Коллекция

Квант сидел на лавочке в сквере у метро, глядя, как косарь косит траву. Смешанный запах бензина от косилки и свежескошенной травы давал обманчивое ощущение покоя. Сумка лежала рядом. Со стороны могло показаться: либо какой-то приезжий, либо москвич, который собрался скажем, на дачу. Никакого плана дальнейших действий он не имел.

Что делать – заявить в полицию? Ну да. Среди предметов, разбросанных на полу, были такие, из-за которых органы правопорядка могли заинтересоваться не странными грабителями, а самим Квантом. По-настоящему криминального здесь ничего не было, но все же…

Ясно, что все эти события: появление старика, его смерть, обретение Лампы и обыск в его доме – связаны в одну цепь. Лампа являлась явно каким-то особенным артефактом, изготовленным из метеорного железа или чего-то подобного. На ум пришла дамасская сталь с ее утерянным секретом, нержавеющая колонна в индийском храме, почему-то блеснули на самом дне сознания хрустальные черепа… Земные предметы с неземными свойствами. Во всяком случае, ценность этой Лампы была уже реально подтверждена: ведь для Андрея Николаевича, все сокровища подземного хранилища, несомненно, ему известные, несомненно, очень весомые, не стоили этой Лампы.

Квант с грустью подумал, что нет у него таких друзей, к которым можно было бы запросто завалиться: я поживу у тебя чуть… В принципе, ночевать можно во многих местах. Он знал уютные чердаки и подвалы, заброшенные загородные дома и здания на капитальном ремонте, где и электричество было, и вода.

Надо только как-то выяснить, что за люди им заинтересовались… Установить в собственной квартире видеокамеру? Ключ от всего, как он понимал, был в Лампе и в самой сретенской коллекции. Тетрадь из подвала он, конечно же, захватил с собой. Открыл сумку и принялся читать.

Это был дневник какого-то мальчика, который он вел в тридцатые-сороковые годы. Записи были банальны: о школе, о девочке с синими глазами… Большая же часть записей составляла перечень предметов, которые находились в подвальной комнате на Сретенке, а также история каждого из них. Интересное было только в начале дневника (объяснение сути этой коллекции) и в конце, где мальчик рассказывал ошеломительную историю, в которую трудно было поверить.

Самая первая запись поражала. Трудно было представить, что на свете может существовать такой мальчик, который делал то, что он делал. Но комната и предметы в ней доказывали реальность этого абсурдного мальчика.

21 сентября 1938 г.

Идея пришла ко мне давно, еще три года назад. Слышал разговор старших, ребят, которым за двадцать. Один стал говорить о своем заводе, что хотел бы перейти на другой, который поближе, и начальство давало разрешение, но вот беда: будут проблемы с пенсией. Двое других подняли его на смех. Рано тебе думать о пенсии! Тебе ж до пенсии тридцать пять лет.

Разговор происходил на нашей кухне. В дверях стояла тетя Соня, она уже пенсионерка. Вошла и сказала:

«Простите, хлопцы, что я вмешиваюсь, но… Эти тридцать пять пролетят у вас, как один день. Вспомните мои слова», – с горечью закончила она.

Тетя Соня вскоре умерла, и в ее комнату въехал дядя Толя, очень таинственный человек. Но речь не о нем. Этот разговор меня просто потряс. И слова покойницы. Еще я слышал от старших, они шептались, что пенсия у людей очень маленькая, особенно в колхозах. Да и в городе. Ее едва хватает на очень скромную жизнь. А то, что старики живут, я также знаю. Именно ЖИВУТ. Даже женятся. В нашем дворе как раз женились старик и старушка, правда, она не была в подвенечном белом платье.

И вот, пришла мне в голову эта мысль… Пройдет время, я женюсь на Синеглазке, выйду я на пенсию. И будет у нас эта очень скромная жизнь. Нет, так не пойдет. Еще я знал, что старики имеют какие-то СБЕРЕЖЕНИЯ. То есть, они подкапливают деньги, чтобы на пенсии им не так уж скромно жилось.

Это, конечно, правильно, копить деньги. Но с деньгами происходят всякие странные вещи. Иногда их начинают менять. И тогда старые деньги не стоят ничего.

