремля и раскрашивание соборов и построение теремов на развалинах старых зданий. Миллионы бросаются для разрушения, а для сохранения тающих хартий жаль – тысячи!»

Николай I с гордостью показывал новый дворец, не понимая, как ничтожно и смешно выглядит он в глазах цивилизованной Европы. Умница маркиз де Кюстин, автор путевых записок о России, писал: «К несчастью, нынче в Кремле возводят для удобства императора новый дворец; приходило ли кому-нибудь на ум, что это нечестивое новшество испортит несравненный облик древней священной крепости? Не спорю, теперешнее жилище государя имеет жалкий вид, однако для того, чтобы исправить положение, строители разрушают национальную святыню: это недопустимо. На месте императора я предпочел бы вознести новый дворец на облака, лишь бы не вынимать ни единого камня из древних кремлевских стен. В Петербурге император сказал мне, когда речь зашла об этих работах [по строительству в Кремле], что он желает сделать Москву еще краше: сомнительное намерение, – подумал я, – все равно как если бы он захотел приукрасить историю. Разумеется, древняя крепость выстроена против правил искусства, но в ней – выражение нравов, деяний и мыслей народа и эпохи, навсегда ушедших в прошлое и оттого священных. На всех этих памятниках лежит отпечаток силы, которая могущественнее человека, – силы времени».

Как это впрямую соответствует недавнему времени – позорным деяниям советской власти, да и времени расцвета современной российской бюрократии, когда рушат бесценное наследие!

На бровке холма выросло большое новое здание дворца, резко вторгшееся в кремлевский ансамбль. Особенно бросается в глаза нежелание (или, может быть, неумение) автора проекта соотнести его облик с древними русскими строениями, с их живописностью, разнообразием, многообъемностью. Большой Кремлевский дворец прежде всего предстает перед зрителем как громоздкий (длина его по фасаду четверть километра), нерасчлененный монолит с монотонным рядом одинаковых оконных проемов.

Характерна невыявленность крупных членений здания: если в зданиях классицизма, или барокко, или же в стилевых повторениях конца XIX – начала XX в. вводятся такие элементы, как, скажем, портики, обрамления парадных входов, членения фасадов выступающими элементами, то здесь этого ничего нет, здание дворца ничем не ограничивается, оно может быть продолжено без особых стараний куда угодно – вверх, вправо, влево. У него нет выраженного центра, и странное впечатление, даже находясь у самого здания, с трудом обнаруживаешь вход в него, который ничем архитектурно не выделен да еще смещен с центра фасада (центр его совпадает с квадратным трибуном с пологим куполом, но никак не совпадает с входом). Другой вход – с Соборной площади – вообще почти не виден: он как-то нелепо заткнут между Благовещенским собором и Красным крыльцом.

Можно понять неистового Стасова, ревнителя русской старины, в его гневных филиппиках против Тона: «Он был делец самый ординарный, таланта не имел никакого… был только сметливый каменщик, без образования и без художества… Это были изобретения без даровитости и без вкуса, где не присутствовало знания Древней Руси, но где наскоро было нахватано кое-что с некоторых московских построек и грубо повторено в сокращенном и испорченном виде. Кроме Москвы, Тон не видал никакой русской архитектуры (вот еще – беспокоить себя, ездить по России!), да и то, что он видел в Москве, он воспроизводил в самой неумелой форме. Это были все точно снимки писаря-канцеляриста с талантливых картин. Этого не понимали одни только высшие власти, которым „казенная“ народность очень нравилась».

В одном из лучших путеводителей по Москве, изданном в 1917 г., так писали о Большом Кремлевском дворце, неизменно называя его «казармой»: «Строилось это здание в 1838–1849 гг. по проекту бездарного архитектора николаевского времени, бывшего, однако, законодателем архитектурных вкусов, академика Тона». Чтобы как-то реабилитировать это строение, исследователи архитектуры дворца нашли некоторое сходство его (правда, не очень-то заметное) с теми постройками, которые стояли ранее на этом месте. Несколько оживляет скучный ряд дворцовых окон невысокий аттик, где в пяти арочных нишах находятся изображения двуглавых орлов, замененных после революции на герб и буквы – СССР. Над орлами шесть гербов (слева направо): царства Польского, Казанский, Московский, Астраханский, Великого княжества Финляндского и Таврический. Дворец выглядит трехэтажным, но на самом деле там два этажа, так как второй этаж двусветный. На уровне этого этажа проходит незаметный балкон, образуемый выступом первого.

Я бы написал, что побывать внутри дворца нужно всякому обязательно, если бы… Дело в том, что обычным россиянам, которым и принадлежит этот дворец, вход внутрь заказан, его туда никак не пропустят, и поэтому по необходимости описание в этой книге дается весьма сжатое, лишь для того только, чтобы дать читателю общее впечатление.

Во дворце более семисот помещений, но основной объем занимают три парадных зала второго этажа, посвященные русским орденам – Апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского и Святого Георгия Победоносца, а также два небольших – Святого Владимира и Святой Екатерины.

Первые два зала расположены один за другим по парадному фасаду дворца, а третий – по правому боковому фасаду. Все они роскошно отделаны и представляют собой выдающиеся образцы прикладного искусства, где дарования проектировщиков, художников, скульпторов, мастеров развернулись в полную силу.

Сияющий, бело-золотой, огромный (длина 61 м, ширина 20,5 м, высота 17,5 м) Георгиевский зал посвящен русской армии. Орден Святого Георгия был воинским, им награждались только за военные подвиги те, «кои… отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для нашей воинской службы полезные советы». Первая степень этого ордена была исключительно редким и почетным отличием: если высшим орденом Российской империи наградили около тысячи человек, то первой степенью Георгиевского креста обладали только двадцать пять. Первым кавалером его был знаменитый полководец генерал-фельдмаршал П.А. Румянцев-Задунайский. Лента этого ордена имела три черных полосы и две желтых, а знак ордена – белый эмалевый крест.

На стенах Георгиевского зала помещены названия воинских частей и списки георгиевских кавалеров, на высоких колоннах-постаментах у стен зала поставлены мраморные статуи скульптора И.П. Витали, символизирующие земли, вошедшие в Россию: от завоевания Перми в 1472 г., захвата Польши, Грузии, Финляндии и до присоединения Армении в 1828 г. – неоконченная история российской экспансии в лицах. При освящении церковный чиновник, московский митрополит Филарет, радостно продекларировал – «скрижаль или каменная книга, у которой можно читать величие настоящего и чтимую память прошедшего и назидание для будущего», почти дословно повторив известное высказывание жандарма Бенкендорфа: «…прошлое России – восхитительно, настоящее более чем великолепно, что же касается будущего – оно превосходит все, что может представить самое смелое воображение».

Георгиевский зал освещается шестью бронзовыми золочеными люстрами, весом каждая более тонны, а пол выложен узорным паркетом, составленным из 20 пород дерева.