На нашей улице есть антикварный магазин. Там работает дядя Сеня. Он мне и поведал правду о предметах.

Я с детства любил ходить в этот магазин и рассматривать всякие вещи. Чего там только не было! Старая-старая мебель. Кожаные книги. Флакончики из цветного стекла. И пахло там всегда по особенному. Непонятно, чем. Может быть, сама старина, само время так пахнет.

– А ты, оказывается, был поэтом! – вслух проговорил Квант, оторвавшись от этого круглого почерка, еще нестабильного, полного всяких графических экспериментов…

Да, именно запах антиквариата – смесь выделанной кожи, дуба и бука, медной окалины – привлек когда-то в этот таинственный, опасный мир и самого Кванта… Но все же продолжим. Несостоявшийся мальчик-поэт… Или состоявшийся – кто знает? – уже жил перед его глазами, вполне реальный мальчик из тридцатых годов.

Дядя Сеня как-то сказал, и это мне запомнилось:

«Вот смотри, флакончик. Ему около ста лет. Теперь он стоит 6 рублей. Очень дорогой флакончик. Но 100 лет назад, в пересчете на наши деньги, он стоил копейки. Таким дорогим его сделало время».

Он оглядел свой магазин и добавил:

«Это касается всех предметов, которые я продаю. Когда-то они продавались на каждом углу, и купить их мог даже бедняк. А сейчас? Покупают только богатые люди».

«Зачем люди покупают флакончики?» – спросил я.

«Дурачок ты несмышленый. Покупают эти предметы для того, чтобы сохранить деньги. Ведь деньги – это просто бумажки. А вещи с каждым годом возрастают в цене».

«Дядя Сеня, – спросил я, – значит, если купить сейчас какой-нибудь флакончик то через 100 лет мой внук сможет его продать во много раз дороже?»

«Не через 100. Антиквариатом предмет становится уже через 40–50 лет. Был бы ты смышленым мальчиком, то накупил бы массу всякого барахла да спрятал понадежнее. Шучу, конечно. Вам, мальчикам, и в голову не придет, что вы когда-нибудь станете стариками».

Но мне-то пришло! Я вспомнил разговор на кухне. И у меня возникла ИДЕЯ. Мне было тогда 10 лет. Ровно через 50 лет как раз и будет пенсия, на которую человек может едва прожить. И мы с Синеглазкой получим на воспитание внуков, но будет ли счастливой наша с Синеглазкой жизнь?

Я принялся рассуждать. Вовсе ведь не обязательно покупать только современные предметы. Их полно даже на свалках – каких-то вещей, которым уже сейчас лет 30, и которые люди выбрасывают. Вещи, которые через полвека будут стоить огромные деньги.

Первое время я просто ходил со своей идеей, обдумывая ее даже в шутку. Но как-то нашел на нашей дворовой помойке старый барометр, сделанный, судя по штампу, в 1915-м году. Он был рабочий: исправно показывал колебания давления. Кто-то из жильцов его выбросил. И почему, когда его можно было снести в антикварный магазин тому же дяде Сене? Что я и сделал.

«Дам два рубля», – сказал дядя Сеня, протягивая руку за барометром.

«А через пятьдесят лет?» – спросил я, на всякий случай, улыбаясь.

«Ну, если бы этому прибору было на пятьдесят лет больше, и выпущен он был, скажем, в 1865-м году, то я бы тебе дал за него не 2 рубля, а 20».

«20 рублей!» – с изумлением воскликнул я, и мои глаза полезли на лоб.

В этот момент я и принял окончательное решение и начал действовать. Дело в том, что у моей бабушки Насти, которая жила в деревне, пенсия как раз и была без чего-то 20 рублей. В 1865-м году бабушке было 9 лет. Даже младше меня была, надо же! Допустим, она бы где-то раздобыла такой барометр. Допустим, она зарыла бы его в землю…

В общем, я стал искать МЕСТО. Это должна была быть какая-то подвальная комната. Что-то глубоко скрытое, что-то такое, чего никто не сможет найти.

Два моих друга, Генка и Витька, с радостью согласились на мое предложение… Да уж. Так я им всё и рассказал. Я заразил друзей идеей искать клады, только и всего. Мы стали лазить по городским подвалам, залезали в водосточные люки. Оказалось, что некоторые подземные ходы Москвы идут просто из подвалов обычных жилых домов.

Часть ходов было завалено или замуровано цементом. Я подумал, что тоже замурую цементом ход, когда закончу свою коллекцию.

Что будет через пятьдесят лет? Будет ли война с немцами? Взрослые говорят, что не будет, а ребята – будет и победим, и воевать будем в Европе, вот повеселимся! Полетят ли советские летчики на Марс? Встретят ли там братьев по разуму? Мой сын – какой он будет? Сейчас мне 13 лет. Сын родится лет через 10. Тогда ему будет 37, как Пушкину. Мой сын – взрослый дядя, умора просто! Да и внук тогда уже будет. А внук-то будет старше меня, как Витька сейчас. Умора!

Комната была найдена неожиданно. В подвале одного дома на Сретенке был ход в сторону бульвара. Ход кончался тупиком, но на полу было какое-то невразумительное отверстие. Мы сбросили пару кирпичей и пролезли. Там открылась комната, а за ней еще одна. Эта имела железную дверь, которую можно было, хоть и с трудом но двигать туда-сюда.

Комната за дверью была вместительной. В стенах чернели ниши.

«Пусто!» – с разочарованием воскликнул Генка.

«Все уже украли до нас, – заметил Витька. – Идем дальше».

Я успел хорошо рассмотреть это место. Оно имело три важных узла: дверь, лаз в полу и сам вход в коридор. На дверь можно было повесить амбарный замок, а лаз завалить пустыми ящиками, которые валялись тут же. Это на то время, пока я буду создавать коллекцию. В дальнейшем, когда коллекция будет создана, я поступлю таким образом. Лаз в полу заложу теми же кирпичами, которыми он и был поначалу заложен. Саму дверь, которая располагалась в значительном углублении, замурую цементом. То же самое сделаю и в самом подвале дома, с входом в этот коридор. Таким образом, получится тройная защита. Вряд ли кому-нибудь придет в голову точно такая же последовательность действий.

Я много думал: что это за помещения и кем они были созданы? Дом на Сретенке очень старый. Наверное, его хозяин когда-то оборудовал себе тайник в этой комнате, но после революции увез свои ценности.

Даже если за 50 лет этот дом перестроят или сломают, то все равно останется подвал, а уж подземный коридор – точно. Коридор замкнут, никаких проходов из подземелий Москвы сюда нет.

Найдя это место, я охладел к «кладоискательству». Генка и Витька – тоже, но по другой причине: им просто надоело, хотя кое-какие «клады» мы все же разыскали в этих подземных путешествиях. Кожаную шкатулку с «катями». Несколько мелочей: старинных петель и замочков, которые моих друзей не интересовали, но я их рассовал по карманам, отлично понимая их будущую ценность. Еще я подобрал тройной бронзовый канделябр, очень старый. Витька настоял отнести шкатулку и канделябр тому же дяде Сене. Канделябр нашел лично я и отвоевал его: сказал, что буду ставить свечи, потому что свет часто гаснет. Царские сторублевки дядя Сеня купил по копейке за каждую «катю».

Квант отвлекся от тетради. «Тройной бронзовый канделябр» он уже подержал в руках, пытаясь царапнуть: предмет начала девятнадцатого века стоял возле двери, рядом с керосинкой тридцатых, современной для мальчика, автора дневника. «Кати» сейчас стоят на антикварном рынке до 500 рублей за штуку, не считая банкнот некоторых особых годов выпуска, которые ценятся на порядок больше.

Дальнейшие записи лишь содержали перечень найденных и уложенных в схрон предметов. Квант хорошо помнил подвал, будто сейчас ходил там, вращая головой и высвечивая фонарем те или иные артефакты, педантично описанные в тетради.

Время от времени мальчик писал что-то о своих личных делах: о болезни матери, опять – о своей трогательной однокласснице-Синеглазке… Последняя запись привела Кванта в недоумение.

12 сентября 1941 г.